Ирина Цыгальская. Ритмы. — Рига: Латвийское общество русской культуры, 2014;

Рижский альманах: Поэзия. Проза. Публицистика. Обзоры. Переводы. Критика. — № 6 (11). — Рига, 2015.

«Человека с детства преследуют ритмические модификации, — говорится нам на самой первой странице одной из этих книг. — Человека с детства преследуют слова, метафоры, семантические ассонансы…»

Кто бы эту аннотацию ни написал, понятно, что речь об авторе.

Тем не менее Ирина Цыгальская, известная как прозаик и переводчик с латышского (с детства и всю жизнь живет в Латвии), издавшая уже пять книг, не считая множества публикаций в журналах «Даугава», «Latvju Teksti», «Дружба народов», в «Рижском альманахе», выпустила свой первый, небольшой поэтический сборник только теперь. И даже в нем две трети объема она отдает переводам латышских поэтов — от классиков до совсем молодых. Собственным поэтическим высказываниям — хотя наверняка писала стихи всегда — она оставляет в книге всего сорок страниц.

Поэтический сборник Цыгальской «Ритмы» — книга-диалог, книга-разговор — и не только во второй, переводной своей части. Первая часть — сплошь о соприкосновении человека и мира, о вечно повторяющемся (как смена времен года) и вечно неустранимом (как любовь, одиночество, детство, память, боль, счастье, утрата, усталость, тщетность усилий, смерть, бессмертие), будто бы даже помимо исторических обстоятельств — на первый взгляд может показатьсямонологичной: внутренняя речь о внутреннем опыте.

На самом деле она полна обращений, внутренних разговоров: с утраченным любимым¹ («Помнишь, милый, была игра»; «Я долго не знала, где ты. Теперь поняла, что ушел на свидание / с ней. Вечность. Какое красивое имя…»), с друзьями-поэтами, которые уже не услышат, — адресатами переводческих усилий (Ояру Вациетису: «Я, Ояр, как будто пишу / заново /строки, строфы твои, // вслух говорю свои ритмы / твоими словами»), с неведомыми собеседниками (с несостоявшимся ли другом? — «Не знаю / в дороге ли ты? / уже приближаешься / к цели?»; с внутренним ли голосом? — «Ах, старый колдун, замолчи. / Мне мудрость твоя надоела…»), споров с самой собой («Нет правды в том, что некому оставить. / Ну, хорошо: пускай / потомкам чингисхана / тимура, персов…»; «я не бессмертия хочу, зачем? / оно и так повсюду…» )

И да — почти помимо исторического опыта, и России, и Латвии (почти: вдруг мелькнет «латышская речь, наследница санскрита»), и страшного XX века (тоже почти: видения крови, заливающей города, казни на площади — конечно, отсюда, но без фактов, такое могло быть и при том же Чингисхане). Фактов почти нет и биографических (разве мелькнут иногда предки «из далекого / Ташкента, чей облик и во мне / остался»). Чистое вещество существования — экзистенциальные переменные да экзистенциальные константы.

Кстати говоря, здесь же есть и поэтическая рефлексия над смыслом переводческого дела, над судьбой русского слова, это ведь его «некому оставить» — а значит, и человека, им живущего, — в латышской речевой среде:

«…и я взяла стихи

и снова их преобразила,

вернула в свой язык,

своими ритмами заполонила,

но пристально следила,

чтобы мой полон не обернулся

                                   тяжким пленом,

и речь струилась и текла,

и даже я заметить не смогла,

какая речь

и кто ее поймет, кому оставить:

наследнице санскрита?

Ну, хорошо: пускай

потомкам чингисхана,

славян, кого-нибудь еще…»

Что касается второй части, то здесь автором делается очень важная работа. Кажется, ее вполне способен выполнить только человек, живущий той же жизнью, что и переводимые им поэты, знающий эту жизнь изнутри, чувствующий ее язык как один из собственных. Кому, как не русскому латвийцу (латвийскому русскому?), знакомить читающих по-русски с латвийскими смыслами и ритмами?

Значение своих усилий Цыгальская обозначает словами Осипа Мандельштама — эпиграфом к переводческому разделу из его статьи «Девятнадатый век» (1922): «Европеизировать и гуманизировать 
двадцатое столетие <…> — писал один из тех, кто вскоре был этим столетием погублен, — вот задача потерпевших крушение выходцев девятнадцатого века». Осознавая, «какое страшное крушение потерпели выходцы XX века», автор тем не менее настаивает на том, что наша задача — «с маниакальным упорством повторять слова Мандельштама», продолжая «европеизировать и гуманизировать» теперь уже XXI век.

