Елена Погорельская — литературовед, научный сотрудник Государственного литературного музея (Москва). Автор статей и публикаций по истории русской литературы первой половины XX века, один из ведущих специалистов по творчеству Исаака Бабеля. Повод для разговора — выход сборника материалов Международной научной конференции «Исаак Бабель в историческом и литературном контексте: ХХI век» (совместный проект издательства «Книжники» и Государственного литературного музея, 2016).

 

 

— Долгие годы работая в музее Маяковского, вы занимались исследованием творчества этого поэта. А как и когда на вашем пути появился Бабель?

— Проще всего было бы ответить: так уж случилось. С Бабелем (не как читатель, а как исследователь) я встретилась довольно поздно. Но опять-таки, по моему глубокому убеждению, все в жизни происходит ровно тогда, когда должно произойти. Видимо, судьба подарила мне счастливую встречу с Бабелем именно в тот момент, когда я была к ней готова. А Маяковский и Бабель — это ведь один период в истории литературы. К тому же всю жизнь очень люблю Одессу.

Однажды я написала, что Бабель мог бы вслед за Маяковским сказать о себе: «Три разных истока во мне речевых…» Правда, будь подобные слова произнесены Бабелем, они имели бы иное смысловое наполнение. Бабель — наследник трех культурных традиций: русской, еврейской и западноевропейской, точнее французской. Так вот, мой исследовательский интерес к Бабелю начался с французской темы. В рукописном отделе Государственного литературного музея, где сейчас работаю, я обнаружила письма Бабеля Валентине Александровне Дынник, замечательной переводчице и специалисту по французской литературе, и ее мужу, знаменитому профессору-фольклористу Юрию Матвеевичу Соколову. Речь в этих письмах шла о трехтомном собрании сочинений Мопассана, которое выходило в 1926—1927 годах под редакцией Бабеля в издательстве «Земля и фабрика» и для которого он сам перевел с французского три рассказа — «Идиллия», «Признание» и «Болезнь Андре». Моя первая работа по Бабелю так и называлась — «И.Э.Бабель — редактор и переводчик Ги де Мопассана». Это 2005 год. Ну а дальше все идет как идет.

— За исключением изъятого при обыске и аресте 15 мая 1939 года в Переделкине и на московской квартире в Большом Николоворобинском переулке, вы изучили вдоль и поперек все, что Бабель написал, напечатал, оставил в рукописях, все, что уцелело у его друзей и знакомых, а также все, что так или иначе связано с его именем…

— Я бы не стала говорить ни о ком, тем более о себе, что изучила все вдоль и поперек. К тому же о Бабеле нельзя знать всего: несмотря на короткую жизнь и компактность сохранившегося наследия — простите, говорю о том, что стало общим местом, — Бабель оставил нам множество загадок. Но иногда мне действительно очень везет, например, с архивными находками.

— Какие из них самые непредсказуемые и ценные?

— Две из числа самых неожиданных связаны с пребыванием Бабеля в рядах Первой Конной армии во время советско-польской войны 1920 года в качестве военного корреспондента газеты «Красный кавалерист».

В Российском государственном военном архиве я искала что-нибудь для реального комментария к конармейским рассказам. Но среди многих других очень ценных документов мне посчастливилось обнаружить справку, выписанную секретариатом Реввоенсовета армии 26 июня 1920 года в Фастове, о снятии с довольствия в столовой штаба армии Бабеля (Лютова) с 24 июня. Эта справка свидетельствует, во-первых, о том, что из штаба армии он был переведен в 6-ю кавалерийскую дивизию в эти числа, а во-вторых, что его настоящая фамилия наряду с псевдонимом Лютов также была известна в Конармии. Вообще очень неожиданно было обнаружить имя Бабеля в фонде Управления Первой Конной армии.

Еще одна находка ожидала меня в том же военном архиве, в фонде Управления 3-й кавалерийской бригады 6-й кавалерийской дивизии Первой Конной. Это машинописная копия инструкции по ведению журнала военных действий в Конармии, заверенная К.Лютовым (это единственная на сегодняшний день известная собственноручная подпись писателя как Лютова). Из походного дневника Бабеля мы знаем, что ему было поручено вести журнал военных действий. На обороте инструкции тоже имеется его автограф.

