Александр Снегирёв родился в 1980 году в Москве. Окончил РУДН. Лауреат премий «Дебют» (2005), «Звездный билет» (2014), «Русский Букер» (2015) и др. Финалист премии «Национальный бестселлер» (2009, 2015). Автор нескольких книг прозы.

Мы смотрели на желтое море и ждали, когда принесут. Ресторан располагался на террасе над пляжем. Город, выстроенный русскими колонизаторами, громоздился выше, изо всех сил делая вид, будто не замечает, что стоит у моря. Пляж, втиснутый между рестораном и портом, оказался невелик, остальная прибрежная полоса была пустынной, и только груды мусора украшали ее. Город отворачивался от желтых волн, устремляясь в горы. Давным-давно русские завоеватели согнали оттуда предков нынешних горожан, распределили их тут, в долине, на прямых длинных улицах, в обустроенных домах. Захламленные набережные, разномастные пристройки, до неузнаваемости залепившие регулярные фасады, другие заметные и пустяковые детали сообщали об ослаблении русской хватки и сползании аборигенов в привычную кособокую среду с глухими стенами, закупоренными дворами, с недоверием, враждой, а главное — со страхом перед бескрайним пространством моря.

 Мы сидели на пустой террасе и рассуждали обо всем этом, а еще о том, что цивилизация, какими бы жестокими методами она ни насаждалась, все равно лучше, чем неорганизованность, бардак и средневековье. Что бы там ни говорили про жестокость русских экспедиционных полков, которая, кстати, не идет ни в какое сравнение с жестокостью западных коллег, так вот, что бы о русских ни говорили, но именно они принесли сюда ростки триумфа человеческой мысли: архитектуру, письменность, искусства, науки, антибиотики и бесчисленное множество других вещей, без которых человека и человеком-то не всегда можно назвать.

 Пока мы упивались величием собственной культуры, а соответственно и самих себя, официантка с красивым лицом и пятнами на коже принесла полные тарелки, и мы на некоторое время смолкли, не способные оторваться от варварских блюд. Аппетит наш был вызван не только голодом и морским воздухом, но и безусловными кулинарными достоинствами кухни. Когда тарелки опустели, настрой наш сменился с воинственного на куда более миролюбивый. Лениво продолжив обсуждение, мы признали, что в этой грубой, на первый взгляд, неупорядоченности есть своя прелесть, которая, возможно, не хуже, а может, даже лучше бульваров с тенистыми аллеями, особняков с лепными фасадами и драматических театров с классическими постановками.

Усваивающаяся в наших животах еда все сильнее умиротворяла нас. После глотков, сделанных из бокалов и рюмок, мы совсем подобрели и сошлись на том, что жизнь повсюду разная, что так и задумано природой, и наше дело не сетовать, а вникать, наслаждаться и не мешать другим. Философствованию мы, однако, предавались недолго и вскоре перешли на воспоминания.

 Но прежде чем к этим самым воспоминаниям переходить, следует разъяснить, кто такие эти самые «мы», укрывшиеся от каспийского солнца под крышей ресторанной террасы. Уже по самим нашим рассуждениям понятно, что приехали мы из столицы, что относимся к тому типу горожан, которые привыкли рассуждать уверенно, а порой и высокомерно, на темы, не всегда знакомые. Ясно, что местные нравы нас немного насторожили, а потому мы выбрали самую понятную нам форму обеда в приморском городе — ресторан на пляже. Нас было пятеро: два остряка средних лет, знаменитый пожилой профессор, ваш покорный слуга и блистательная дама, верховодящая в нашей мужской компании отчасти по причине традиционной лени и пассивности отечественных мужчин, а отчасти — по привычке. Все мы приехали на культурный форум, посвященный диалогу этих самых культур. Форум в городе существовал только потому, что позволял местным чиновникам отчитываться перед центром. Побочным эффектом этого мероприятия было то, что у редеющей местной интеллигенции рождалась иллюзия причастности к единой великой культуре слабеющей метрополии. Мы принялись делиться забавными и курьезными историями из прошлого и скоро вышли на извечную тему захлопнувшейся двери. Тут-то наша блистательная предводительница и взяла слово…

