Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №3, 2018

Лев АННИНСКИЙ
Мой Максим

Приобщение

 

Смешно сказать, но я не могу вспомнить, когда осознал Горького как автора. Когда в десятом классе школы мой учитель литературы (любимый учитель!) стал разбирать по программе тексты Горького — от «Детства» до «Матери», я эти тексты уже хорошо знал. Откуда? Если из детского слушанья (на которое не жалели времени мои старшие родственники, а Горький в СССР — по суммам тиражей третий после Пушкина и Толстого, то можно было и сбиться). А когда стало необходимо различать авторов, встал у меня в сознании «Тихий Дон», завещанный уходящим на фронт отцом… В свой срок я осознал и Шолохова. И тогда понял наконец, что без Горького мне все равно не прожить.

Понял уже в университете, на филфаке МГУ. Окунуться сразу и безоглядно в тексты Горького мне не позволили факультетские правила: тема первой курсовой работы должна быть лингвистической. Спасительная модель: Метафоры в Песне о Буревестнике… Но ко второму курсу я был уже подкован не только текстами, но и спектаклями по текстам Горького-драматурга; смотрел уже и «Варваров», и «Мещан». Само собой — «На дне».

Подступиться в «Самгину» я побаивался — в семинаре читал горьковскую прозу «попроще», проникаясь оправданием заплеванных ранее захребетников купецкого звания. Задумывался над тем, справятся ли новые интеллигенты со страной, привыкшей жить по-старинке. Помогут ли России такие люди, как Челкаш или Фома Гордеев?… Любимейшей моей вещью стала «Жизнь Матвея Кожемякина». И только ко времени дипломной работы эта «Жизнь» безоговорочно уступила место «Жизни Клима Самгина».

 

 

Общение

 

Я погрузился в «Самгина» как в волшебство. Не формулируя никаких проблем, не заботясь об идейных входах и выходах, — просто упивался текстом, проникаясь загадочностью сплетенных там судеб. Это была магия… Я относил рукописные листы научному руководителю, знаменитому маяковсковеду (он заведовал кафедрой советской литературы), тот их быстро читал и утверждал, не делая замечаний. (Одно замечание сделал: мне для моей концепции нужно было найти у Горького «птичьи фамилии», Алексей Иванович Метченко из моего списка выбросил «Дронова», пояснив, что Дрон — не птица, а имя собственное, вроде Алексея. Знать бы, что три эпохи спустя дроном назовут авиационныйбеспилотникНо пролетело!)

Я отдавал утвержденные листы моей тетке Розе, а та несла на Мосфильм, недорогой машинистке.

Диплом мой рос стремительно…

На пятой сотне страниц я опомнился и поставил точку.

По факультету пошел слух, что мое дипломное сочинение по объему — диссертация. (Тогда это была общепринятая формула измерения достоинств.)

Мой научный руководитель распределил меня в аспирантуру. Не рекомендовал, а именно распределил. Даже настоял на вторичной церемонии утверждения — чтобы отсеять возмутившихся конкурентов.

Меня распределили. А через месяц документы вернули — как и другим однокашникам, не имевшим до университета опыта трудовой (желательно заводской, пролетарской) работы. Это была реакция начальства на венгерское антисоветское восстание — шел 1956 год.

Вступительные экзамены я, однако, уже успел сдать — единственный претендент на единственное (по советской кафедре) место. Другие претенденты, вроде славного Мельчука и неотразимой Тани Николаевой, — ссыпались со своих кафедр. По той же причине отсутствия пролетарского опыта.

Я сказал себе: больше — никаких экзаменов, никогда! И поставил толстенный том моей дипломной работы на дальнюю полку, чтобы более к «Самгину» не возвращаться. Не бередить раны.

Через несколько лет встретил Метченко на каком-то писательском собрании. Я думал, он меня не узнает. Нет, узнал, пожал руку. Сказал, что следит за моими литературно-критическими публикациями и что всегда был во мне уверен.

— Но тогда чем объяснить, что на вступительном экзамене в аспирантуру вы мне поставили по специальности четверку?

— А это не влияло на зачисление: вы были в аспирантуру уже зачислены. А сорвалось все не из-за факультетских, а из-за министерских интриг. Восстание-то пражское возглавляли завсегдатаи Кружка Петефи. Известные антисоветчики. Вот в ЦК и решили избавиться от таких же у нас. Пока шли экзамены, четверка не могла повредить ни вам, ни Мельчуку…

— Так за что мне все-таки четверка?

