Сергей Чупринин. Фейсбучный роман. — М.: Рипол-классик, 2015.

Свою новую книгу Сергей Иванович Чупринин не просто написал, а построил, как строят нынче большие дома с затейливой архитектурой и многофункциональной начинкой. Ее и читаешь — как путешествуешь по огромному зданию, поднимаясь с этажа на этаж, переходя из просторных холлов в уютные кабинеты, выглядывая в широко открытые окна и заглядывая в потайные кладовые…

И строилось это причудливое сооружение из отдельных фрагментов-кирпичиков, сначала выкладывавшихся (на пробу) в Сеть, а уж оттуда, после обжига в фейсбучной печи, — в книгу, кирпичик за кирпичиком, фрагмент за фрагментом…

И чего-чего тут только нет! Вот изящная башенка из элитного списка Научных рецензентов. Вот вместительный флигель для Попутного чтения. Вот занимающие весь цокольный этаж Комментарии с примечаниями, войдя в которые, не хочется выходить. Вот фундаментальный Список рекомендованной литературы, на котором, собственно, все сооружение и держится. А вот — Именной указатель обитателей с номерами их квартир-страниц. А еще — заблудившаяся в самом дальнем углу Автобиография и прилепившееся чуть не на крыше-обложке четверостишие Фета…

Придирчивому читателю все это нагромождение дополнительного, вспомогательного, справочного материала (той самой многофункциональной начинки) может показаться чем-то вроде архитектурных излишеств, но тут уж дело хозяйское: хочешь — рассматривай, читай; не хочешь — не смотри, пропусти и сразу входи в основное помещение текста.

Начинается, как обычная автобиографическая проза, и я тихо радуюсь, предвкушая что-то вроде семейной саги… Но скоро биография переходит в отрывочные записки — новеллы, байки, анекдоты, как сам автор беззаботно их называет, — о жизни и нравах пишущей братии, и я начинаю думать, что нечто подобное уже читано (в воспоминаниях другихлитгазетчиков, например). Но тут еще исповедальные кусочки вкраплены, и политическая философия рефреном проходит. И все выстраивается в мозаичное полотно, название которому — «Литературная жизнь России». Нет, такого охвата, пожалуй, не было. Каждый автор со своей колоколенки смотрел и про себя, любимого, писал, а Чупринин парит наверху, всех видит, все замечает и не столько про себя, сколько про всех других пишет. Масштабно, ничего не скажешь, и чувствуется, что в его кладовых еще много чего припасено.

Я люблю такое «лоскутное» письмо и чтение! Мне интересно здесь все — и фактура, и персонажи, и суждения, и оценки. Но, читая, ловлю себя на мысли, что все же больше всего интересна мне в этой книге… выглядывающая из каждого сюжета физиономия самого автора, который здесь — весь как на блюдечке, хотя о самом личном и сокровенном умалчивает. Но мне не столько личное любопытно, сколько… общественно-политическое, что ли.

Вот о политическом подтексте книги и пойдет дальше речь. Он есть, он всюду чувствуется, буквально просвечивает даже сквозь байки и анекдоты.

Настрой задает, конечно, история ссыльных родителей (хотя и вскользь упомянутая), а дальше — то Маркс-Энгельс-Ленин всплывут, то нелюбимый автором Путин помашет, то им же любимый Чубайс промелькнет… А то вдруг на совсем уж грубые, несвойственные этому автору словечки наткнешься — «гэбня» или «коммуняки», употребленные, кажется, скорее ритуально, как позывные «свой-чужой» для определенного круга читателей.

Такими же ритуальными показались мне и признания типа «ненавижу советскую власть», потому что ни общий тон повествования, ни сами истории, которые автор рассказывает, этого как-то не подтверждают. Напротив, видно, как старательно ищет он баланс и компромисс между распроклятым прошлым и непонятно каким настоящим, между литературой советской и — постсоветской, между писателями близкого Чупринину либерального крыла и неблизкого крыла патриотического… Подтверждений тому много — от придуманной им когда-то фразы «Советская власть продержалась так долго, что у нее успело нарасти и кое-что хорошее» до признания, что при переиздании своих знаменитых словарей он изъял из них сведения о былой партийности литераторов (и правильно сделал, что бы там ни писали по этому поводу в Фейсбуке).

Стремясь быть объективным, Чупринин на конкретных примерах показывает, что на самом деле отношение «СофьиВласьевны» к литературе, к писателям и вообще к интеллигенции было не таким уж однозначным. «Смотрите сами: в феврале 1970 года выдавливают Александра Твардовского из "Нового мира" — и в декабре того же года изгоняют Анатолия Никонова с должности главного редактора журнала "Молодая гвардия". Или, например, честно признает: отнюдь не все запрещенные при советской власти тексты оказались после отмены цензуры достойными опубликования…

Нужна определенная смелость, чтобы обо всех этих вещах написать. Притом что и в жизни, и в литературе Сергей Иванович Чупринин, как мне представляется, не любит острых углов, открытой конфронтации. Да, он не состоял в КПСС, не хаживал в депутаты, но и диссидентом, как сам говорит, не был. На площади у Белого Дома постоял в августе 91-го, да и домой пошел. Он — не Проханов, не Лимонов. Но и не Ерофеев, не Быков. Он — Чупринин, человек до мозга костей литературный, вся его жизнь — в литературе. Кажется, он и рад бы вообще не касаться политики, да вот приходится.

Дочитывая книгу, я думала о том, что сам автор представляет собой интересный феномен нашей культуры. Выходец из провинции (о чем он в книге неоднократно напоминает), сделавшийся редактором ведущего литературного журнала, известным критиком, председателем жюри разных премий, литературным экспертом и профессором словесности, от которого зависит теперь литературная судьба многих столичных и нестоличных авторов. С одними он дружит, других сторонится, но о тех и других пишет, по крайней мере, с уважением, без заигрывания со «своими» и брезгливого высокомерия к «чужим». А между дружбой и литературой всегда выбирает литературу. Он даже между своей собственной жизнью и литературой выбирает литературу. И потому, взявшись писать книгу о своей жизни, пишет очередную книгу о литературе. Ну и хвала ему за это!

Книжка вышла хорошая — емкая, поучительная, занимательная, достаточно откровенная, достаточно объективная, очевидно честная и вполне толерантная.

Название ей на самом деле «Моя жизнь в литературе», и даже не так: «Моя жизнь — в литературе». Но автор — человек скромный, поэтому — «Фейсбучный роман», что тоже неплохо, если вспомнить, что фейс — лицо, а бук — книга.