 Случилось это лет двадцать тому назад. Ей тогда было… рассказчица с шутовским кокетством задумалась, а остряки средних лет наперебой принялись угадывать, предлагая различные цифры — от льстивой «семнадцать» до почти хамской «тридцать». Сколько бы ни было, рассказчица и тогда уже блистала не тусклее теперешнего, была вся из себя и ходила по своей красивой квартире в фиалковой пижаме и на каблучках. При такой своей заманчивости была она особой совершенно не ветреной, на сторону не глядела и хранила верность мужчине, любившему лежать на диване в гостиной. Лежал он не просто так, а в наушниках, через которые транслировались божественные органные мелодии. Рассказчица музыку любила, но умеренно, поэтому наушники и появились — ну не могла она регулярно выносить всю эту церковную патетику. Чтобы не лишать своего спутника жизни любимого хобби, она купила наушники и однажды вечером нежно надела на его голову. Слушай на здоровье, дорогой.Так они время и проводили: он в наушниках на диване, а она на каблучках по комнатам. Цокала и думала, как же у нее все уютно и красиво. И сигареты одну за другой выкуривала.

 В один из таких вечеров, когда он, по обыкновению, прикрыв глаза, наслаждался сложными гармониями, а она докурила очередную с ментолом, ей пришла мысль выглянуть в окно. По ту сторону стекол стоял январский мороз, во дворе не было ни души, надвигалась ночь. От увиденного нашей героине стало совсем хорошо: она в тепле и уюте, а там вон какой минус и неприкаянность. И тут удивительное и вместе с тем распространенное желание охватило ее — захотелось выйти туда, в эту застывшую темень. Не выйти даже, а только нос высунуть. Чтобы обожгло. Мороз подразнить — и обратно к масляной и акварельной живописи на стенах, к фарфору в буфете, к паркету на полу. Именно такое желание тянет нас из благополучных городов в дикие края. Именно оно подталкивает папиных дочек на баррикады, а маменькиных сынков превращает в кровожадных героев. Хочется острее почувствовать, как же на самом деле хорошо дома!

 Простучав каблучками мимо заслушавшегося мужчины, она, как была, в фиалковой пижаме, вышла в прохладный подъезд. Тишина стояла абсолютная; даже показалось, что лифт, разбуженный ее вызовом, очень удивился. Спустившись, она открыла дверь.

Мороз, как страстный любовник, хлестнул по лицу и тотчас оказался везде: ворошил волосы, шарил под пижамой, пощипывал пальчики ног. И она доверчиво подалась ему навстречу. Всего один шажок — только вкусить посильнее и обратно.

 Что случилось после, угадать нетрудно. Интерес представляют лишь детали. Шагнув из подъезда, она ступила каблучком на обледенелый гранит, поскользнулась, отпустила дверь и упала, а когда поднялась, дверь уже захлопнулась, и ей ничего не оставалось, как ощупывать фиалковые закрома в тщетных поисках ключа.

 Как и любые настойчивые действия, от которых нельзя увернуться, настырность мороза сразу перестала казаться волнующей — наша рассказчица, оказавшаяся во дворе в одной пижаме, начала стремительно замерзать. Попытки вызвать собственную квартиру ни к чему не привели — орган в наушниках заглушал любые домофонные трели. Она принялась трезвонить во все квартиры подряд. Но вот незадача: дело происходило в первых числах января — все укатили на каникулы, в целом подъезде светились только ее окна. Упрекнуть в черствости было решительно некого, даже пресловутые наушники — ее собственная инициатива.

 Тщетно потыкав кнопки и убедившись, что результата это не принесет, она стала озираться и увидела, как во двор въехал автомобиль и покатил в ее сторону. Надеясь увидеть за рулем кого-нибудь из соседей, наша героиня воспрянула духом, а разглядев на водительском сиденье мужчину, и вовсе перестала некрасиво ежиться и потирать стынущие ладони, а распрямила спину и только эффектно притопывала каблучками.

 Водитель заглушил мотор и, прежде чем выйти, повозился в салоне. Она еще мысленно поторопила его, мол, долго копаешься. Когда же она увидела его в полный рост, то поняла — судьба свела ее с мужчиной без всяких сомнений интересным, жаль только, что с букетом. Тут ее постигло еще одно разочарование: новоприбывший направился не к подъезду, а в ресторан напротив.