— Какие задачи решает современное бабелеведение?

Изучение наследия писателя ведется сегодня по целому ряду направлений: проблемы текстологии, художественный метод, поэтика, роль литературной традиции, связи с писателями-современниками, мифы и реальность его жизни, рецепция его произведений в России и в зарубежных странах. Творчество Бабеля не только возможно, но и необходимо рассматривать в широком контексте мировой истории и культуры.

В нынешнем столетии исследования о нем выходят на качественно иной уровень, что в первую очередь связано с отменой идеологических и цензурных ограничений. Кроме того, стали доступны многие архивные документы, прямо или косвенно касающиеся Бабеля, которые позволяют по-новому взглянуть на его творческую биографию, да и просто на биографию. Во время конференции состоялась встреча с начальником Управления регистрации и архивных фондов ФСБ России, членом Комиссии при Президенте РФ по реабилитации жертв политических репрессий ВасилиемХристофоровым, который официально заявил, что после многочисленных проверок установлено: И.Э.Бабель ни в одном из списков сотрудников ЧК, ГПУ, НКВД не значится.

— Что на сегодня известно об изъятом архиве Бабеля?

— До сих пор ничего неизвестно. В том числе о тех папках, в которых были его рукописи. Находясь во внутренней тюрьме НКВД на Лубянке, 11 сентября 1939 года Бабель написал заявление наркому внутренних дел Берии с просьбой разрешить привести в порядок отобранные при аресте рукописи: «Они содержат черновики очерков о коллективизации и колхозах Украины, материалы для книги о Горьком, черновики нескольких десятков рассказов, наполовину готовой пьесы, готового варианта сценария. Рукописи эти — результат восьмилетнего труда, часть из них я рассчитывал в этом году подготовить к печати. Я прошу Вас также разрешить мне набросать хотя бы план книги в беллетристической форме о пути моем…» Привести в порядок рукописи Бабелю не дали. Были ли они в то время на Лубянке, тоже неизвестно. Однако никаких актов об уничтожении архива Бабеля нет, поэтому остается надежда на его обретение. Перед арестом он работал над подготовкой сборника «Новые рассказы», ведь его последний прижизненный сборник.

— За Бабеля после ареста не заступился ни один из писателей. Чем это объяснить?

— А кто бы мог заступиться? Тот, кто сам висел на волоске? Впрочем, мы не располагаем точными сведениями о том, пытался ли кто-нибудь заступиться. В любом случае судьба Бабеля была предрешена, никакое заступничество ничего бы не изменило.

Зато мы знаем другое. Бабель арестован 15 мая 1939 года, а уже 8 июня председатель правления Литфонда СССР К.А.Федин пишет письмо тому же Берии с просьбой дать распоряжение о передаче переделкинской дачи Бабеля «Литературному фонду для дальнейшего использования ее по прямому назначению путем предоставления ее членам Союза писателей для творческой работы и отдыха». 15 июня Берия ставит положительную резолюцию. Комментарии, как говорится, излишни.

— Сборник материалов бабелевской конференции вышел тиражом 500 экземпляров и скоро станет библиографической редкостью.

— Да, по сути, это первый за всю историю литературоведения сборник на русском языке, посвященный Исааку Бабелю. Доклады конференции к 100-летию со дня рождения, проведенной на базе РГГУ, публиковались лишь в специальных выпусках журнала «Литературное обозрение». В 2009 году в США по материалам посвященной Бабелю конференции в Стэнфорде вышла книга на английском — под редакцией доктора славянской филологии, профессораСтэнфордского университета Григория Фрейдина — c символическим названием «The Enigma of Isaak Babel: Biography,History, Context» («Загадка Исаака Бабеля: Биография, история, контекст»).

Думаю, стоит принять во внимание не только широту обсуждаемых тем, но и географический охват нынешнего сборника. Его авторы — филологи, литературоведы, многие с мировым именем, из России, США, Израиля, Франции, Германии, Венгрии, Украины, Грузии, причем это не только специалисты по творчеству Бабеля, но и те, кто занимается русской и зарубежной литературой ХХ века. Представлены разные литературоведческие школы, разные методики и подходы к произведениям писателя.

