* * *

 Александру Трифоновичу Твардовскому

Я без вести не пропадал под Ржевом,
Не замерзал в Мончаловских лесах,
Не побывал на правом и на левом,
Омытых кровью волжских берегах.

И не курил в окопах самокрутки,
Не пил из фляги перед боем спирт,
Не отпускал мне Вася Тёркин шутки,
Но смерти мне знаком холодный флирт.

И жизнь моя не сказка, не халява.
Кто скажет мне, что я себя берёг?
Нас всех с годами встретит переправа, 
Я для неё давно не новичок.

И вмиг, когда начнётся перевозка
И лестницей вдруг станут облака,
Меня поманит из-за солнца тёзка,
Признавший в моём сердце земляка.

Беспалый

Раскинулась за домом нежно радуга,
И мы расселись важно на крыльце,
И дверь была закрыта туго-натуго,
Ушла хозяйка, позабыла о жильце.

От «козьей ножки», полной самосада,
Газетная распространялась вонь.
Болтал вязьмич смешно, замысловато
О том, как не использовал он бронь,

О том, как посреди крестов и свастик
Дымящихся Зееловских высот
Кончины ожидал десятиклассник
В тот самый важный сорок пятый год.

И говорил, что Божий он избранник,
Что баловень он, как ты ни крути, — 
Что починил на днях сапог и краник,
А я смотрел на две его культи.

* * *
Жизнь от лунного света бледна,  
И её не объять, не измерить,
Точно русских просторов княжна, 
Ну а я — её крепкая челядь.  

И она показала мне вновь  
Расставаньем отточенный ноготь,
Мне её в этот раз не растрогать:  
Всё не так, сколько ни многословь,
И слова мои — стынущий дёготь. 

Знаю я, что закончился вар,  
И от старой прикрытой дегтярни
В звёздный сумрак берёзовый пар  
Вновь уходит, как в армию парни. 

И от шпал, от колёс и сапог
Запах тянется бережной смазки,
И глядит без всевышней подсказки
Поседевший дегтярь, словно Бог,  
На солдатские сумки и каски.

* * *
Мне не лежалось на лежанкe —  
Тревожил треск горевших дров,
И тьме, как старой прихожанке,
Я рассказать был сны готов.

Но я молчал, хоть  и не робок,
Вбирая телом жар печной,  
И мне почудилось, подтопок  
Тепло беседует с избой.  

И пахло лесом, дымом, полем,  
Рожденьем, жизнью, нищетой,  
Коротким счастьем, долгим горем,  
Второй и Первой мировой.  

На языке горчила жжёнка,
Ручьем катился пот по лбу, 
И видел я в себе ребёнка,  
Чьи сны  уносятся в трубу.

* * *
Не жил я в эпоху насильных  коммун,
В курганах не взрыл артефакта,
Но слышал, как сладко поёт гамаюн
В чащобе  Смоленского тракта.

И в пенье дремотном, красив и блажен,
Явился мне край вечной смоли,
Где люди не терпят лукавых измен
И лечат  в молитвах мозоли,

Где с детства мой дед выходил на покос,
Отца ждал у графского сада,
И первой щетиной в отряде оброс,
Кровь немцев смывая с приклада.

Откуда ушёл, ничего не забыв,
Ушёл навсегда поневоле,
Скрывая на сердце болящий нарыв
С подсушенным привкусом соли.