Нугзар Шатаидзе (1944—2009) — писатель, драматург, сценарист. Творчество замечательного мастера грузинской прозы было отмечено Государственной премией Грузии (1996 г.) и авторитетной премией «Саба» (2005 г.). По мотивам рассказа Н.Шатаидзе «Путешествие в Африку» был снят фильм «Другой берег», отмеченный на международных кинофестивалях.

 

 

Разбитая армия¹  отступала на запад. Днем шел снег, вечерами подмораживало, но страх перед врагом не позволял развести огонь, и поэтому, вымокшие и опустошенные, они даже ночью не отдыхали.

По утрам то одного не могли дозваться, то другого. Усталая разочарованная армия таяла день ото дня: соскучившись по теплу и горячей пище, бойцы, не дожидаясь приказа, разбредались по домам.

Так продолжалось несколько дней, но потом как будто распогодилось: потеплело, снег растаял; но с севера вскоре надвинулось черное облако, затянуло небо, и вокруг вновь все померкло. Февральский снег сменился мартовской слякотью. Грязь была повсюду, дороги развезло.

В Батуми тоже было неприветливо пасмурно. Город утонул в непроглядно плотном тумане. С темного неба склизкими клочьями отторгнутой морем медузы тяжело сыпались мокрые хлопья снега и таяли на ветвях рядами выстроившихся вдоль бульвара магнолий.

Море замерло в тревожном ожидании.

В порту стоял итальянский пассажирский корабль «Кирали». Оттуда не доносилось ни звука. Разливая вокруг неприятный желтый свет, на палубе горело несколько лампочек.

Из кухни с подносом в руках вышел смуглый кудрявый юнга, прошел покрытый ковром узкий коридор и постучался в одну из кают.

— Entrez! — Юнга открыл дверь и вошел в каюту.

Трое мужчин всматривались в разложеннную на столе карту: величавый высокий седобородый старик, мужчина в смокинге и лысый генерал². Последний, оживленно жестикулируя, возбужденно говорил, а те двое молча слушали.

Какое-то время юнга вслушивался в незнакомые звуки чужой речи, и почему-то ему казалось, что и те два сеньора, так же как и он сам, не понимают, о чем же говорит генерал. Потом, поставив на маленький столик поднос, он разлил по чашечкам кофе и, стараясь не шуметь, осторожно вышел.

Ночной город поглотила зловещая тишина. Дома стояли молча: из-за слепых, прикрытых ставнями и плотно зашторенных окон не доносилось ни звука.

За несколько дней до этого Кязим-бей захватил Артвин и под предлогом помощи грузинам с большой армией вошел в Батуми.

А грузины сидели и пили в ресторане гостиницы «Ориент».

Тому, кто не видел застолья проигравших войну грузин, трудно будет представить себе эту картину: пили молча, жадно и с каким-то странным упорством. Тишину нарушали только звон посуды и перестук столовых приборов, изредка можно было услышать скупые: «Алаверди» и «Яхшиол». Застолье возглавлял известный телавский тамадаКарангозашвили — мужчина среднего возраста, но все остальные, как на подбор, были молодыми.

Курсант военной школы Сандро Ломоури не пил: у него и без того была высокая температура. В болезненном дурмане ему казалось, что все происходит где-то на дне — сидевшие за столом друзья как рыбы беззвучно шевелят губами, а сам он тонет в какой-то мутно-вязкой жидкости и, постепенно уменьшаясь, растворяется в ней. Но в тот момент, когда он, казалось, уже вот-вот долженбыл окончательно исчезнуть, каким-то чудом он снова начинал расти и, с головокружительной скоростью увеличиваясь в размере, достигал огромного, почти вселенского размера. Тогда он слышал каждый шорох, каждое слово, и ему казалось, что и любую стоящую за этими словами мысль он тоже постигает с особой ясностью.