Открывает сборник раздел о «Конармии» — главной книге Бабеля. Первые рассказы конармейского цикла публиковались в одесских «Известиях». С появлением этих рассказов в московской печати, еще до выхода отдельного первого издания книги в мае 1926 года, Бабель становится одним из наиболее популярных советских писателей. «Самый знаменитый писатель в Москве», — назвал его в письме Максиму Горькому от 4 марта 1926 года Сергей Григорьев. В этом разделе обсуждаются вопросы текстологии и комментариев, анализируются композиция цикла и характеры персонажей, освещается полемика вокруг конармейских рассказов.

— Одна из текстологических проблем конармейского цикла — опечатки, и довольно грубые…

— К сожалению, эти опечатки сохраняются во всех российских изданиях — начиная или с последних прижизненных вариантов «Конармии», или с первого посмертного сборника Бабеля «Избранное» 1957 года. Вне сомнения их необходимо, по какому бы изданию ни воспроизводилась «Конармия», наконец исправить. Приведу только два наиболее ярких — если можно употребить подобное слово применительно к ошибкам — примера.

В рассказе «Смерть Долгушова» есть фраза: «Поляки вошли в Броды и были выбиты контратакой». В четвертом издании 1930 года из слова «поляки» выпала буква «я», и с тех пор фраза печатается в таком виде: «Полки вошли в Броды и были выбиты контратакой». Если бы это изменение внес сам Бабель, он обязательно бы обозначил, какие полки, по крайней мере польские или наши, а скорее всего, назвал бы номера полков. Речь же в рассказе идет именно о поляках.

Другая ошибка — поистине курьезная — появилась в рассказе «Эскадронный Трунов» в первом посмертном сборнике. В самом начале рассказа говорится о похоронах «всемирного героя» Пашки Трунова, и во всех прижизненных публикациях эта фраза дана одинаково: «Мы обмыли, как умели, лицо мертвеца для того, чтобы вид его был менее ужасен, мы положили кавказское седло у изголовья гроба и вырыли Трунову могилу на торжественном месте — в общественном саду, посреди города, у самого собора». А далее сообщается, что первый пушечный выстрел произведен «по соборным часам». В «Избранном» 1957 года «собор» превратился в «забор», и с тех пор в российских изданиях конармейского цикла «всемирного героя Пашку Трунова» хоронят «на торжественном месте <…> у самого забора».

— Второй раздел сборника «Поэтика, интерпретации, интертекст» и самый объемный, и самый загадочный. Вот несколько названий его «глав»: «Советское Рождество: Иудаизм и христианство в поэтике Исаака Бабеля» (МихаилВайскопф, Иерусалим), «Белая кляча судьбы, рыцарь Галеот и наука страсти нежной (Еще раз об интертекстах к "Гюиде Мопассану" И.Бабеля)» (Александр Жолковский, Лос-Анджелес), «Почему ди Грассо? (И.Бабель и традиция великих актеров-трагиков XIX — начала ХХ в.)» (Андрей Малаев-Бабель, Сарасота), «Юлий Цезарь в подвале: Бабель и Шекспир» (Ребеккa Стэнтон, Нью-Йорк) и т. д.

— Все это вполне объяснимо. Статьи данного раздела свидетельствуют о насыщенности текстов Бабеля многими скрытыми смыслами, подтекстами, аллюзиями, об их жанровом своеобразии.

А в третьем разделе «Писатель и время» говорится о связях Бабеля с его литературными современниками: Осипом Мандельштамом, Шолом-Алейхемом, Андреем Платоновым, Михаилом Шолоховым, Владимиром Маяковским, Всеволодом Ивановым. И порой выявляются неожиданные сближения.

— Например?

— Все статьи, посвященные творческим и жизненным связям Бабеля с названными писателями, очень важны и интересны, но я хотела бы выделить две из них: «Сидели два нищих: Бабель и Мандельштам, или Как делалась русская еврейская литература» Григория Фрейдина и «Исаак Бабель в "Фабрике литературы" Андрея Платонова» НатальиКорниенко (Москва). Прежде всего вторую статью я имею в виду, когда говорю о неожиданных сближениях или сопоставлениях. А еще хочу назвать из этого раздела статью «Элиас Канетти: Штрихи к портрету Бабеля» ЕленыШастиной (Казань). О встрече Бабеля с Канетти, в то время начинающим писателем, осенью 1928 года в Берлине, на обратном пути из Франции в Россию, конечно же, хорошо известно, но подкупают в этой работе именно детали, всесторонний охват темы.

