Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №6, 2016
Да, была такая замечательная серия — «Классики и современники». Выходила с 1977-го до самого развала Союза.
Белые демократичные корешки с логотипом «КС» заполняли полки, до которых не добиралась тисненая золотом «Библиотека классики», не говоря уже о запредельно тогда дефицитной «Всемирке».
«Классиков» в «КС» выходило много. А вот «...и современников» — почти не припомню. Даже «погуглил» сейчас на всякий случай — вдруг что забыл... Нет, ранних советских авторов печатали. Горького, Федина, Фадеева. В перестройку тиснули Булгакова, Пастернака, Цветаеву... Но все они к этому времени были классиками.
С конца 1970-х что-то происходит с классикой.
Разговор о ней приобретает какую-то болезненную заостренность.
В том же 1977-м в ЦДЛ прошла известная дискуссия «Классики и мы». Спорили до хрипоты, кого из крупных авторов предшествующих десятилетий считать классиками. Консенсуса не обрели; скорее, напротив. Обнаружились две различные иерархии. Одна у «западников», другая — у «почвенников»...
Педалирование темы «классики» — первый признак неблагополучия с «современниками». Канал для перетекания крупных современных авторов в разряд классиков сужается в угольное ушко.
В конце 70-х в секторе книги и чтения Ленинки решили определить наиболее упоминаемых литераторов в русских (и советских) журнальных рецензиях. Подсчет велся для разных периодов, начиная с 1820-х — завершая 1977-1978 годами. И если в списках авторитетных имен тридцатых — сороковых наряду с классиками на первых местах стоят современные на тот момент авторы, то в списке конца семидесятых «современники» фактически отсутствуют — все место заполняют собой «классики»1 .
За прошедшие сорок лет соотношение «классики — современники» если и изменилось, то лишь в сторону дальнейшего отдаления их друг от друга. Возникает ощущение, что места в пантеоне русской классики заняты. Современные литераторы — даже добившиеся значительной известности — хмуро слоняются вокруг запертых врат.
Сошлюсь на недавнее исследование по антропологии чтения, проведенное в Москве, Калуге и поселке городского типа Березайка в Бологовском районе Тверской области. «...Выяснилось, — делится его результатами антрополог Михаил Алексеевский, — что иерархия восприятия литературы, конечно, формируется почти исключительно в школе. Безусловно, во всех слоях населения, во всех типах населенных пунктов огромное значение в этой ценностной иерархии играет классика, причем прежде всего классическая русская литература»2.
А вот что выяснилось относительно современной «высокой» литературы. «Парадоксально, но чтение самых последних книжных новинок Букеровской премии и еще каких-то премий, скорее, не имеет большого значения»3 .
Парадоксального, увы, здесь ничего нет — и для этого совершенно необязательно устраивать фокус-группы с жителями поселка городского типа Березайка. То, что почти не читают «современнику», любой литератор знает.
Поворот к консерватизму сказывается не только в каких-то указах и заявлениях. Он — прежде всего — на уровне повседневности. Классика — надежна, классика — привычна. Современная литература — всегда некий риск, даже если эти книги отмечены «какими-то премиями». А если не отмечены? Тем более — риск. И школьный учитель лучше расскажет детям побольше о Пушкине и Достоевском (на которых часов тоже не так чтобы много). А не о последних книгах, скажем, Евгения Водолазкина или Петра Алешковского. И читатель лучше купит (то есть «проголосует» своим кровно заработанным рублем) то, что более знакомо и привычно.
Тем не менее проблема «классиков и современников» периодически поднимается. Сейчас, когда я пишу это, в Москве идет фестиваль «Книжный сдвиг». (Любопытно было бы поучаствовать, но, увы, сейчас не в Москве). 14 апреля в программе стоит дискуссия «Как современная литература становится классикой?»
Или недавнее бурное обсуждение после выхода нового учебника «Поэзия»4 . Снова встал вопрос о корректности упоминания современных авторов — особенно молодых и едва ли кем-то признанных — наряду с классиками5 .
И, наконец, книга одного из самых известных сегодня литературных критиков, Евгения Ермолина — «Последниеклассики»6 . Которая и спровоцировала этот очерк — не рецензию, а что-то в жанре заметок на полях.