Теперь в нависшей над столом почти невыносимой тишине раздавался лишь голос Карангозашвили. Он рассказывал эпизоды войны с большевиками, которые бывшие их очевидцами советские дедушки потом будут таинственными голосами рассказывать своим внукам, а те — своим детям. Он говорил с таким странным возбуждением и увлеченностью, что Сандро все время слышались звон скрещивающихся сабель и задорный грохот пушек.

Под конец Карангозашвили вспомнил один старый случай — еще тех времен, когда Ага-Магомед-Хан напал на Тбилиси, и удивленный Сандро с болезненной ясностью увидел на склоне горы Табори небольшой отряд пушкарей, окруженный яростно наступавшими кизилбашами. Услышал он и голос майора Гурамишвили, говорящего своим бойцам: «Братья, грузины, в бою нас ждет неминуемая гибель, но мы можем сдаться на милость врага. Что вы выбираете, славную смерть или жизнь в позоре?»

Сандро покачнулся, погрузился в вязкую как глицерин жидкость, уменьшился, уменьшился и, прежде чем окончательно исчезнуть, краем глаза заметил, как при этих словах и он сам вместе с теми пушкарями опустился на колени, взял тремя пальцами щепотку земли и, как бы причащаясь, съел ее.

Очнулся он не скоро. Сидел, бездумно уставившись на развороченный стол. Перед глазами стояли картины боя, слышались стрельба и грохот взрывов.

Сам он был ранен в Коджорской битве. Тяжелым это ранение не было — пуля прошла над коленом, но он потерял много крови, и, если бы неВаничкаГогуадзе, кто знает, чем бы это кончилось. Ваничка вывел его с поля боя и передал санитаркам — тбилисским девушкам, которые без спроса, тайком, бежали из родительского дома и добровольцами пришли на фронт.

Потом он лежал у себя дома, и Софи Павловна лечила его мазью Турманидзе.

Одиннадцатого марта он смог встать. Дядя принес из подвала дедушкину палку с серебряным набалдашником, и с ее помощью он начал ходить по комнатам. Из дома его не выпускали — Тбилиси уже был в руках большевиков.

В тот же вечер пришел Ваничка, но от чая он отказался и только без конца мерил комнату шагами: взад-вперед, взад-вперед.

— Что случилось, Вано, что тебя тревожит? — спросил Сандро.

— Говорят, большевики составляют список для расстрела…

Сандро рассмеялся.

— Смейся, смейся, а когда завтра-послезавтра придут, тогда и увидишь!

Сандро догадался, что сейчас действительно не до шуток, и присел на тахту.

— И что теперь делать?

Ваничка взял стул и сел напротив Сандро:

— Пока есть время, надо уезжать за границу, здесь нам оставаться не стоит…

До Батуми они доехали на бронепоезде, которым командовал двоюродный брат Ванички — гвардии майор АлфесГогуадзе. Сразу по приезде друзья узнали, что через три дня из порта отчалит итальянский пароход, который должен был довезти пассажиров, в том числе и свергнутое правительство Грузии, до Марселя.

Алфес помог достать два билета третьего класса на «Кирали», и до отплытия они остановились в гостинице «Ориент»…

Вино сделало свое. Юнкера запели. Столпившись у дверей кухни, обслуга ресторана с посветлевшими лицами наблюдала за происходящим.

Перед глазами Сандро встал изрытый траншеями запорошенный снегом луг у Табахмелы, где закрепились второй батальон резервистов и юнкерский корпус.

Враг навел на их позиции артиллерию.

Один снаряд разорвался совсем близко, и в снегу разверзлась огромная черная яма. Запахло мокрой землей, и из глубин памяти всплыла картина давно, еще в раннем детствевиденного в деревне: бычья упряжка тянула плуг по ситцево-пестрому, в васильках и ромашках, травянистому склону, а ветерок доносил оттуда сладкую «Оровелу» и головокружительные трели жаворонков… «Скоро придет весна», — подумалось тогда Сандро, и он ощутил удивительный покой.

Отрезвили его звуки музыки: медудуке³ исполняли лекури. Хлопая, зрители возгласами подбадривали танцоров.

К застолью присоединились новые гости: какой-то пожилой генерал и молодой майор в черной чохе.