В четвертом разделе «Бабель, Одесса, южнорусская школа» кроме статей о городском тексте Эдуарда Багрицкого, Юрия Олеши и Бабеля (Мирья Лекке, Бохум) и о метрической прозе Семена Кирсанова (Юрий Орлицкий, Москва) напечатана статья об истории Одесского коммерческого училища — с богатым фактическим материалом, важным для биографии Исаака Бабеля (Алена Яворская, Одесса). Наконец, пятый раздел «Memoria» посвящен одному из первых советских бабелеведов Льву Лившицу. Так мы отдаем дань уважения тем, кто стоял у истоков этой области литературоведческой науки.

— В 1954 году благодаря настойчивости вдовы писателя Антонины Пирожковой Бабель был посмертно реабилитирован. Его первый посмертный сборник «Избранное» вышел после двадцати одного года забвения в «Гослитиздате» тиражом по тем временам скромным — семьдесят пять тысяч экземпляров с предисловием Ильи Эренбурга, который в феврале того же 1957 года в «Литературной газете» напечатал большую статью о писателе — «Необходимое объяснение»…

— …а затем понадобилось еще девять лет, прежде чем появились два новых сборника Бабеля — в Москве и в Кемерово. И лишь в 1990-м Антонине Николаевне Пирожковой, преодолев многие трудности, удалось издать его сочинения в двух томах.

— Среди тех, кто пробил завесу молчания вокруг имени Исаака Бабеля в научных кругах, есть один из авторов сборника — Сергей Поварцов.

— Думаю, имя Сергея Николаевича Поварцова известно не только литературоведам. Как раз он был комментатором первого бабелевского двухтомника. Долгие годы был дружен с Антониной Николаевной. Вместе с ней, бережно сохранившей то, что уцелело от архива Бабеля, по крупицам собиравшей новую информацию о нем, опубликовал и прокомментировал конармейский дневник писателя, написал предисловие к первой полной публикации дневника. Вклад Сергея Поварцова в бабелеведение трудно переоценить. Он занимался Бабелем почти полвека, начиная с 1960-х годов, что тогда было делом совсем непростым. В 1970 году в Московском областном педагогическом институте Поварцов защитил вторую в СССР кандидатскую диссертацию (после Израиля Смирина, 1964), посвященную писателю, — «Творческие искания И.Э.Бабеля и некоторые особенности литературного процесса 1920–1930-х годов».

Он много работал в архивах; встречался с людьми, знавшими Бабеля, и записывал их воспоминания — Марии Шапошниковой, родной сестры писателя, Виктора Шкловского, Исаака Лившица, Владимира Сосинского, Тамары Ивановой и других; писал о «Конармии» и драме «Закат». Но, говоря о Поварцове, в первую очередь надо назвать его главную книгу о Бабеле — «Причина смерти — расстрел: Хроника последних дней Исаака Бабеля» (Москва, 1996), которая, наряду с документальной повестью Виталия Шенталинского «Прошу меня выслушать», и поныне остается важнейшим исследованием об истории ареста и гибели писателя. В 2012 году в Краснодаре — Поварцов переехал туда в 2007 году из Омска, где прожил почти всю жизнь, — вышла его книга «Быть Бабелем», в которой он собрал свои статьи последних лет.

18 июня 2015 года Сергей Николаевич ушел из жизни.

По трагическому совпадению, несколькими днями раньше, 13 июня, не стало другого исследователя биографии и творчества Бабеля — выдающегося знатока одесского периода его жизни Александра Розенбойма, чаще всего печатавшегося под псевдонимом Ростислав Александров. Свою книгу о Бабеле он назвал «Волшебник из Одессы: По следам Исаака Бабеля».

— Символично присутствие в сборнике сразу трех представителей Франции. Именно французский язык пятнадцатилетний Бабель, прекрасно им владевший, выбрал для своих первых рассказов. Не говоря уже о том, что он был влюблен во французскую литературу. И французский — это, кажется, первый из иностранных языков, на который были переведены его произведения?

