Елена Девос. Уроки русского: Повесть. — М.: РИПОЛ классик, 2016.

На самом деле каждый мечтает написать книжку. Если отнекиваются, смеются, гримасничают, кокетничают («Ой, да ну что вы… Я — нет, да я — никогда!..»), то… возможно, просто еще не знают об этом. Тогда имеет смысл их предупредить. По-дружески. Потом будет поздно.

Мечтает каждый. Но дойти до конца дано не всем — ну, если идти по-честному, собирая по пути все камни и колючки, взмывая на волне надежды и срываясь в бездну отчаяния… Чтобы в конце возне-навидеть ее так же, как любил в самом начале… И после этого кто-то напишет легкую щебетливую аннотацию, начина-ющуюся словами «что почитать, что почи-тать?» Всем, кому почитать-помечать — скакалку в руки и… поскакивайте-почитывайте отсюда! Тут очень, очень серьезный случай. Почти клинический.

Несмотря на провокационный штамп на обложке «Уроков русского» Елены Девос «Не одобрено посольством Франции», интрига все-таки совсем не во Франции и даже не в ее посольстве — да ладно, прямо очень нас волнует его мнение. Франция тут вообще ни при чем на самом деле. То есть, конечно, место действия, героиня с фамилией Бонасье, транскультурные связи и невыясненные вопросы, почему Наполеону мы 1812 год почти простили, а вот всем остальным…

Ну решила живущая в Париже Светлана давать уроки русского — если есть спрос, почему бы не подзаработать? Хорошее занятие, не противное, возвышающее, женское. И конечно, немножко миссия. Потому что, «русский из-за плохих самоучителей, жестоких, тупых или просто неопытных преподавателей, отсутствия нужного количества интересных учеб-ников, двуязычных книг с комментариями на каждой странице, школ и культурных центров за пределами России, а также отсутствия банальных человеческих причин и перспектив для его изучения несправедливо считается одним из самых трудных языков в мире». И тут начи-нается… Со страниц случайно найденного в недрах «Пирогов» «Словаря культуры ХХ века» и историй Вадима Руднева сходит в душу Светланы дух Фани Паскаль и озарение, без которого невозможна даже самая скромная, даже самая домашняя педагогика: «…от скучного до интерес-ного — один шаг». И… всё?!. Всё. Если вы, конечно, готовы к тому, что шаг этот может показаться вам длиннее всей жизни. И мучительнее пути на Голгофу.

Ведь язык — не буквы алфавита, правила и неправильности, исключения и отступ-ления, поддержка и опора, идиомы и предударные позиции фонем. Это едва уловимое общее дыхание, ткань бытия — данная с рождения, с первыми звуками родной речи. Пребывая внутри, мы даже не задумываемся, как это происходит — произнести «ы», подумаешь, да на раз-два! Но попробуйте этому научить кого-то, кто рос на другой музыке и в другом мире… «Я поняла, что должна объяснить человеку что-то вроде того, как надо дышать…» Но это ни в коем случае нельзя делать слишком серьезно! Играть, хитрить, придумывать, увлекаться самому и искать, искать, искать эту заветную веревочку, за которую дернешь. И придет час, и дверь откроется:

«Он посмотрел на меня серьезно и тупо.

— Подумайте о корове, — в отчаянии сказала я, — о корове, которая улыбается.

И это его пробило. Он сказал:

— Гы гы гы, гы гы гы, гы гы гы, ы-ы-ы-ы…

То есть разродился великолепным “ы”, первым в своей жизни…»

Истории любви и отчаяния, откровений и открытий, воспитания и потерь, которыми наполняется жизнь скромного преподавателя, нанизываются в этой книжке одна на другую, переплетаются, растворяются в солнечных бликах на столиках парижских кафе и в полумраке старинных гостиных, на маленьких станциях пригорода и в хрустящих от роскоши особняках. И в какой-то момент начинает казаться, что автор тут вообще ни при чем, просто палец о палец не ударил — это они сами его находят, подсаживаются поближе и давай расска-зывать, нашептывать, намекать, спорить, смешить и пугать. Забавно, что французов-то среди них не так уж и много — попадаются и соотечественники, и американцы, испанцы и даже африканские колдуны, да так ли это важно — если уроки самого трудного в мире языка закрутили эти судьбы в волшебный клубок и расплетающему его достаются и их надежды, слезы, грезы, страхи, любови, глупости и страсти — и все это совершенно без разбора, для кого какая речь родная? И столько в этих историях вроде бы случайных мелочей, звуков, слов, пощел-киваний, запахов, обрывков, из которых складывается живая и мерцающая мозаика текста, насыщенного и даже (иногда так кажется) перенасыщенного смыслами и ассоциациями.

