Из цикла «Сванские рассказы»

Иванов Алексей Георгиевич родился в Ленинграде. Автор трех романов, нескольких повестей и рассказов. Печатался в журналах «Звезда», «Аврора», «Нева» и др., книги выходили в издательствах «Лениздат», «Советский писатель». Живет в Москве.

Предыдущая публикация в «ДН» — 2017, № 12, рассказ «Утоли моя печали».

Быки были старые, лобастые, с проседью и короткими, спиленными еще в молодости рогами. Видно было, что им нравилась эта работа: мчаться вниз по крутому желобу, чувствуя, как толстые стволы толкают упряжку вниз, всеускоряясь, пока быки, хрипя, упираясь мощными копытами, сбрасывая пену с губ, не начнут торможение именно там, где надо тормозить. Так поступают они всю свою жизнь, так поступали их родители и родители их родителей… Бычья упряжка для хозяина-свана почти то же, что сванская шапочка на голове (фаги), посох для старика, квелп (домашний очаг), медные котлы для варки мяса и нача, цепи над ним… Без хороших, выученных быков не будет хорошего хозяйства.

Быки любят эту бешеную гонку, в которой одно неверное движение — и смерть. Бревна, комлем уложенные на волокушу, несут упряжку, заставляя могучих быков оседать на задние ноги, упираться копытами перед крутыми виражами и мчаться дальше, коротко и победно мыча, когда самые страшные спуски пролетают, и над ними вздымается облачко пыли, будто только что пальнули из старинной пушчонки, спрятанной на втором этаже в родовой башне рода Шавлиани.

Утром, увидев специальное ярмо и волокушу, быки принимаются гулко бить копытами в землю, задирать морды с коротким страстным мычанием, предвкушая яростный и страшный забег, в котором каждый надеется на себя и соседа в упряжке и знает, что ошибиться нельзя. Это заставляет сердце биться так, что бычьи глаза наливаются кровью, подойти к ним не решается никто, кроме хозяина. Но и тот подходил осторожно. Страсть и ярость — это то, что сваны усваивали и уважали с детства.

В это утро дядя Шалико разрешил Левану спуститься с их дровяной делянки по желобу, стоя на прыгающих комлях бревен. Когда быки выносили волокушу с бревнами вниз, в подлесок, где сваны собирались пилить дрова, Леван думал, что он умрет. Только что, глотая пыль и ошметки пены, летящей с бычьих морд, он думал, что умрет от страха. Сейчас он был готов умереть от счастья. Он стал мужчиной! Настоящим сваном может быть только тот, кто пролетел вниз по желобу, крича что-то быкам, вцепившись в край волокуши и прыгая на оживших, взбесившихся бревнах. Теперь хотелось бежать и рассказать всем, как он бесстрашно летел вниз и ловко правил быками. Жаль, дядя Шалико запретил ему хвастаться. Леван думал, что это оттого, что дядя боялся бабушки. Та, перед тем как Шалико и Леван отправились к быкам, строго сказала:

— Шалико, ты помнишь, о чем я просила?

В ответ Шалико кивнул и косо глянул на Левана. Тот сразу догадался, о чем просила бабушка. Она боялась за старшего внука, за Левана. Сколько мальчишек если не погибали, то калечились на всю жизнь в этих страшных гонках по желобам.

Конечно, меньше, чем от лицври (кровной мести), но все же…

Внизу, в подлеске, где они собирались разделывать стволы, Левана встретил дядя Вано. Младший брат Шалико. Они были странно похожи-непохожи, эти два брата. Высокие, с широко развернутыми плечами, загорелые дочерна. Но Вано — светловолосый, в рыжину, голубоглазый, улыбчивый. Шалико — черно-смоляной, остроглазый, со вспыхивающим, как у беркута, взором.

Вано перехватил быков, двинувших было к воде, ручью, журчащему в сторону Ингури, и надел им на морды, совсем как лошадям, торбы с зелено-желтыми початками кукурузы.

— Хотят пить! — сказал Леван, стараясь не показывать счастья, что разрывало его сердце.

— Пока нельзя, пусть остынут, — Вано ласково смотрел на Левана и гладил стальной коричневой ладонью шеи быков. Леван хорошо знал силу этой руки — иногда Вано давал подзатыльник мальчику, и всегда казалось, что тебя ударили по голове доской.

Снизу от домов поднимался человек, опираясь на посох. На палку, конечно, но держал ее, как старейшина (махши) держит посох.

— Для важности, — улыбнулся Вано. Он, почти не щурясь, смотрел на солнце, которое выплывало из холодных облаков, лежащих на Ушбе.