— Если верить «Автобиографии» Бабеля, он действительно свои первые, не дошедшие до нас рассказы написал по-французски. Что касается переводов — чуть раньше Бабель был переведен на немецкий язык (1926) и на испанский (1927). Французские переводы появились в 1928 году. Однако абсолютно верно то, что у французских классиков, как и у русских, Бабель учился писательскому мастерству. Своему кумиру, Мопассану, он посвятил рассказ. Интересно в этой связи замечание переводчика Софи Бенеш: «Когда я переводила Бабеля, я внимательно прочла его переводы, заодно перечитала все рассказы Мопассана и убедилась в том, что у них с Бабелем действительно есть что-то общее — и в стиле, и в ощущении жизни».

Впервые Бабель приехал в Париж 20 июля 1927 года. Потом из-за обострившейся астмы переехал в Марсель, очень полюбившийся ему, напоминавший родную Одессу... Но, всей душой любя Францию и Париж, Бабель вместе с тем прекрасно осознавал, что только в России может быть верным самому себе — оставаться писателем. По возвращении на родину в середине октября 1928 года он признавался матери: «Несмотря на все хлопоты, чувствую себя на родной почве хорошо. Здесь бедно, во многом грустно, но это мой материал, мой язык, мои интересы. И я все больше чувствую, как с каждым днем я возвращаюсь к нормальному моему состоянию, а в Париже что-то во мне было не свое, приклеенное. Гулять за границей я согласен, а работать надо здесь». Второй раз писатель прожил в Париже почти год — с середины сентября 1932 по август 1933-го. Впечатления Бабеля от этого города вылились в один из поздних его шедевров — рассказ «Улица Данте».

В июне 1935 года в Париже состоялся Международный антифашистский конгресс писателей в защиту культуры. Изначально Бабель не был включен в состав советской делегации. И только по настоянию Андре Жида и Андре Мальро его вместе с Пастернаком выпустили на конгресс. Бабель и Пастернак выехали в Париж 21 июня, в день, когда конгресс уже начался. Выступление Бабеля состоялось 25 июня. Илья Эренбург вспоминал: «Исаак Эммануилович речи не написал, а непринужденно, с юмором рассказал на хорошем французском языке о любви советских людей к литературе». 27 июня Бабель писал матери и сестре в Бельгию: «Конгресс закончился, собственно, вчера. Моя речь, вернее импровизация (сказанная к тому же в ужасных условиях, чуть ли не в час ночи), имела у французов успех. Короткое время положено мне для Парижа, буду рыскать, как волк, в поисках материала — хочу привести в систему мои знания о ville lumiere¹ и, м. б., опубликовать их…»

Эта поездка за границу оказалась последней.

— Должно быть, ответ на вопрос, насколько переводим Бабель и понятен иностранцам, «заключен» опять же вСофи Бенеш, удостоенной за перевод собрания сочинений Бабеля, которое вышло в издательстве «Le bruit du temps» («Шум времени») в 2011 году, французской премии Laure Bataillon (2012). Добавим, что в ее «послужном списке» — Борис Пастернак, Варлам Шаламов, Анна Ахматова, Василий Гроссман, Лидия Чуковская, Надежда Мандельштам, Зинаида Гиппиус; она же лауреат премии «Русофония» (2010) за перевод «Повести непогашенной луны» Бориса Пильняка. И она же не только переводит русскую классику, но и издает — открыв в 1992 году в Париже собственное издательство «Interferences» («Взаимодействие»).

— Да, конечно. Сама Софи Бенеш — на сегодня она последняя, кто перевел Бабеля на французский, — не отрицая проблем, связанных с чрезвычайно сложным языком и стилем Бабеля, считает, что переводчику они по силам: «Я понимаю, что невозможно вполне передать вкус одесского языка. Но утверждаю, что, когда мне пришлось, например, читать вслух куски рассказа «Как это делалось в Одессе», все хохотали. Вообще я подошла к прозе Бабеля как к стихам, обращая самое пристальное внимание на музыку, на ритм, на интонации, на звучность, на ассонансы. Бабель умеет «выкручивать» язык так, что вспыхивают искры, он расширяет границы языка, но не искажает его, он выявляет то, чтотаилось в языке и что никто до него не угадывал. Я стараюсь таким же образом подойти к французскому языку, но без насилия над ним».