Итак, кто — по версии Евгения Ермолина — эти «последние классики»? Домбровский. Сёмин. Астафьев. Искандер.Владимов. Азольский. Кормер. Аксёнов.
За исключением Домбровского, Сёмина и Кормера, умерших еще «при Союзе», все остальные вполне могут быть отнесены к числу «современников».
Понятие «классики» Ермолин отдельно не рефлексирует. Для него это скорее «минус-понятие». То, что еще недавно широколиственно шумело, а потом — где-то с середины 90-х — внезапно кончилось. И если бы просто — кончилось...
«В недавнюю пору, — пишет критик, — впервые в истории России открыто и определенно прозвучал вопрос, а нужна ли вообще литература классического русского типа. Нужна ли не жанровая, не обслуживающая тот или иной заказ, а свободно-проблемная, исповедальная, экспериментальная словесность, формирующаяся в модусе не столько отражения быта, нравов или предзаданной идеологии, сколько творческого преображения бытия?»
Водораздел между «классикой» и «современникой», таким образом, проведен. Хотя он тут же вызывает вопросы. Так ли свободна была от «предзаданной идеологии» классика? Да и много ли экспериментального можно найти у перечисленных критиком «последних классиков»? Тут, скорее, должен быть назван Мамлеев. Или Лимонов.
Сам перечень имен тоже провоцирует возражения. Можно ли считать, например, классиком Домбровского, первого в списке Ермолина? Недавно как раз перечитывал «Факультет ненужных вещей»... Точнее, пытался перечитывать, продираясь сквозь многословие и спотыкаясь то и дело об избыточные описания. Проза талантливого, незаурядного человека с незаурядной судьбой? Да. Гражданский поступок, документ эпохи? Безусловно. Но — классика ли?
А можно ли классиком считать Азольского? Даже снизив градус — не классиком, а просто выдающимся прозаиком? Я пожму плечами. Что касается Сёмина и Кормера — боюсь, даже в литературной среде эти имена сегодня помнят не многие.
Провоцирует и то, что не названы другие. Тоже вполне достойные — а может, и более достойные. Солженицын. Адамович. Трифонов. Войнович. Распутин. Битов. Айтматов (единственный, кстати, из современных на тот момент прозаиков, присутствовавший в списке литературных авторитетов 1977—1978 годов). Стругацкие, наконец. Сознательно называю очень разные имена; мне самому близки далеко не все.
Выбор имен в книге отчасти «спорадичен» — Ермолин включил в нее очерки о тех прозаиках, которые в виде отдельных статей выходили в толстых журналах с конца 1990-х.1 (Странно, что критик не упоминает об этом, не указывает первопубликаций. Хотя статьи, конечно, заметно доработаны и дополнены.)
И все же — выбор Ермолина имеет свою внутреннюю логику. Да, перечень равновеликих фигур можно было бы умножать — но так ли это необходимо? Дан некий срез ушедшей уже литературы, рассмотрены вполне представительные имена. Литература шестидесятников и отчасти семидесятников. Именно в эти два десятилетия «последние классики» Ермолина написали свои самые важные вещи.
Саму эту эпоху критик не идеализирует. «Провинциализм» — таков ставимый ей жесткий диагноз. «Провинциален зачастую и типичный автор того времени, опутанный по рукам и ногам. Не столь остры, как у русского человека первой половины века или у человека Запада, его экзистенциальные драмы. Не столь экстравагантен модернистсткий иконтркультурный прикид. Не столь интересен опыт противостояния злу. Да и само зло становится не столько зловещим, сколько смешным».
Кто был виноват? Да, разумеется, строй, «советский идеологический проект», но — не только. В очерке «Аксёнов» — самом ярком и раскрепощенно написанном — Ермолин предъявляет строгий счет самим шестидесятникам. Не оправдали. Не смогли.
«60-е вырождаются в 70-е: в конформизм, в дешевый цинизм, в нервные срывы, в ничем не оправданный быт, впьянки как форму социального протеста и в случайный секс как возможность почувствовать себя свободным и революционным при очевидном дефиците того, что можно без затей назвать любовью».
И все же именно это провинциальное и все более конформисткое время парадоксальным образом оказывается питательной почвой для «последней классики». «...В поколении 60–70-х годов на его вершинах воскресла интеллигенция как миссионистская духовная элита».