 Глядя тоскливо на плотно укутанный букет и думая о том, что о каких-нибудь уругвайских розах заботятся больше, чем о ней, она отбросила остатки кокетства и, потирая бока, дуя в кулаки и хлюпая успевшим изрядно покраснеть носом, последовала за интересным мужчиной.

Гордо вскинув голову в ответ на вопросительный взгляд гардеробщика, она оправила пижаму и как можно вальяжнее вошла в зал. Ресторан пустовал, занят был лишь один стол, за который и устремился мужчина с букетом. Компания веселых людей встретила мужчину радостными возгласами, а одна дама, получив букет, бросила на дарителя такой взгляд, что наша едва не околевшая героиня с отвращением отвернулась.

 Усевшись у стойки, она несколько раз выразительно вздохнула и на вопрос — что сударыня желает? — рассказала бармену о своих злоключениях. Тот выслушал, пересказал все управляющему, который вошел в положение, и несчастной подали согревающий напиток. Подали, прошу заметить, совершенно бесплатно.

 Жидкость согрела тело и размягчила сердце. Стало жалко саму себя. Устроенная, казалось бы, не одинокая, живопись, опять же, фарфор, паркет… и вдруг угодила в такое нелепое происшествие. Она думала о человеке в наушниках, о его к ней чувствах, о том, что ее ухода он до сих пор не заметил, что винить его не в чем, что жить с ним дальше нельзя, а без него невыносимо.

 Здесь надо отметить, что никаких романтических поворотов судьбы, какие часто случаются на страницах, посвященных зимним праздникам, с героиней не случится. Нельзя заранее предуведомлять читателя о развитии сюжета, а уж тем более нельзя предупреждать о бесперспективности самых распространенных надежд, но это надо сделать именно сейчас, когда согревшаяся и захмелевшая героиня в очередной раз бросила взгляд на интересного мужчину и горько задумалась о своем, изменяющем ей на диване с Бахом. Именно теперь, по всем законам оправданных ожиданий, с ней и должна случиться встреча. Именно теперь, когда она, униженная, оказалась на опасно близком расстоянии от чужого тепла, должно случиться нечто очень важное.

 Должно случиться и случится. Но не то, на что рассчитывали мы: два остряка, профессор, ваш покорный слуга, вы, дорогие читатели, и она сама. Встреча ей и в самом деле предстояла, но не та, которую ждали все мы, запрограммированные любовными историями с так называемым «счастливым концом».

 Прикончив согревающий напиток и даже прожевав вместе с кожурой апельсиновую дольку, насаженную на край стакана, она поняла, что не может больше оставаться в ресторане не минуты, тем более, что компания совсем распустилась, а интересный мужчина снова пригласил обладательницу букета на медленный танец. Поблагодарив персонал за отзывчивость, миновав гардеробщика, она вышла во двор и направилась к своему подъезду.

 Тут-то ее внимание и привлекла приоткрытая калитка в стене. Было известно, что эта стена огораживает сад старинной усадьбы. Калитка всегда была заперта, и сколько наша блистательная рассказчица ни жила здесь (а это длилось не семнадцать и не тридцать лет подряд), столько она знала о существовании сада и о том, что попасть в него нет никакой возможности. Краешек сада можно было увидеть с верхних этажей, но это толком ничего не сообщало, а проситься в квартиры под крышей ради глядения в окна казалось неподобающим. Когда она была второклассницей, возникали идеи перелезть через стену, но стена была непреодолимо высока. Потом интерес поубавился и почти вовсе забылся до того самого мгновения, когда перед ее глазами разверзлась приоткрытая калитка.

 Давний интерес всколыхнулся в ней и, придав сил, заставил позабыть о морозе. Она подошла к калитке и толкнула черный, весь в клепках, железный лист. Руку обожгло ледяным металлом, тяжелая створка подалась.