— Несправедливо было бы обойти стороной еще одну страну, но уже ближнего зарубежья — Грузию, которую в сборнике представляет Тамара Рекк-Котрикадзе. Название ее статьи отсылает в историю: «"Народ прекрасной, щедрой, поэтической Грузии" в творчестве и судьбе Исаака Бабеля».

— Я очень рада участию в конференции и в сборнике представителя Грузии, с которой Бабель был связан по работе в газете «Заря Востока», и название статьи — строка из приветственного письма Бабеля к юбилею этой газеты. Бабель в 1922 году жил в Батуми и бывал в Тифлисе. Он публиковал в «Заре Востока» очерки под своим конармейским псевдонимом К.Лютов. Статья нашей грузинской гостьи посвящена подробностям основания этой газеты, пребывания Бабеля на Кавказе и, если можно так выразиться, двум «грузинским» текстам Бабеля — рассказу-притче «Баграт-Оглы и глаза его быка» и новелле «Мой первый гонорар».

— Почему, на ваш взгляд, Бабель — с одинаковым «успехом» и в России, и на Украине — становится камнем преткновения для тех, кто страдает националистической болезнью? Какому народу Бабель принадлежит?

— Но националистическая болезнь, как вы сказали, это болезнь не нашего времени или нынешней политической ситуации. Антисемитизм, как и русофобия и тому подобные «измы» и «фобии», существует с незапамятных времен. Чтобы далеко не ходить за примерами, возьмем их из произведений Бабеля. В рассказе «Замостье» из «Конармии» мужик говорит Лютову: «— Жид всякому виноват <…> и нашему и вашему. Их после войны самое малое количество останется». Или вспомним холодящий душу эпизод из рассказа «Дорога». Но ведь не только о национальной ненависти идет речь. Часто эта ненависть распространяется на талантливых, да просто интеллигентных и образованных людей любой национальности. «…Тут режут за очки», — из той же «Конармии» («Мой первый гусь»).

Я бы видоизменила второй ваш вопрос так: «Какой литературе принадлежит Бабель?»

Для меня лично ответ однозначный: Бабель — русский писатель. Не могу согласиться с той точкой зрения, что язык для «национальности» литературного произведения не является определяющей категорией. Ведь язык — это не только средство общения, но и образ мыслей, а у писателя с языком, на котором он создает свои произведения, связана и его художественная система. Но не стану спорить, Бабеля можно причислить и к русско-еврейским писателям. На эту тему, в частности, есть прекрасная статья «Шабос-нахаму в Петрограде: Бабель и Шолом-Алейхем» Эфраима Зихера в обсуждаемом сборнике. Еще надо назвать уже давнишнюю статью «Русско-еврейская литература и Исаак Бабель»Шимона Маркиша. В упомянутой статье Григория Фрейдина речь идет о русской еврейской литературе — это нечто иное. Памятуя об «Одесских рассказах», месте действия «Конармии», вероятно, можно говорить и о русско-украинском писателе Бабеле. Безусловно, Бабель — ярчайший представитель южнорусской литературной школы. Нельзя забывать и о его связи с западноевропейской культурной традицией и о том, что на сегодняшний день произведения Бабеля переведены не только на основные европейские и славянские языки, но и на португальский, норвежский, шведский, датский, даже исландский, а также на китайский, японский, турецкий и многие другие. Следовательно, Бабель принадлежит мировой литературе. Думаю, любящие Бабеля не станут спорить с таким определением: «классик русской и мировой литературы».

— В последние годы интерес к Бабелю, никогда, впрочем, и не стихавший, заметно возрос, что очевидно и по книжным полкам, которые заполняются все новыми и новыми изданиями его книг. Чем это можно объяснить?

