* * *
Я придумал мир, а он сочинил меня,
Словно бросил камень, как в речку, в родную речь!
Но босые ноги мои посекла стерня,
Но большие руки мои посекла картечь.

Но остался голос, идущий из глубины,
И осталось зренье, идущее в глубину,
И ночные просторы моей ледяной страны,
Если только небо принять за свою страну.

* * * 
Кустарник похож на кириллицу: дикая вязь — 
То звери снуют, то мелькают какие-то птицы, 
И древнее небо в колючих просветах клубится, 
Как Божье дыхание в каждом из нас!

Ты ветку отломишь и умную букву сотрёшь, 
И выпустишь небо из тёмного, дивного плена, 
Ты, словно садовник, с ножом по участку идёшь, 
Ты истину ищешь, сжимая отточенный нож, 
И с каждым ударом пустеет вокруг постепенно.

* * *
Зима, а снега нет,
Черно, как на плацу.
И тени от планет
Проходят по лицу.

 Сквозь коллективный лес,
Трескучий, как мороз,
Где каждый звук — отвес,
Я выйду на откос.

Дремучий лес планет,
Неизреченный google,
Колючий интернет,
Чей небосвод округл,

Открой мне этот век,
Растущий вкривь и вкось!
Пока не выпал снег,
Душа видна насквозь.

* * *

Льву Тимофееву

Широкие дни листопада, кромешная тьма.
Веди нас по кругу, небесная пропасть ума!
Свети нам в колодцы, где дымное солнце растёт
Где зренье напьётся, а каменный слух зацветёт.

Четырёхугольное эхо стоит на земле
И время ветвится и тянется к небу, как ствол,
И капельки крови застыли в железной смоле,
Но каждая капля горит, словно Божий глагол!

* * *
Ночью звуки растут, вытягиваясь в длину, 
И земля, как морозный выдох, лежит светла, 
Кто-то вскроет бутылку пива в родном Клину, 
А у нас, во Владимире, дрогнут колокола.

 Где-то в Вологде стукнет обходчик в железный рельс, 
А на Каме сорвутся птицы с нагретых мест, 
И усталый челнок, потирая небритый фейс, 
Прижимает баул, оглядываясь окрест.

 Но ни зги не видно в заросшем ночном окне, 
Лишь гудит автобус, вытягиваясь в длину, 
От Москвы до Камы, сверкающий в глубине, 
Как случайный отзвук, летя через всю страну.

* * *
Лес поднимается к небу, словно сибирский острог,
Воздух огромен. Каменная река
Дышит изгнанием. Что серебрит висок?
Только не холод, идущий из глубока.

Хвойное время, растущее из корней,
Божественной речи — кедровник и молодняк
Прячет в себе белейшую из теней — 
Эвридику, легкую, как сквозняк.

* * * 
В самые тёмные заводи спящего мира 
Мы, как монета в прореху, невольно запали, 
В камень вернулся Орфей, и тяжёлая лира 
Стала кустарником, окаменев от печали.

Корни пустила, надеясь проникнуть Аида 
В тёмную область, где жив её прежний хозяин, 
Тоже печален, и тень её держит для вида, 
Бросить не может — их намертво боги связали.

А наверху ветерок и глубокой прохлады 
Узкие штольни зияют сквозь редкие ветки, 
Мы отдохнём, поневоле молчанию рады, 
Здесь, где оно наивысшей достигло отметки.

* * *
Рыхлые тени, намокнув, лежат в воде, 
Всюду — молчанье, и не видать нигде
Птичьего крика, чернеющего, как гвоздь
И под ногой скрипит ледяная ость!
Холод, витийство речи, уставшей прясть
Снежные заросли непроходимой лжи!
В небе, готовом выпасть, но не упасть,
Снег, словно прошва, простёгивает этажи!
Выйди на волю, где нечем дышать и жить,
Где на колёса накручивается ночь,
Что из осколков мира мы сможем сшить?
Может быть, целую жизнь, если ты не прочь!