А у нее параллельно крутится-скрипит (иногда искрит) колесо и собственного маховика — дети, переезды, родители, тетя Люся из детства и России, воспоминания о «пупырчатых» словах и событиях, няня Груша и ее личная жизнь, подруги и их сердечные поиски, и даже обвинение в краже картины Модильяни. И мечтает она научиться танцевать танго. И понять все-таки, посильную ли ношу взвалила на себя, открывая тайны русского всем подряд — благодарным и неблагодарным, талантливым и бестолковым… И почему собственных детей научить родному языку ничуть не проще, чем людей по сути чужих, случайно залетевших в твою жизнь. Педагогика, на самом деле, — это история потерь и борьбы, победа в которой может прийти совсем не сразу. И даже чаще всего кажется, что вообще не придет никогда.

Простые вещи оказываются неожи-данно сложными, отчаяние расплес-кивается и разъедает душу, но… вдруг и немыслимо безнадежное однажды ложится в твою ладонь чистым и простым словом. И за этот миг можно отдать все.

«Плавать и плыть, снова плавать и плыть… Лента Мёбиуса русских глаголов движения, где умение незаметно переходит в цель, а процесс — в перспективу. И объясняй это, как хочешь. Ты плаваешь каждый день, но плывешь до того берега.

Не совсем понятно?

Ты можешь уметь плавать, но не знаешь, куда плыть…»

И для каждой истории находятся у автора слова, такие простые, естествен-ные — будто и не составляет труда вытаскивать их откуда-то из неисчерпаемого и рассыпать щедро и легко, еще, еще и еще. Создается ощущение, что и книжку-то всю она взяла и выдохнула, и на запотевшем стекле просто поставила свою подпись… Но за обманчивой невесомостью оказывается, что по сути повесть гораздо более емкая, чем аккуратно уложенная в слова и главы. Как будто ты не дочитал немного или что-то упустил — и нужно заглянуть в нее еще раз, вот тут ведь была ниточка, которая поведет в другую историю. Возможно, теперь уже в твою собственную? Прошлую или будущую? И выходит, что язык имеет еще какую-то тайную власть над временем. Вернее, это оно не имеет над ним власти… «Петр Первый, например, отменил кси, омегу и ижицу, но ижица не сдавалась, вылезала снова и снова, пока, совсем не исчезнув из письма, не въехала в язык на кривой козе: вдруг оказалось, что ей очень удобно обозначать человеческий рот…»

Соединяя уходящее и надвигающееся, язык вдруг становится тем едва уловимым пространством во времени, которое уже совсем-совсем похоже на Вселенную. Мы не всегда готовы принимать сигналы этой Вселенной — не у всех есть специальные приборы, но даже к самым рациональным может однажды пробраться в дом насто-ящая космическая мята, словно намекая... «В цветочные горшки по соседству пришли и ушли: анютины глазки, пионы, колокольчики, розы, акация, жасмин, анемоны, чабрец (простой и лимонный) и таки рододендрон (Грушин подарок мне на день рождения) и “ванька мокрый”.

Мята смотрела на всю эту чехарду снисходительно, размножалась и цвела. У нее была простая и ясная задача — захватить планету Земля, метр за метром… С тех пор мы переехали три раза. Мята до сих пор со мной. Думаете, я специально ее взяла? Конечно нет…»

Может, и книги вырастают так же — если уж они положили на вас глаз? И никуда вам от них не деться, не выдернуть с корнем, не спрятать в пыльных банках — пока не смиритесь, что время пришло. И выдохнете на родном языке «ну ладно, поехали». Но это будет только начало пути… И пройти его можно только с бесконечной, беззаветной любовью — как к уроку вечного и необъяснимого.

Да, неизбежно, конечно, возникают параллели с какими-то другими книжками, маячит где-то на грани подсознания призрак Малле-Жорис с ее «Бумажным домиком», и Гавальда, и наши замечательные дамы. Но… Тут, говорю же, случай сложный.

А на днях один мой знакомый, интеллектуал, специалист по Востоку, отчаянный книголюб, которому я подсу-нула«Уроки русского» в искренней надежде на то, что ему они просто не могут не  понравиться, признался: «Так тяжело идет книжка, вообще не идет… Какая-то очень уж… сладкая…» Я замол-чала, переваривая и внутренне заводясь. «А я вот, знаешь, решил тут все-таки написать роман…» И я улыбнулась ему нежно, с трудом скрывая желание облиз-нутьсяраздвоенным языком. В добрый час,  дорогой друг, в добрый час — твои уроки русского еще только ждут тебя…