Танец закончился.

Авалишвили спрыгнул со стола, поклонился восхищенным зрителям, сел и пестрым багдади протер испарину на голове и шее.

Совершенно подавленный Карангозашвили, подняв объемный сосуд, говорил:

— Господа, наступил решающий для нашей родины момент: мы только что узнали, что Кязим-бей объявил себя губернатором Батуми, а Чолокашвили сообщает, что большевики уже в Поти и завтра-послезавтра будут здесь…

Над столом надолго нависла гробовая тишина.

Не в силах сдержать нахлынувших слез, Гогия Авалишвили выбежал наружу.

Остальные ошеломленно застыли, к глазам подступили слезы.

 

Снаружи разливался белесый свет. Дождь кончился, но нависшее над городом черное облако вновь готовилось непогодить.

На заднем дворе гостиницы, под навесом, они заметили двух привязаных лошадей, их спины были прикрыты накинутыми бурками.

Какой-то старый грек подметал двор метлой с длинной ручкой.

— Доброе утро! — поздоровался Ваничка.

— Доброе!

— Где-нибудь можно нанять экипаж?

— Еще слишком рано…

— А это чьи лошади?

— Вот князья приехали, их.

Друзья вышли на улицу и направились в сторону порта.

 

Как-то вечером отец объявил, что завтра к обеду пожалует Акаки.

Утром мама пожарила рыбу и сварила гоми, а папа, несмотря на то что Акаки не прикасался к вину, поднял из подвала две бутылки кахетинского.

К обеду действительно пришел Акаки.

Радостно кинулись его встречать, но старик ни разу не улыбнулся, вошел пасмурный и, вздыхая, опустился в кресло.

— Что случилось, батоно Акаки, почему вы не в настроении? — спросил папа и сел напротив.

— Эх, тяжело у меня на сердце — вижу вас в последний раз… Поэт откинул назад свою седую голову.

— Почему, в последний раз?! — обеспокоился папа.

— Завтра еду в Сачхере, не вернусь …

Отец не произнес ни звука.

В разговор вмешалась мама.

— Почему вы так говорите, батоно Акаки, вы же знаете, как мой муж и дети вас любят, почему же вы нас так расстраиваете?

Акаки вздохнул и положил руку на голову младшей сестры Сандро, украдкой примостившейся у его колен:

— Что поделаешь, мне и самому не хочется об этом думать, но я чувствую, что больше вас не увижу, и сердце обливается кровью.

Вскоре сели за стол. Папа старался как-нибудь развлечь гостя, но безуспешно. Акаки вновь был подавлен. Он положил себе на тарелку маленький кусочек рыбы и немногогоми. Только и всего. Больше ни к чему так и не прикоснулся.

Все примолкли. Даже дети почувствовали что-то неладное и потеряли аппетит.

— В чем дело, Акаки, у вас что-нибудь болит? — спросил отец.

— Да нет, дорогой, в этом-то все несчастье, что болеть ничего не болит, но не знаю … Последнее время я как-то сдал …

Через две недели в Схвитори, в своем доме, Акаки Церетели скончался от кровоизлияния в мозг …

 

… Пройдя узкими грязными батумскими улицами, они вышли на набережную. Море спокойно лежало, не подавая признаков жизни.

Сандро впервые был на море, и все казалось непривычно-странным: столько воды, пропитанный незнакомыми запахами воздух и надоедливые резкие крики недавно проснувшихся чаек.

У причала столпилось множество людей. Желающих подняться на корабль было много, но билеты были не у всех, и у сходней образовалась давка. Прощались: кто-то плакал, кто-то смеялся, а кто-то просто стоял, печально глядя на пассажиров на палубе.

Сандро присел на черный причальный кнехт и стал массировать больное колено. Он вновь попал под власть непонятного тумана, вокруг, теряя форму, все расплывалось.

Гогуадзе достал из жилетного кармана часы, открыл и посмотрел на циферблат.

— Который? — спросил Сандро.

— Через полчаса отходим.

Умолкли.