Это, пожалуй, и дает ответ на вопрос, почему названных в книге прозаиков можно — пусть и с оговорками — причислить к классикам. Немного поясню, переведя на язык популярной социологической прозы.
Гений — понятие больше литературное, чем социальное; классик — больше социальное, чем литературное. Классик — гений, признанный интеллектуально активной частью общества, пожизненно и посмертно. Даже не обязательно — гений. Не был гением Некрасов, не был им Салтыков-Щедрин. Есенин. Однако — классики.
Главное, чтобы существовал «запрос на классика». Создает этот запрос интеллектуальная элита — или хотя бы какая-то ее часть. Но для этого она должна быть более-менее консолидированной. Классик становится символом единства — как внутри этой элиты, так и этой элиты — с остальным обществом. Что закрепляется двумя путями — через литературную критику (та самая частота упоминаний) и через школьную программу.
Последним консолидированным и интеллектуально активным поколением были шестидесятники. (Не только в Союзе, но и на Западе, скажем, во Франции.) С высоким уровнем поколенческого и сословного единства. Это чувство сословной общности (поскольку интеллигенция — прежде всего сословие) у интеллигентов-шестидесятников, безусловно, было.
В последующих поколениях дух единства все более разжижался. Он и не требовался уже в такой концентрации: эти поколения не переживали войну и репрессии; жизнь, в которую они входили, была менее катастрофичной, более «вегетарианской»... Браться за руки, «чтоб не пропасть поодиночке», становилось все менее нужным. Конец 70-х обозначил «точку невозврата». С начала же 90-х интеллигенция вообще перестала существовать как сословие. Уехала, схлынула в бизнес, вышла по возрасту на пенсию, переквалифицировалась в «интеллектуалов», «экспертов», офисных клерков. Стали распадаться и «каналы» превращения крупных писателей в классиков — литературная критика и школьное преподавание литературы. Классический «канон» школа еще держит. А на приращение его современниками ее уже не хватает. Да и главное — повторюсь — потребности нет.
В этом смысле «классики», собранные Ермолиным, — действительно, последние. «Наши авторы, — пишет критик, — завершили к исходу второй половины минувшего века великое историческое дело русской интеллигенции — могильщика тоталитаризма. Дело, которое будет придавать значительность и литературе, с ним связанной».
Нынешняя литература уже не занимается погребением тоталитаризма, у нее иные заботы. Прежняя «высокая» проза больше наставляла читателя, чем развлекала; нынешняя — больше развлекает, чем наставляет. И все же. Двери пантеона классиков закрыты, но не наглухо. Внутри тоже идет неслышная борьба, одни имена вытесняют другие. Снаружи делаются подкопы, подыскиваются ключи... Да — здесь я перехожу на мерцающий мажор — те социальные механизмы, которые обеспечивали превращение современников в классиков, сегодня не действуют. Но это не значит, что они не начнут действовать завтра. Или не произойдет еще какая-нибудь перезагрузка, в результате которой исчезнет само понятие «классик», а на его месте возникнет что-то совершенно иное.
_______________________
1 Рейблат А.И., Дубин Б.В. Групповая динамика и общелитературная традиция: отсылка к авторитетам в журнальных рецензиях 1820–1978 годов //Рейблат А.И. Как Пушкин вышел в гении. — М.: НЛО, 2001.
2 Антропология чтения в современной России. Антрополог Михаил Алексеевский о культуре чтения в СССР, востребованности электронных книг и формировании читательских предпочтений // Сайт «Постнаука.ru», 2 декабря 2015 г. (http://postnauka.ru/video/55760)
3 Там же.
4 Азарова Н. М., Корчагин К. М., Кузьмин Д. В., Плунгян В. А. и др. Поэзия. — М.: ОГИ, 2016.
5 См.: «Поэзия»: учебник или манифест? // Лиterraтура.org. № 72. 3 марта 2016 г. (http://literratura.org/1631-poeziya-uchebnik-ili-manifest.html); Похвала учебнику. Лев Оборин об учебнике «Поэзия» // Colta.ru. 16 марта 2016 г. (http://www.colta.ru/articles/literature/10409)
6 Ермолин Е. Последние классики. Русская проза последней трети XX века: вершины, главные тексты и ландшафт. — М.: Совпадение, 2016.