В стихах, отобранных ею для переводов, Цыгальская видит «важную часть латышской поэзии конца прошлого века и начала нового тысячелетия». В обозначенный временной промежуток не укладывается разве что открывающий этот раздел Ояр Вациетис (1933—1983). Но Вациетис — поэт настолько значительный и настолько мало, по существу, прочитанный за пределами Латвии, в том числе и у нас, — что переводчица сочла важным включить в книгу стихи, написанные латышским классиком в последние три года его жизни.

Далее русского читателя ожидают сплошные открытия. Недавно умерший Имант Аузинь (1937—2013), тоже один из наиболее значительных поэтов Латвии, у нас вообще-то переводился — однако довольно давно, еще во второй половине XX века (читающим по-русски он знаком по переводам А.Кушнера — которые Цыгальская ценит весьма высоко — и рижских переводчиков Л.Ждановой, Л.Романенко, В.Андреева, Р.Добровенского). Аузиня, автора большого количества баллад, поэм, иронических стихотворений (в целом у него вышло более тридцати поэтических книг), Цыгальскаяпредставляет нам как лирика — отбирая притом именно те его стихи, «которые оказали переводу хоть и большое, но все же преодолимое сопротивление», притом написанные уже в постсоветское время.

Три женщины-поэта, скорее всего, неизвестны русскому читателю совсем: это Ингуна Янсоне (1963—2009), АннаАузиня (р. 1975) и Инга Гайле (р. 1976). Все они выбраны переводчицей за то, что «черпают вдохновение в переживании пограничного времени». Аузиня и Гайле, при всей своей разности, объединены принадлежностью к одному поколению: они — из тех, кому в начале жизни «казалось, что с разоблачением и разрушением прежних нелепостей и зла наступило желанное освобождение», из тех, кто были в этом разочарованы и потому «воспринимают новую ложь обостренно». Отсюда в стихах обеих «социальные мотивы, которые нередко раскрываются с помощью едкой иронии, а то и сарказма». Так что мы получаем фрагмент не только поэтической, но и социальной картины сегодняшней Латвии.

Все это заставляет нас задуматься над тем, что означает сегодня быть человеком русского языка и русской культуры, живущим за пределами России — например, в одной из бывших советских республик, в той же Латвии? Какие это может означать задачи, какие создает возможности? То, что делает в русской словесности Ирина Цыгальская, представляет собой сразу несколько вариантов ответа на эти вопросы — связанных между собой. Это, конечно, разные стороны одной культурной работы. Стихи и переводы — лишь некоторые из них.

Перед нами, кажется, тот самый случай, когда родиной человека (то есть тем, что решающим образом его формирует) оказывается не только страна с ее культурой и осязаемой повседневной жизнью (в данном случае — Латвия), но еще и — не в меньшей степени, а может быть, и в большей? — язык и литература другой страны. В данном случае — русский язык и русская литература.

Опыт не то чтобы неполной принадлежности к «материковой», «матричной» русской культуре и жизни, но двойной принадлежности: и к русской, и к латышской языковым стихиям, возможность взгляда на каждую из них одновременно и извне, и изнутри — задают человеку уникальную оптику. Я бы сказала, что это — возможность объемного видения, движения в сторону общечеловечности (если эта утопическая идея и имеет хоть какие-то шансы быть осуществленной, то более всего — на перекрестках языков и культур, в широких пограничных полосах, переходных областях, столь же разделяющих разноустроенные культурные миры, сколь и образующих связи между ними). Это — умение видеть поверх разделяющих народы барьеров и понимать их проницаемость.

Русская речь в таких ситуациях приобретает — по крайней мере, получает возможность приобрести — опыт особенной прозрачности, чуткости, пластичности.

И вот тут самое время обратить внимание на третью сторону культурной работы русских латвийцев. Помимо собственного литературного творчества и переводов, это еще и собирание опыта. Пример такой работы — издаваемый Латвийским обществом русской культуры «Рижский альманах». Ирина Цыгальская — его главный редактор (а также один из авторов и переводчиков, в данном случае — подборки стихотворений Иманта Аузиня).