— За спецификаторство.

— Что-о?

— Вместо того, чтобы сконцентрироваться на горьковском соцреализме, вы пустились рассуждать о художественной специфике его текста. Это у нас называлось: «спецификаторство». За что, успокаивая других экзаменаторов, я и снизил вам один балл.

Изумительно! Я и о слове-то таком не ведал! Значит, Горький продолжал так мощно воздействовать на меня, что, говоря о нем, я впал… в это, как его? В специ-фика-торство. Вот показатель художественной силы Горького! Эффект приобщения, действующий в любой ситуации.

Теперь — о ситуации финальной.    

 

 

Прощанье

 

Тут все будет короче. И горше.

Появилась недавно книга о смерти Горького. «Документы, факты, версии».

Беру. Меня интересует версия, которую авторы книги излагают, признавая клеветнической: что великий писатель умер не своей смертью, а был убит «врагами народа», о чем стало известно в 1938 году, через два года после того, как его похоронили с честью.

Кто же были убийцы, обнаруженные через два года после преступления?

В центре списка — обреченный палач предыдущего призыва, а рядом с ним — медики, писатели, родственники, сподвижники покойного… Все они — его убийцы.

Не хочу приводить их фамилии, чтобы не наращивать слой клеветнической грязи.

Если, как пишут эти нынешние историки, все это неправда, то зачем ее приращивать к жизнеописанию Горького? Мало ли кого в ту пору ставили к стенке по облыжному обвинению! Это был стиль страны. Двадцать два года спустя обвинили (и вынесли из мавзолея) вождя народов горьковской эпохи. Да мало ли кого еще задним числом обвинили! Горький-то тут причем?

Он умер на вершине официального признания. Сталин с Молотовым и Ворошиловым приезжали к нему трижды (в последний раз врачи их к умирающему не допустили).

Горький умирал окруженный любовью. Две женщины сидели у его постели до последних минут: многолетняя жена Екатерина Пешкова (никогда никаких порывов к разводу) и свежая пассия Мария Будберг (которой посвящен роман о Самгине).

Они-то и проводили в небытие великого писателя, в жизни которого невыносимая горечь соседствовала с максимализмом веры в человека.

Все прочее — от лукавого. То есть от подлого. Куда и должно быть сметено.

 



Другие статьи автора: АННИНСКИЙ Лев

Архив журнала
№9, 2020№10, 2020№12, 2020№11, 2020№1, 2021№2, 2021№3, 2021№4, 2021№5, 2021№7, 2021№8, 2021№9, 2021№10, 2021др№4, 2021№11, 2021№12, 2021№7, 2020№8, 2020№5, 2020№6, 2020№4, 2020№3, 2020№2, 2020№1, 2020№10, 2019№11, 2019№12, 2019№7, 2019№8, 2019№9, 2019№6, 2019№5, 2019№4, 2019№3, 2019№2, 2019№1, 2019№12, 2018№11, 2018№10, 2018№9. 2018№8, 2018№7, 2018№6, 2018№5, 2018№4, 2018№3, 2018№2, 2018№1, 2018№12, 2017№11, 2017№10, 2017№9, 2017№8, 2017№7, 2017№6, 2017№5, 2017№4, 2017№3, 2017№2, 2017№1, 2017№12, 2016№11, 2016№10, 2016№9, 2016№8, 2016№7, 2016№6, 2016№5, 2016№4, 2016№3, 2016№2, 2016№1, 2016№12, 2015№11, 2015№10, 2015№9, 2015№8, 2015№7, 2015№6, 2015№5, 2015№ 4, 2015№3, 2015№2, 2015№1, 2015№12, 2014№11, 2014№10, 2014№9, 2014№8, 2014№7, 2014№6, 2014№5, 2014№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№12, 2013№11, 2013№10, 2013№9, 2013№8, 2013№7, 2013№6, 2013№5, 2013№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№12, 2012№11, 2012№10, 2012№9, 2012№8, 2012№7, 2012№6, 2012№5, 2012№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№12, 2011№11, 2011№10, 2011№9, 2011№8, 2011№7, 2011№6, 2011№5, 2011№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011
Поддержите нас
Журналы клуба