— Думаю, в первую очередь яркостью и необычайным своеобразием его литературного дара, безупречностью стиля. Лично меня Бабель завораживает: даже анализируя его тексты, выявляя приемы, я не могу понять до конца — какон это сделал. Но, конечно, и содержанием. Ведь непревзойденный мастер короткого рассказа, талантливый драматург и киносценарист, отразив в своем творчестве трудную эпоху первой трети ХХ века — время революции, гражданской войны, коллективизации, Бабель, как бы, возможно, банально это ни прозвучало, сумел наполнить свои произведения вечными ценностями добра, справедливости и гуманизма. В письме Анне Григорьевне Слоним от 7 декабря 1918 года Бабель признается: «В характере моем есть нестерпимая черта одержимости и нереального отношения к действительности». Мне кажется, что эту самохарактеристику можно отнести и к его произведениям. Ведь в основе творческого метода Бабеля лежит заостренное сочетание факта и вымысла, достоверности и точности со сдвигами и смещениями действительных событий, географии, иногда дат. Об этом сам писатель говорил не раз: «Полученные от действительности впечатления, образы и краски я забываю. И потом возникает одна мысль, лишенная художественной плоти, одна голая тема… Я начинаю развивать эту тему, фантазировать, облекая ее в плоть и кровь, но не прибегая к помощи памяти… Но удивительное дело! То, что кажется мне фантазией, вымыслом, часто впоследствии оказывается действительностью, надолго забытою и сразу восстановленною этим неестественным и трудным путем. Так была создана «Конармия»». Напомню и знаменитый пассаж из рассказа «Мой первый гонорар»: «Хорошо придуманной истории незачем походить на действительную жизнь; жизнь изо всех сил старается походить на хорошо придуманную историю».

— Замечания о писательском ремесле, психологии творчества у Бабеля «разбросаны» «повсеместно». Причем не обязательно в его собственных вещах, интервью или выступлениях. Широко известны многие такие «высказывания» Бабеля, например, по воспоминаниям Константина Паустовского: «— У меня нет воображения <…> Я не умеювыдумывать. Я должен знать все до последней прожилки, иначе я ничего не смогу написать. На моем щите вырезан девиз: «Подлинность!» Поэтому я так медленно и мало пишу. Мне очень трудно. После каждого рассказа я старею на несколько лет. Какое там к черту моцартианство, веселье над рукописью и легкий бег воображения! <...> Когда я пишу самый маленький рассказ, то все равно работаю над ним, как землекоп, как грабарь, которому в одиночку нужно срыть до основания Эверест <...>

Я беру пустяк — анекдот, базарный рассказ — и делаю из него вещь, от которой сам не могу оторваться. Она играет. Она круглая, как морской голыш. Она держится сцеплением отдельных частиц. И сила этого сцепления такова, что ее не разобьет даже молния. Его будут читать, этот рассказ. И будут помнить».

Что если подобные бабелевские замечания собрать воедино?

— Все эти высказывания из мемуаров Паустовского часто используются даже в научных работах о Бабеле. Но всеже надо сделать поправку на то, что воспоминания Паустовского — это в первую очередь художественное произведение, а не документальная проза. Мне с трудом верится, чтобы Бабель в дружеской беседе произносил подобные тирады о литературном труде. Тем более что известно, как он не любил разговоров на литературные темы. Думаю, что для Паустовского, прекрасно знавшего произведения Бабеля, возможно, какие-то его интервью и выступления, именно там находился основной источник необыкновенно привлекательных «высказываний» Бабеля о литературном методе. Хотя какие-то разговоры между друзьями, безусловно, велись. Реальны или сконструированы эти высказывания, но суть отношения Бабеля к писательскому труду они выражают, на мой взгляд, точно. А если все замечания собрать воедино, то мы получим портрет писателя Бабеля — Мастера слова и самого требовательного к своей работе Художника.

— Лично знавших Бабеля изумлял поэтический настрой, что, собственно, угадывается и в стиле даже самых трагичных его рассказов, например, о коллективизации — «Гапа Гужва», «Колывушка». Это что-то среднее между прозой и стихом…

— Да, это, конечно, так. Об этом говорят и мемуаристы, и исследователи, и просто читатели. Есть у Бабеля и такие рассказы, которые можно назвать стихотворением в прозе — упомянутый «Баграт-Оглы и глаза его быка» или «Кладбище в Козине» из «Конармии». Да и работал Бабель как поэт, многое сочиняя в уме, а потом перенося на бумагу. И оттачивал ритм каждой фразы до такого совершенства, которое возможно именно в настоящей поэзии.

— Были ли у Бабеля стихотворные пробы?