Достаточно посмотреть на подзаголовок альманаха («Поэзия. Проза. Публицистика. Обзоры. Переводы. Критика») и на его содержание, чтобы стало очевидным: перед нами — не просто издание с некоторой степенью периодичности, посвященное литературной жизни некоего региона. Это путеводитель по русско-латвийской культуре и даже так: по русско-латвийскому варианту культуры общеевропейской. Речь здесь идет о взаимодействии культур, о русской литературе, где бы та ни писалась: на страницах альманаха мы встретим авторов, пишущих по-русски и живущих не только в Латвии (Елена Копытова, Лана Степанова, Анастасия Лиене Приедницене, Алексей Герасимов) и России (СергейМорейно, Наталия Санникова, Елена Ширимова, Геннадий Акимов, Олег Бабинов, Светлана Гусева, Александр Куликов), но и в Германии (Александр Ланин), Беларуси (Ирина Валерина), Молдове (Ирина Ремизова), Киргизии (МихаилОзмитель). Интересно, что открывается альманах и вовсе переводами с польского, то есть текстами, как будто не имеющими к Латвии прямого отношения (разве что косвенное: их переводчик Сергей Морейно не одно десятилетие плодотворно работает с латышской литературой). В данном случае это — стихотворения Збигнева Херберта и РышардаКриницкого. В поэтическом разделе кроме переводов печатаются стихи русских авторов, снискавших приз симпатий «Рижского альманаха» на международных литературных конкурсах: «Кубок мира по русской поэзии-2014» и «4-й открытый чемпионат Балтии по русской поэзии».

Кстати, собственно художественной словесности в альманахе отведена лишь половина всего объема, и еще полтора десятка страниц — разговору (в разных форматах: «Статьи, рецензии, отклики») о недавно вышедших книгах. Прежде всего, речь здесь идет об изданиях, выходящих в Латвии, и о переводах с латышского на разные языки. Ирина Цыгальскаяпишет о сборнике стихотворений Леона Бриедиса в переводе Юрия Касянича, отдавшего работе со стихами латышского поэта более тридцати лет. Совсем маленький (зато иллюстрированный — обложками упоминаемых изданий) обзор «Новые и старые книги» обращает внимание читателя на книги, насколько можно понять, редкие или труднодоступныедля живущих в Латвии. К редким может быть отнесен совместный сборник Яна Райниса и Аспазии «Трехцветное солнце», изданный в Риге в 2007 году и содержащий переводы из этих поэтов на украинский и грузинский языки (и, вероятно, также и латышские оригиналы). «В продаже, — пишет о книге безымянный автор обзора, — ее не было и нет. Зато ею можно полюбоваться в Музее Райниса и Аспазии в Юрмале, почитать в библиотеке…» Здесь же упомянут сборник переводов из Ояра Вациетиса, которые выполнил и снабдил послесловием Сергей Морейно (книга вышла под названием «Экслибрис» в московском издательстве «Русский Гулливер» в 2014-м), а также библиографические указатели, вышедшие в Риге в 2014 году: «Рижские издания. Из собрания библиофила» А.Ракитянского и А.Штефана и «Русская книга Латвии. 2002-2010». Анна Иванова пишет подробно о новинках, вышедших в том числе и в Москве: об уже упомянутом «Экслибрисе» Вациетиса и об антологии женской поэзии Латвии «Девичий виноград», вышедшей в переводах СергеяМорейно в том же «Русском Гулливере»; о выпущенном «Дружбой народов» сборнике очерков «Народы перед зеркалом» о странах ближнего зарубежья (Иванову интересует, конечно, его латвийская часть); об изданном в Риге сборнике стихов живущего в Латвии русского поэта и переводчика Юрия Касянича.

Для этого раздела переводятся также тексты, написанные латышскими авторами. Так, в 6 (11) выпуске альманаха мы увидим, в переводе Анны Ивановой, рецензию литературоведа Барбалы Симсоне на роман Мариса Берзиньша «Вкус свинца» (2015), а также часть обзора латвийской поэзии 2014 года, написанного поэтом, историком литературы и критикомКарлисом Вердиньшем по-латышски для журнала «Latvju Teksti» — фрагмент, который автор посвятил «актуальной русской поэзии» своей страны, о ее переводах на латышский, о работе русскоязычных книжных издательств Латвии. Все это он рассматривает как часть общелатвийского литературного процесса (при том, что, по словам Вердиньша, «в сознании читателей» современная русская поэзия Латвии представлена, «вероятнее всего, авторами, которых можно сосчитать на пальцах одной руки»). Интересно, что Вердиньш обращает внимание и на неполную прозрачность пишущегося по-русски для носителей латышского языкового и литературного сознания. Так, о сборнике Олега Ленцого«Подымается дышит», вышедшем в рижском издательстве «Орбита», он пишет: «При чтении этой поэзии видно, что автор на разных уровнях имеет дело с явлениями, для расшифровки которых опыт латышского читателя поэзии дает очень мало или вообще ничего». В целом он замечает склонность почти всех рассмотренных им русских стихотворцев Латвии к «осознанной маргинализации, уклонению от прямого, открытого контакта с читателем» вплоть до «сомнения в существовании этого читателя» (или в том, что «твой опыт и художественные проявления кого-то могут заинтересовать»), хотя и не оставляет надежды на преодоление в будущем этой отчужденности и на то, что русская поэзия в его стране еще «раскроется во всей своей потенциальной красе и многообразии»).

