Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №7, 2017
Алексей МИЛЛЕР. Нация, или Могущество мифа.
— СПб.: Издательство Европейского университета в Санкт-Петербурге, 2016.
Понятие «нация», может быть, одно из наиболее парадоксальных в современном мышлении. Сказать, что соответствующее явление недопонято как будто и язык не поворачивается: оно как раз из тех, которые, скорее, обременены избытком толкований, гиперинтерпретированы — о сущности нации и национального с разных позиций сегодня говорят и пишут очень даже охотно. Запрос в интернете на один только английский вариант этого слова, nation, дает, по свидетельству автора, 700 миллионов ссылок. В русском сегменте интернета — по его же свидетельству — всего 8 миллионов, но уж и того хватает. (Отдельный вопрос, что такая заговоренность, безусловно, принадлежит к числу тех факторов, которые ясности понимания, скорее, препятствуют.) Более того, в течение последних полутора веков, как говорит сам Алексей Миллер, «нация» вообще представляет собой одно из ключевых понятий наук об обществе. (Далее он еще уточнит: не столько последние полтора века, сколько последние, примерно, три десятилетия.)
Штука, однако, в том, что это ключевое понятие — как сам же автор нам вскоре и покажет — если и применимо как аналитический инструмент, то лишь в весьма ограниченной степени и с большой осторожностью. (Кстати, необходимость такой осторожности, обоснование этой необходимости и составляет в книге один из основных предметов внимания академически сдержанного автора.)
Самое же главное: это понятие, похоже, неустранимо конфликтно, по крайней мере — в его нынешнем состоянии, с чем, собственно, и связана ограниченная его применимость в качестве аналитического инструмента. Именно потому о нем, особенно в последнее время, так много и говорят, что оно — сплошная болевая точка. Беспристрастно говорить на эту тему, оказывается, (почти) немыслимо.
Или все-таки хоть как-то возможно? — тем более, что в задачи науки — а именно с ее позиций говорит с нами автор — вообще-то входит именно это. Алексей Миллер — профессор Европейского университета в Санкт-Петербурге и Центрально-Европейского университета в Будапеште, ведущий российский специалист по истории наций и национализма (то есть — знающий предмет, как мало кто), по крайней мере, попытался.
Во всяком случае, чтобы помочь читателю разобраться в предмете, Миллер выбрал, пожалуй, наиболее разумный из способов говорить о нем.
Может быть, важнее всего (и мне кажется, труднее всего для автора) то, что он с самого начала — насколько вообще возможно — исключил из обсуждения «нации» тему столь же взрывчатую, сколь неразрывно, казалось бы, с нею связанную: тему национализма (изучению которого как исторического феномена он, кстати сказать, отдал много усилий), и это при том, что даже среди исследователей более прочих распространен такой подход к проблеме, который рассматривает нацию и национализм в их глубокой взаимосвязи. Дело даже не в том, что национализм — тема сама по себе до губительного разросшаяся: достаточно сказать, что, снова цитирую автора, «только первый том «Энциклопедии национализма» насчитывает более 900 страниц формата А3», а в небольшую карманную книжечку всего не уместить (насколько компактным умеет быть Миллер при описании большого и сложного, нам еще не раз предстоит убедиться).Беда, скорее, в том, что «в этой паре национализм, как правило, выходит на первый план и существенно сдвигает исследовательский фокус». Вот этого Миллер намерен избежать — и успешно избегает.
Автор извлекает из темы ее наиболее язвящее жало — хотя следы капелек яда, этим жалом источаемого, внимательный читатель на этих страницах заметит.
Сложившееся к нашему времени понятие «нации» (не уместнее было бы тут, впрочем, множественное число? — ныне действующие понятия изрядно расходятся) Миллер представляет через его историю — начиная прямо от Древнего Рима, которому мы обязаны самим словом natio — обладавшим, что важно, совершенно отличным от привычного нам значением.