— Бабель — тот редкий писатель-прозаик, который не начинал со стихов и стихов не писал. Во всяком случае, история об этом умалчивает. В Одесском коммерческом училище он вместе со своим школьным другом Исааком Лившицем пробовал издавать литературный журнал. Может, там что-то и было, хотя не думаю. Бабель начинал с того жанра, в котором прославился, — с короткого рассказа. А поэзия, как вы сами заметили, растворена в его прозе.

— Вы, конечно же, помните это стихотворение Бориса Слуцкого:

 

Кем был Бабель? Враль и выдумщик,

Сочинитель и болтун,

Шар из мыльной пены выдувший,

Легкий, светлый шар-летун.

 

Кем был Бабель? Любопытным

На пожаре, на войне.

Мыт и катан, бит и пытан,

Очень близок Бабель мне.

 

Очень дорог, очень ясен

И ни капельки не стар,

Не случаен, не напрасен

Этот бабелевский дар.

 

Этот портрет Бабеля удачный?

— И да, и нет. Первое четверостишие кажется мне довольно легкомысленным: враль, выдумщик, сочинитель — это Бабель. Но вот болтун — все же к Бабелю совсем не подходит, и уж тем более его произведения никакой не легкий шар-летун, выдутый из мыльной пены.

— В Одессе, на родине Исаака Бабеля, в сентябре 2011 года на углу улиц Жуковского и Ришельевской, напротив дома № 17, где cемья Бабеля поселилась в 1909 году, появилась композиция из бронзы, выполненная скульптором ГеоргиемФрангуляном, — именно его проект был одобрен родными писателя: автор «Одесских рассказов» и «Конармии» сидит на ступенях с блокнотом, рядом с ним — символическое катящееся колесо. Что мешает установить памятник Бабелю в центре Москвы, в Большом Николоворобинском переулке, где он жил с 1932 года? Ведь точного подтверждения того, что прах Бабеля, расстрелянного 27 января 1940 года, захоронен именно в общей могиле № 1 на территории Донского монастыря, нет и, видимо, уже не будет…

— Вопрос об установке памятника в Москве, насколько могу судить, упирается в первую очередь в финансирование.

— А ему самому, ироничному, избегавшему пафоса, понравилась бы такая идея?

 — Когда в 1928 году в издательстве «Academia» в серии «Мастера современной литературы» вышла посвященная ему книга со статьями Николая Степанова, Павла Новицкого и Григория Гуковского, он писал матери из Парижа: «В России вышел сборник статей обо мне. Читать его очень смешно — ничего нельзя понять, писали очень ученые дураки. Я читаю все, как будто писано о покойнике, — так далеко то, что я делаю теперь, от того, что я делал раньше. Книжка украшена портретом Альтмана, тоже очень смешно, я вроде веселого мопса». Однако добавил: «Сборник пошлю завтра. Пожалуйста, сохраните его, надо все-таки собирать коллекцию».

Так что я почти уверена, что сама идея установки ему бронзового памятника в центре города его бы повеселила. Улыбнулся бы точно.

— Что бы Бабель, будь он живым, сказал о нашем сегодня?

— Фантазировать о том, что сказал бы Бабель о нашем сегодня, не хочется. Вероятно, что-то он воспринял бы положительно, к чему-то отнесся бы отрицательно. Ведь в каждой эпохе есть хорошее и дурное. Как и в том историческом периоде, в котором он жил… Посмотрите, ведь не будь революции и братоубийственной гражданской войны, у нас, возможно, не было бы такого писателя, как Исаак Бабель, не будь порожденного той же революцией террора 1930-х годов, он прожил бы дольше, и мы бы читали сегодня многие другие его произведения…

— В России учреждалось немало литературных премий в честь писателей: Александра Пушкина, Андрея Белого, Василия Жуковского, Аполлона Григорьева, Александра Солженицына, Булата Окуджавы, Александра Блока, Юрия Казакова, Бориса Пастернака, Алексея Толстого, Анны Ахматовой, Ивана Бунина и т. д. Почему нет премии имени Бабеля?

— Эта премия недавно учреждена. Правда, не в России, а опять же в Одессе.

— А если бы такая премия появилась и у нас, кого вы бы видели первым лауреатом?

— Безусловно Фазиля Искандера.

 

_______________

¹ Город-светоч (фр.).