Материалы всех остальных рубрик альманаха — «Воспоминания», «In memoriam» и «Архивное» — могут быть отнесены к области исторической рефлексии, к прояснению памяти, к осмыслению русско-латвийского исторического опыта в XX веке. Мы увидим здесь воспоминания русского латыша (латышского русского? — словом, родившегося в русско-латышской семье и всю жизнь прожившего в Латвии) Эрмара Свадоста (настоящее имя — Николай Павлович Истомин, 1907—1971) — журналиста, поэта, прозаика, переводчика, мемуариста, языковеда — о его встречах с классиком латышской литературы Яном Райнисом (написанные в 1965 году по-русски); перевод фрагмента вышедшей на латышскомкниги воспоминаний физико-химика, профессора Латвийского университета Язепа Эйдуса (1916-2004) «Прошедшее.Ретроспектива и переоценка» — об аресте мемуариста по политическим мотивам в Риге в 1934 году и последовавшем заключении, а в приложении — «Собственноручные показания» человека, по чьему доносу Эйдус был арестован еще раз, уже в советской Риге 1953 года, и рассказ о жизни этого персонажа, который из неведомых миру гуманных соображений назван одними инициалами — П.Г. Нечасто случается читать биографию доносчика, лжеца и авантюриста, да еще иметь возможность хоть отчасти заглянуть в систему его мотивов («Я прошу мне поверить, — пишет уже в 1954 году П.Г., годом ранее совершенно осознанно сломавший человеку жизнь, — что арест и осуждение Эйдуса — вредное дело для Сов.государства и помочь мне в моем искреннем стремлении теперь исправить то, что я натворил, помогая бывшим сотрудникам МГБ угробить честного сов. человека».)

Кроме того, здесь помещены воспоминания русской рижанки Инессы Карбановой (к сожалению, в разделе «Сведения об авторах» данные о ней пропущены) о ее военном детстве, молодости и судьбе ее семьи, которая «оказалась втянутой в эту дурную цепь дурных событий дурного XX века». В разделе некрологов вспоминают Яниса Сирмбардиса(1937—2015), поэта и переводчика («среди переведенных им авторов — Б.Пастернак и О.Мандельштам»), латвийских правозащитников Ивана Яхимовича (1931-2014) и Руту Озолиню (1930—2015). Архивный раздел отдан материалам людей, судьбы которых — или их потомков — оказались связаны с Латвией. Отдельное интересное чтение — извлеченные из Госархива Латвии доносы сотрудников КГБ ЛССР за 1977 год на советских туристов, имевших неосторожность нарушить «установленные правила поведения во время выезда и пребывания за границей». «Было?» — осторожно спрашивает заголовок к этой публикации. Быть-то явно было; вот как у нас теперь с этой культурной формой? Лет через сорок узнаем…

В общем, это собирание русского, русскоязычного опыта, на каком бы материале он ни был прожит, разных вариантов разговора о мире и человеке на русском языке — собирание из несколько непривычной нам, российским жителям, но тем более достойной внимания точки.

В небольшой европейской стране, получается, выполняют очень важную работу универсальности — универсализации русского языка и русской мысли. По логике вещей, работой такого рода куда естественнее было бы заниматься жителям России, ее столиц — …так и просится на язык слово «метрополия», — и его, пожалуй, даже можно было бы принять, не тяни оно за собой совершенно ложных в данном случае ассоциаций с имперским центром, у которого, в свою очередь, есть окраины-провинции. Тут же как раз ситуация столь же интересная, сколь и оспаривающая такую модель.

Русскоговорящие латвийцы — как раз благодаря своей удаленности от общепризнанных центров одной из своих культур — оказываются на переднем, подвижном и чутком краю и рефлексии, и перерастания старого, и освоения нового.То, что центр в своей самоуверенности склонен принимать за периферию, оказывается на самом деле одним из множества возможных центров — развития и выращивания будущего.

__________________

¹ Муж Ирины Цыгальской — поэт Имант Аузинь умер три года назад. — Прим. ред.