 Взору открылся даже не сад, а целый парк. Зима стояла малоснежная, лишь кое-где серели примерзлые комки. Фонарей или других источников света не было. Свет лился с неба, в котором мерцали золото и пурпур городской ночи. Кустарники, клумбы, дорожки и фонтан были окрашены в шелковистые оттенки бесцветья. Вдоль стен выстроились деревья, сформированные рукой садовника.Своими плоскими, заплетенными, будто калачи, безлистными кронами они напоминали огромные выбивалки для ковров. Пышные, прямоугольно остриженные туи, выстроились в лабиринт, в самом центре которого зияла опустевшая чаша фонтана. В центре чаши возвышался заплесневелый каменный купидон, обхвативший здоровую рыбину. В жаркие деньки из рыбьей пасти наверняка хлещет сверкающая струя, фонтан полон, а в плоских кронах поют соловьи.

 Каблучки хрустели по туевому лабиринту, среди уснувших клумб и куртин, мимо растений-пирамид и растений-диковинных фигур. Температура окружающего воздуха падала, а женщина в фиалковой пижаме никак не могла насмотреться. Раньше ей приходилось видеть множество разных парков, знаменитых и не очень, побольше и покрасивее этого, но почему-то никогда паркне волновал так, как теперь. Никогда прежде хаос дикой природы, упорядоченный в формы и узоры, не был таким многозначительным. Ей даже показалось, что идет она не по простым дорожкам, а повторяет своими шагами контуры какого-то таинственного вензеля. Может быть даже вензеля самого Господа Бога.

Возможно, причиной таких мыслей стало ее падение на ступеньках, хотя головой она вроде не ударилась. Или на нее так подействовало все это приключение в целом плюс согревающий напиток на основе крепкого вина, фруктов и специй, плюс общее переохлаждение и утрата веры в собственную незыблемость. А может, ее фантазию взбудоражило осуществление детской мечты. Да и не важно, в чем причина, а важно взявшееся откуда-то отчетливое понимание, что именно сейчас происходит подготовка к самой главной встрече,что в деревьях, растениях, лабиринте и фонтане заключены все ответы и прежде всего самый главный, сообщающий, что никаких ответов нет.

 Потом она не могла вспомнить, что было сначала: она увидела или ощутила. Пошел снег. Она не подняла глаз, не ловила снежинки губами. Ничего такого. Снег падал на пирамидальные и прямоугольные хвойные, на деревья-выбивалки, на дорожки, на купидона и на фиалковую пижаму. Снег стал падать одновременно с наступлением осознания. И сразу сделалось холодно.

 Подгоняемая отчаянием, обрушившимся с многократной силой, подхлестываемая оборзевшим морозом, она поспешила вон из сада и не заметила, как снова оказалась перед запертой дверью родного подъезда. Она опять позвонила в собственную квартиру, и ей опять ответили бесконечные гудки. Тогда она стала нажимать на все кнопки подряд, поочередно и разом, и дверь вдруг открылась.

 Произошедшее после несущественно. В квартире ничего не изменилось, судя по положению лежащего на диване, в наушниках его по-прежнему гремел орган. С момента ее ухода не прошло и часа.

 Дослушав, мы зааплодировали, а один из остряков произнес в честь рассказчицы тост. Мы спросили: как у нее после этого с ее меломаном? бывала ли она в саду после этого? и содержится ли в случившемся мораль? Отвечая на первый вопрос, она сказала, что все без изменений. Меломан по-прежнему лежит и слушает, разве что диван новый купили. В саду она больше не бывала — калитка всегда заперта. А мораль…

— Что такое вера, религия? — спросила наша блистательная предводительница и тут же ответила сама: — Вера и религия — это занавесочка, которой мы отгораживаемся от вечности. На каждого из нас едет танк, с каждым днем он все ближе, и спрятаться от этого танка или остановить его мы не в силах. И вот мы отгораживаемся от танка занавесочкой.Задернули,сделали музыку погромче и поем псалмы, чтобы заглушить приближающийся рев. Мы внушаем себе, что когда танк нас раздавит, мы получим какое-то воздаяние. Мы притворяемся и обманываем себя подобно этому городу, который делает вид, что моря нет. Но море от этого никуда не девается и каждый день, каждую минуту подтачивает город. Вот и мы, думаем, что если не видим сада, значит — его нет. А сад есть. И открывается он нам тогда, когда мы меньше всего этого ждем.