Ваничка ждал, когда у Сандро отойдет колено, а пока, выискивая среди пассажиров знакомых, он смотрел на толпу, кому-то даже улыбнулся, сняв в знак приветствия шляпу.

Настроение упало, Сандро как-то странно расслабился, и сейчас ему казалось, что легче умереть, чем встать и подняться на корабль ...

«Последнее время я как-то сдал», — вспомнились неожиданно слова Акаки, и он до боли в пальцах вцепился в края кнехта.

 

Сейчас ему казалось, что этот железный пень и был его родиной.

Его родиной было и это огромное море, и насыщенный странными запахами прохладный воздух, и белые чайки, с громким криком кружившие над лодками рыбаков …

Его родиной была бычья упряжка с плугом на травяных склонах Картли, сладкая «Оровела» и спокойные трели взмывших в небо жаворонков… И, наконец, его родиной была та каждая щепоть земли, которую перед смертью съели майор Гурамишвили и его пушкари …

Покрывшись испариной и побледнев, он так вцепился в железный столб, как будто кто-то собирался насильно оторвать его и увести. Пальцы болели, из-под ногтей вот-вот пойдет кровь, но он не разжимал рук — сейчас этот столб был одновременно и его родиной, и той соломинкой, за которую цепляется утопающий.

— Не бойся, Сандро, — сказал Гогуадзе и присел перед ним на корточки, — на корабле обязательно будет хороший врач, и как только поднимемся на борт, он осмотрит тебя и даст лекарство.

— Я не еду, Вано…

Для самого Сандро этот ответ оказался настолько неожиданным, что на какое-то мгновение даже напугал его, но почти сразу он почувствовал удивительное облегчение, — как будто вынырнул из той вязкой жидкости, глубоко вдохнул, и легкие заполнил прохладный, живительный воздух. Неожиданно все стало на свое место, вещи обрели привычную форму, и с приятным удивлением он обнаружил, что боль в колене утихла, а температура спала.

— Как это не едешь?! — поразился Вано, — У тебя, видно, температура поднялась…

— Нет, со мной все хорошо … — улыбнулся Сандро.

— Расстреляют тебя, брат… Коджори и Табахмелу не простят …

— Расстреляют так расстреляют, мать их!

Ваничка понял, что, однажды приняв решение, Сандро уже не передумает. Что было делать, не силой же его тащить? Бессильно махнув рукой, он повернулся и быстрым шагом направился к пароходу…

Сандро видел, как Гогуадзе подошел к трапу, показал билет и, ни разу не оглянувшись, поднялся на корабль.

Внезапно на причале поднялся оглушительный крик, раздался свист. На палубе стояли трое: величавый белобородый старик, черноусый мужчина в смокинге и лысый генерал. Растерянно улыбаясь, они смотрели на бурлящую толпу, но, видя, что оглушительный шум и свист не стихают, о чем-то переговорив, отошли от поручней и скрылись из вида.

Вглядываясь в взволнованные лица галдящих людей, Сандро еще немного посидел, потом встал, вложил в руку какой-то женщины с ребенком, которую моряки не пускали на трап, свой билет, хромая прошел причал и вышел на улицу.

А Ваничка Гогуадзе нашел свое место на корабле, присел на деревянный городской стул и прикрыл глаза.

С Сандро они дружили с детства — вместе учились в гимназии, сидели рядом в классе. Когда его привезли из деревни и отдали в школу, мальчишки подняли Ваничку на смех — всячески издевались над его гурийским диалектом, но он никому не прощал насмешек — дрался и часто ходил то с подбитым глазом, то с расквашенным носом.

Его единственным другом и союзником был Сандро, но прошло время, и Ваничка понял, что Сандро гораздо больше, чем он сам, нуждается в дружеской поддержке. Он был очень чувствительным и необычным мальчиком. Иногда мог такое сказать, что невозможно было удержаться от смеха, но Ваничка над ним никогда не смеялся, ведь он на собственном опыте испытал всю горечь насмешек.