Тема энциклопедически широка, тем не менее Миллеру удается вполне виртуозно уложить ее во внятную, обозримую формулу. Он прочерчивает траекторию развития связанного со словом «нация» смыслового комплекса, обозначив ключевые точки, в которых эта траектория меняла свое направление. Означавши в устах римлян «различные группы проживавших в империи пришельцев, которые не имели статуса граждан», слово natio в обиходе средневековых латиноговорящих европейцев стало, начиная с XIII века, относиться к студенческим корпорациям в университетах; к началу века XVIII этим словом уже называли дворянскую корпорацию (в этом смысле употреблял слово «нация», между прочим, и наш Денис Иванович Фонвизин, рассуждая о русском дворянстве), и лишь в конце того же столетия Великая Французская революция придала слову новое, небывалое прежде значение (легшее так или иначе в основу всех нынешних): нация как третье сословие, как суверенный народ.
Вместе с тем Миллер позволяет читателю рассмотреть и то, откуда, собственно, в понятии взялась — и как устроена — та самая его конфликтность, которая сегодня кажется такой неустранимой. Он прослеживает, с каких пор тема вообще приобрела известную нам жгучесть — оказывается, это случилось совсем недавно: «Вплоть до 80-х годов XX века тема нации и национализма не занимала центрального места в поле интересов наук об обществе».
Главы в книге — три, и все — исторические. Первая — собственно о накоплении смыслов слова «нация» на (изрядно неровной) европейской почве. Алексей Миллер показывает историю «нации» в европейских умах как постепенное накопление, напластование смыслов — вытеснение на дальнюю периферию одних, включение других; показывает, насколько ситуативно обусловленной всякий раз бывала такая перемена содержаний понятия и перераспределение в нем акцентов.
Вторая глава повествует о захватывающих приключениях понятия «нации» и производного от него — «национальности» — в нашем отечестве и о запутанных отношениях, в которые оно вступало в здешних головах со своими, вроде бы, аналогами — «народом» и «народностью». История его здесь оказалась тем более своеобразной, что мы понятие «нации», вместе с самим словом, не просто заимствовали из европейского обихода: мы заимствовали его — из разных источников и по разным каналам — неоднократно, по меньшей мере трижды (пуще того, само понятие «народ», верный соперник «нации», тоже было заимствовано — хотя и раньше).
Третья — о том, что сталось с понятием с тех пор, как — тоже, в сущности, совсем недавно, на рубеже XIX и XX веков — оно попало в руки создателям современных наук об обществе, классикам социологии — Максу Веберу и Эмилю Дюркгейму и обрело, таким образом, статус научного. Нация, не особенно волновавшая умы вплоть до последней трети минувшего столетия, «не была приоритетной темой» и для классиков — однако оба они сформулировали важные тезисы, которые во многом определили последующую судьбу понятия.
Что особенно примечательно, в своем определении нации оба отца-основателя социологии обошлись без этнического, «кровного» компонента, который многим сегодня мнится не просто неотъемлемым, но вообще центральным. «Вебер понимал нацию как территориально укорененную статусную группу, которую объединяют общие представления о прошлом и общий политический опыт», видел в ней «сообщество политической судьбы», «общность, опирающуюся на культурную солидарность, единый исторический и политический опыт». Словом — то, что Фердинанд Теннис называл словом Gemeinschaft: сообщество, имеющее в основе «общий экзистенциальный опыт», в отличие от — не тождественного нации — государства, которое для Вебера было типичным примером теннисовского Gesellschaft, «политической ассоциации, опирающейся на формальные правила и рациональный договор». Дюркгейм, в свою очередь, «считал нацию, прежде всего, сообществом граждан, но подчеркивал, что эмоциональный аспект принадлежности к нации является равно необходимым. <…> В отличие от своих немецких современников Дюркгейм не обнаруживал в нации элементов, которые бы неизбежно вели к столкновению с другими нациями, и приписывал эту агрессивность немецкому ложному пониманию нации».
Коротко описав также концепцию современника Дюркгейма и Вебера, немецкого историка Фридриха Майнеке, предложившего в начале XX века оппозицию «культурной нации» и «государственной нации», автор приходит к выводу, согласно которому уже на предшествующем рубеже столетий «обозначились два подхода к проблеме нации, которые используются до сих пор. Один предлагает смотреть на сочетание Gemeinschaft и Gesellschaft в каждом конкретном случае, а другой вводит жесткие оппозиции «культурной» и «государственной», «этнической» и «гражданской» нации».