— Гамарджоба! (Здравствуйте) — по-грузински поздоровался человек. Он был мингрел, родом из-под Кутаиси. Георгий, хорошее имя. Этот мингрел Георгий недавно женился на одной молодой вдове из Бечо. Многие в Бечо думали, что вдовой ее сделал именно Вано. Или Шалико. Но это было не так.

Вано чуть повернулся в сторону мингрела Георгия и пробормотал что-то вроде: «Хоча ладаргх!» (Добрый день).

— Пусть Бог (хиди) поможет вашей работе (хишдаб)! — этот Георгий думал, что хорошо говорит по-свански. Потому что сваны понимали его и никогда не смеялись. Из вежливости, конечно.

— Мадлобт! (Спасибо) — по-грузински ответил Вано, продолжая поглаживать вспотевшие бычьи шеи. Леван тоже кивнул:

— Ивасхари! — то же спасибо, но по-свански.

— Как идет работа? — Георгий с любопытством стал рассматривать четыре толстенных бревна, которые Леван отвязывал от волокуши. Редкие быки могли спустить с гор четыре комля. Чаще — два, три, а уж четыре… Нет, у Вано и Шалико были редкие быки.

Вано глазами показал на бревна, мол, смотри сам. Разве по ним не видно, как идет работа?

— Я вчера был там, — Георгий тоже взглядом показал наверх, на гору, с которой спустили бревна, — заготовил несколько штук…

Вано прикурил короткую сигаретку, он почему-то любил именно короткие, и прищурился от дымка. Если он попросит быков, то ему, как соседу, нельзя отказать. Но и просто дать своих быков нельзя, они не будут слушаться чужака.

— Я заготовил несколько штук, — повторил Георгий, глядя на Вано. — Вы случайно не перепутали бревна? — Он сказал «случайно» видимо потому, что плохо знал сванский язык.

— Мы случайно, — Вано ввернул ему это словечко, — никогда не берем чужих бревен. И вообще не берем ничего чужого. — Это Вано намекнул на то, что у других соседей пропал белый баран. Такое бывало: бегал по горам, сломал ногу, волки, лисы, хоть и не зима, а могли закусить барашком. Но дети видели, как мингрел Георгий поздно вечером (не нашел другого времени?) возился во дворе с какой-то бараньей шкурой.

— А мне кажется, что случайно вы взяли те деревья, которые я спилил! — он оперся на «посох», как опираются на него махши.

Для важности, понял Леван. И еще для того, чтобы ловчее было ударить палкой, если Вано двинется в его сторону. Потому что Вано не будет терпеть оскорбления. Леван даже пожалел Георгия. Не то чтобы пожалел, просто тот хорошо умел играть на гармошке (а говорили, и на аккордеоне!) и обещал научить Левана этому искусству.

— А мне кажется, что ты вообще попал в Бечо случайно, — улыбнулся Вано, посасывая сигаретку, которая исчезала в его ладони.

— Я тебя прирежу! — видно, Георгию очень хотелось показать, что он никого не боится. Он швырнул посох в Вано, промахнулся и попал в быков. Те, как по команде, вытащили морды из торб и дружно стали стряхивать желто-зеленую кукурузную слюну.

Леван увидел в руке Георгия узкий нож, хотел крикнуть Вано или кинуться на Георгия, но дядя сделал только полшага вперед и вдруг резко ударил мингрела ногой в колено. Тот охнул, выронил нож и обхватил колено руками. Вано поддал нож ногой, повернулся и пошел в сторону дома. Быки коротко промычали, будто спрашивая, — а нам что делать? — и пошли за Вано, вывалив комли из волокуши.

— Дядя Вано, а почему ты не убил его? — Леван догнал его и схватил за руку, корявую и крепкую, как ветки тех гикори, что они спускали с горы.

— Так… — Вано смотрел вверх, где высоко-высоко мелькнула на травяной лысине горы фигурка Шалико. — Я обещал маме… — он вздохнул, переживая. Трудно выполнять такие обещания. Но нужно.

— А почему обещал? — Леван почти висел у него на руке. Дядя Вано! Трижды сидел в тюрьме из-за кровной мести и вдруг… Леван не верил, почему он оставил этого… Георгия, этого, который на гармошке…

— Мама сказала, — вздохнул Вано, совсем как быки, которые тащили волокушу сзади, — что уважаемый человек не может четыре раза сидеть в тюрьме.

— А три может?

— Три может!

Они шли молча, пока ни приблизились к загородке, которую Леван пол-лета плел из веток ивняка, росшего на берегу Ингури.

— А так хорошо бить ногой ты в тюрьме научился? — Леван с ходу перескочил через загородку. Уж слишком близко подошли быки сзади и слишком жарко дышали в спину.

— В тюрьме, Левчик, — сказал дядя почему-то по-русски, — ничему хорошему выучиться нельзя. Хотя и там живут хорошие люди.