Вот дал опрометчивое обещание написать о первом своем стихотворении, а потом пожалел: ничего интересного в сравнении со многими прочитанными историями! Но обещал же…

Первое стихотворение я написал семиклассником. Возможно, оно сыреет в подвале, в мешке, в который набил когда-то всякий неразобранный архив. А теперь и разбирать неохота — ясно же, что ничего толкового там не обнаружится. Ни строки из того стишка не помню. Помню только одно — стишок был короткий, обличающий «мировых империалистов», написанный на… украинском языке!

Почему — на украинском? Причины две. Среди прочих газет и журналов родители пару лет выписывали журнал «Крокодил», а потом, для разнообразия, выписали украинский «Перець». Мне он почему-то казался интересней и смешнее!

Тут я должен сделать некоторое отступление. На свет я появился в Порт-Артуре, как он тогда назывался, а с трехлетнего возраста жил в Мариуполе (люблю это красивое имя города, а советскую его кличку никогда не употреблял). Так вот, в детском саду готовили нас к очередному праздничному утреннику, и должен был я произносить такой стишок:

Я красноармеец молодой,

У меня есть шапка со звездой,

Новая винтовка на ремне,

Поскачу я ловко на коне!

После чего я должен был провозгласить: «Да здравствует Сталин!»

Друзьями моего деда, еще с довоенных лет, были братья Залкинды — Павел Юлианович и Яков Юлианович. Павел — известный в городе юрист, дядя Яша — знаменитый детский врач. Жили они в одном дворе. Так что, приходя с моими родителями в гости в один из их домов, видели мы их обоих с их женами. Оба они яростно ненавидели советскую власть, что понимать я стал только гораздо позже.

А почему я об этом вспоминаю? Дело в том, что всякий раз, когда мы у них гостили, братья просили меня исполнять что-либо из моего детсадовского  репертуара — саркастически ухмыляясь: чем детям голову забивают!

В Мариуполе украинская речь звучала. Чаще это был суржик. Но мое ухо воспринимало тогда эту речь по-своему. Я почему-то решил, что украинский — тот же русский, только с частым гласным «Ы». И когда меня Залкинды в очередной раз попросили исполнить стишок, я заявил, что могу его продекламировать на украинском, и произнес с йотированием:

Йы крысныармыйыц мылыдый,

У мыни йысть шыпкы сы звыздый,

Нывыя вынтывка на рымни,

Пыскачу я лывко на кыни!

Но главное последовало дальше: «Ды здрыстыт Стылин!»

Солидные дядьки катались по полу от хохота! А мой номер стал звездным — теперь меня просили исполнять его только на «украинском», что я делал с особым вдохновением, убежденный в своем знании языка. А дядьки наслаждались моими взываниями «Ды здрыстыт Стылин!» Эх, я-то был в детсадовском возрасте! А теперь, похоже, немало людей, уже впадающих в этот же возраст, которым Сталин все еще «здрыстыт»!

Но вернусь к теме. Украинский язык преподавал нам замечательный Григорий Прокопович, предмет свой любивший и умевший нас заинтересовать. Литературный кружок организовал, театральный — все на «мове». Так что язык этот воспринимался в живом общении.

Антиимпералистический мой стишок мне понравился. Удивил меня и сам факт, что я худо-бедно зарифмовал строчки сходу — без раздумий. Размер выдержал — это я слышал. И на следующий день продолжил это занятие, только уже почему-то на русском языке. Опять досталось от меня империалистам. Врезал им тремя строфами в лесенку — от этого сочинения так и несло интонациями и ритмами Маяковского! Кажется, мы тогда проходили «Стихи о советском паспорте». Но и тут я не  угомонился — пафос меня не оставил: выдал еще четыре строфы — на этот раз с рефреном в каждой четвертой строке: «Мы — комсомолия!»

Со всей этой хренотенью, которую при публичном прочтении на переменке одобрили некоторые мои одноклассники, я и поперся в городскую библиотеку, где тогда заседало местное ЛИТО. Не могу вспомнить, кто меня надоумил это сделать.

В ЛИТО меня встретили вполне приветливо и даже весело. Похвалили за комсомольский азарт, хотя я еще членом ВЛКСМ не был. Объявили, что я — самый молодой участник ЛИТО, а посему в ближайшую субботу буду своим чтением открывать большой литературный городской вечер. Полный азартного огня, я к субботе сочинил стишок о природе. Мне было велено читать его вслед за моей «комсомолией». Прочитал. Получил свою толику аплодисментов. Думаю, народ был вежливый — не стали обижать юного придурка. Как и мои одноклассники, растерянно иногда называвшие меня поэтом. На их лицах при этом отражалось недоумение: вроде бы нормальный парень, сразу в нескольких видах спорта себя пробующий, а дурью мается.

ЛИТО тем временем закрылось на летние каникулы. И я вдруг за летними пляжами и очередной поездкой к бабушке в Грузию позабыл свои занятия стихоплетеньем, так что осенью на собрания в ЛИТО уже не заглядывал. Иногда пописывал стишки про зимние «деревья в холодном дыму», про то, что мне их жаль, «не знаю — почему». Или стишки в классную стенгазету, в номер, посвященный нашим спортсменам, а класс был очень спортивный!

И потом приплелся — уже в восемнадцатилетнем возрасте — с другими стишками, где, помнится, рифмовал Канта с «музыкантом», не умея объяснить, к чему приплел философа в свое стихотворение. За что был круто раскритикован. Правда, был позже снисходительно привечен за лирическое произведение, завершавшееся грустными строчками:

Мелкие дождинки

На лицо садятся…

Видно, мне от Нинки

Писем не дождаться.

Спасибо этой самой Нинке — меня признали в ЛИТО автором нескольких лирических стихотворений!

Но замечу, что к тому времени «крокодилы» и «перцы» уже давно выписывать перестали, а вот журнал «Литературная Грузия» мама мне, еще мариупольскому школьнику, выписывала, и что-то похожее на вразумительные стихи из будущего моего цикла о художнике Пиросмани на свет появлялось. Пожалуй, это и были мои первые стихи, которые я мог бы назвать стихами, а мои «антиимпериалистические» сочинения семиклассника я не помню и сожалений по этому поводу не испытываю.