* * *
Это небо набухло, как вымя,
и висит над моей головой,
и по-волчьи хотела бы выть я
и чтоб кто-нибудь слышал мой вой.
Эх ты, родина, горе-злосчастье,
ты в кого уродилась такой?
И за домом — сплошное ненастье,
и в дому — лишь один непокой,
и в душе. . .
Но об этом уж слишком — 
лучше я о душе помолчу:
не понять ни умом,
ни умишком
этот замысел.
Эту свечу.

Сыну

Я помню: август, девяносто первый,
и слово неожиданное путч,
и помню путь (плохое слово нервный,
неточное),
я помню этот путь — 
в Москву на переделкинской газели
и свой — пока невидимый — живот.
Я помню, как в молчании глазели
в окно все те, кто ехал.
Весь народ.
И как навстречу танки шли по Минке,
и это всё была моя страна — 
все катафалки, все её поминки,
и вечный бунт, и вечная война.
И помню, что подумала тогда я,
хотя прошли не годы, а года, —
беременная, злая, молодая, —
и что тебе сказала я тогда:
у нерождённых — никакого шанса
в том месте, что зовётся вечный бой,
а стало быть, чего уж там — решайся,
рождайся, сын,
прорвёмся.
Я с тобой...

* * *
Лето сводит в счастливые пары — 
им под каждым листком стол и дом — 
и гитары звучат, и фанфары,
и салют,
и фонтан,
но потом
все кончается — 
сразу,
внезапно,
в одночасье кончается вдруг:
было лето сегодня, а завтра — 
снег по пояс,
и где ты, мой друг?
Завтра мы разбежимся по норам —
разгр этот гибельный снег
(было счастье весёлым и скорым,
словно поезд,
кибитка,
ковчег),
вспоминая июльские грозы и в пуху тополином кровать…
А напрасно: чем крепче морозы,
тем друг друга нужней согревать.

* * *
Как я раньше боялась распада,
как боялась! — 
что твой Дориан.
А теперь понимаю — не надо:
красота и порядок — обман.
И вот это вот листьев паденье,
этот рвущийся интернет,
неуют,
увяданье,
гниенье — 
это всё не пейзаж, а портрет.
И старенье — 
смиренье всего лишь
(бедный мальчик,
обманутый Грей!),
это осень,
а с ней не поспоришь
и с её беспорядком вещей.

* * *
Не сбивай меня с этой волны —
где нас мало, нас, может быть, трое — 
в вашем мире так много войны,
в вашем мире так мало покоя.
И с моей ты меня не сбивай:
не сули золотые мне горы,
возвращенный потерянный рай
и в нагрузку — родные просторы.
Слишком знаю я цену им всем:
то потухнут они,
то погаснут.
Отчего это с ними, не вем,
только ты не сбивай понапрасну.
Жизнь, конечно, главней красоты,
как ребёнок главней Рафаэля,
только всё ж не мани меня ты  
в эту жизнь — 
мне другая милее.

Сон

...И в какие-то двери звоню я,
понимая, куда я звоню,
и стоит середина июня,
и мальчишки играют в войну.
И хотя открывают мне двери,
я шагнуть не могу за порог
(то ли мало ещё во мне веры.
то ли вся моя вера не впрок):
всюду люди — и мама в халате
(помню байковый этот халат,
что тянул от зарплаты к зарплате
из невидимых миру заплат!).
«Ты чего, — говорю, — как кулёма?
Здесь же люди и, в общем, тот свет…»
«Ничего, — говорит, — я ведь дома.
Дома я,
это ты ещё нет».

* * *
                                            Марине Кудимовой

... ибо яблок в году этом столько,
что и куры уже не клюют.
Жизнь прекрасна,
хотя и жестока,
то-то имя её — неуют.
И любимые стёжки-дорожки,
не вишнёвый, а всё-таки сад:
ну помедли ещё хоть немножко,
отмотай эту ленту назад.
Не дели ты меня на участки,
погоди — и сама я умру.
Ох, как часто, как часто, как часто  
задыхаюсь уже поутру.
Разбери: хорошо или плохо
то, что с нами творится сейчас...
Знаю: кончилась наша эпоха,
и никто не вступился за нас.
И антоновка бьётся о крышу,
словно кто-то стучит топором — 
и я всё это вижу и слышу,
но спасти не сумею пером.