Пока родители были живы, все было нормально, но после их смерти, когда Сандро и его младшую сестру забрал к себе дядя со стороны матери, он как бы сломася. Бездетные супруги окружили детей заботой и любовью, но, несмотря на это, Сандро очень тяжело переживал свое сиротство.

Ваничку мучила совесть, сейчас он злился не на Сандро, а на самого себя — что я за человек, если вот так бросил друга детства …

А в это время Сандро Ломоури спешил в сторону гостиницы «Ориент». По пути его нагнал пустой экипаж, Сандро остановил его и через несколько минут спрыгнул у заднего двора ресторана.

Дворник-грек, покуривая трубку, сидел на бревенчатой скамье. Навес, где были привязаны две покрытые бурками лошади, был пуст.

Сандро подошел к дворнику и попросил скрутить табак.

— Все ушли, — сказал старик. — «Кирали» скоро отчалит. Это последний корабль, больше уже не будет.

— А эти? — Сандро указал головой на опустевший навес.

— Недавно прошло войско какого-то однорукого генерала, эти тоже вскочили на коней и поскакали за ними... Говорят, Кязим-бея из Батуми выгнать надо.

Снова пошел дождь. Сандро вошел в зал ресторана и огляделся. Там не было ни души. На неубранном столе, вперемешку с грязными тарелками и недопитыми стаканами, лежали остатки пищи.

Зал заполнял резкий запах.

Забравшись на стол, что-то ел рыжий кот. Сандро угрожающе замахнулся, но тот даже ухом не повел.

Сандро разозлился и, как будто на столе хозяйничал не просто вороватый кот, но сам Кязим-бей, достал из-за пазухи наган и, не целясь, выстрелил.

Кот в панике слетел со стола и с оглушительным воплем выскочил в открытую дверь.

 

Из трюма «Кирали» доносились пыхтенье паровой машины и скрежет клапанов.

Моряки убрали трап.

Ваничка не утерпел — поднялся на палубу и посмотрел вниз, но Сандро нигде не было видно.

Люди на причале стояли молча: хмурые мужчины и комкающие мокрые от слез платки женщины.

 

Вскоре раздался гудок, корабль задрожал, двинулся и медленно отошел от берега.

Пассажиры высыпали на палубу.

Моросило, шел мелкий косой дождь, и на водной глади образовалось множество маленьких кругов.

Внезапно кто-то бросил с корабля шляпу, до берега она не долетела и упала в воду.

Сейчас же кто-то другой сорвал с головы черный цилиндр и бросил за борт.

Будто только этого и ждали — все ринулись к борту. Мужчины срывали шляпы и бросали в море.

Вскоре на поверхности воды уже покачивалось множество шляп.

Неожиданно Ваничка заметил на палубе группу знакомых юнкеров, и ему показалось, что он видит среди них Сандро.

С бьющимся сердцем он подошел к ним, но вместо Сандро увидел Авалишвили.

— Гогия, Ломоури не видел?

— Ломоури?! — удивился Авалишвили, — но разве вы не вместе ушли из ресторана?

— Э-э! — махнул рукой Ваничка, пробился сквозь толпу к борту, вскочил на поручень, прыгнул в море и мощным брассом поплыл к берегу.

Для пассажиров поступок незнакомого юнкера оказался последней каплей.

У некоторых к глазам подступили слезы.

Небо хмурилось. Солнца не было видно.

«Кирали» выходил в открытое море. Корабль постепенно уменьшался, таял и, наконец, окончательно исчез из вида.

У причала над поплавками качающихся на поверхности воды шляп с жалобным криком кружили возмущенные чайки.

2008 г.

 

 

_____________________

¹ Описываемые события происходят весной 1921 года, когда остатки грузинской гвардии устремились в Батуми, а оттуда в эмиграцию (Прим. переводчика).

 ² Аллюзия на членов правительства Грузинской Демократической Республики (Прим. переводчика).

³ Музыканты, играющие на дудуки — музыкальном инструменте наподобие свирели, имеющем девять отверстий — восемь сверху и одно снизу (Прим. переводчика).