Так начинается разговор о ближайшей предыстории сегодняшних споров, которой посвящена оставшаяся часть главы. Здесь показано, какую судьбу имело понятие нации в руках трех главных идеологических сил ушедшего столетия: либералов, консерваторов и марксистов и, наконец, что с ним произошло, когда в 1980-1990-е годы оно оказалось в самом фокусе наук об обществе. А произошло с ним следующее: попав в этот фокус, «нация» «постепенно перестала выполнять функцию «объясняющего» понятия» — и сама превратилась в проблему, требующую объяснения.
Такая ситуация, впрочем, видится автору скорее обнадеживающей — по крайней мере, наиболее продуктивной в интеллектуальном смысле. Миллер обозревает наиболее влиятельные из множества существующих концепций нации; обсуждает, в частности, предлагаемые исследователями сценарии возникновения наций-государств (Миллер насчитывает четыре их типа) и то, как видится ученым соотношение процессов имперской экспансии и национального строительства. Тут, между прочим, он обращает наше внимание на довольно любопытные вещи. На протяжении многих десятилетий в историографии, говорит он, доминировало «жесткое противопоставление империи и нации-государства как двух принципиально различных и несовместимых типов политической организации общества и пространства». «Если историки говорили об империях в связи со строительством наций, то только как о препятствии в нациестроительстве, как о заведомо устаревшей политической форме». Далее он показывает несостоятельность этого стереотипа: «В действительности большинство процессов, которые подготовили создание модерного государства, происходили в имперских метрополиях. <…> Ключевые для формирования наций процессы самым тесным образом связаны с империей и межимперскимсоревнованием. Многие институты — от армии до научных обществ, игравшие важную роль в строительстве нации, былипрежде всего имперскими институтами. Развитие коммуникаций: от систем связи (телеграф) до транспортных систем (железные дороги); развитие городов, особенно столиц и крупных портов, сочетавших роль имперских и национальных центров, — все это обслуживало интересы империи и рождалось из имперских нужд».
Без обсуждения того, как используется понятие в современной политике, разумеется, не обойтись. Но этой теме отводится даже не глава, а заключение — плотная пометка на полях, своего рода открытый итог многовековых европейских прений на эту тему, совмещенный с рассуждениями о том, какое у понятия «нации» возможно будущее.
Говорить о предмете «беспристрастно» ничуть не означает обсуждать его помимо собственных политических и ценностных позиций. У Миллера они, несомненно, имеются и, безусловно, сказываются в предлагаемом им видении предмета и его истории. К важным достоинствам книги относится, однако, и то, что автор не предлагает собственного понимания в качестве единственно истинного или наиболее правильного. Нет, он не представляет историю «нации», как можно подумать, в качестве истории слепот, тупиков и заблуждений (как, впрочем, и в качестве прогресса на пути приближения к истине) — хотя и показывает, в чем иные из них неверны или неполны и в каких ситуациях иные из них не работают. Это, напротив, история о понимании — о его историчности, о «встроенности» невидения во всякое видение.
Но и еще того более: Миллер показывает, почему такого определения нации, которое устроило бы все заинтересованные стороны, не только нет, но и не может быть. (Эта часть книги представляется мне одной из наиболее ценных.)
Думаю, помимо того, что книжечка Миллера очень неплохо ориентирует нас во внутреннем устройстве представляемого ею понятия, она еще может (да и должна) быть прочитана как пособие по историчности и объемности подхода к проблематичным вопросам, а тем самым — и по необходимо связанной с ними свободе мышления, которое не позволяет себя уловить инерциям и стереотипам и отдает себе, насколько возможно, отчет в собственных корнях. «Нация», как мы видим, несмотря на свои античные корни, — понятие молодое, горячее, плавящееся (потому и обжигает). Прочитав его историю, мы можем составить себе представление и о том, что и нынешнее состояние — всего лишь часть этой большой истории, и оно, несомненно, будет преодолено.