Ираклий Ломоури— родился в 1959 году. Закончил факультет востоковедения ТГУ и факультет христианской антропологии Тбилисской духовной академии. Печатается с 1982 года. В 1989 году два его рассказа были опубликованы в «Дружбе народов». Автор семи сборников рассказов, двух романов и сборника сказок. Переводит художественную прозу нагрузинский — с русского и английского.

 

 

Докладная записка Кофи Анану

(из цикла «Все дороги ведут в бедлам»)

Господин Кофи!

Кофе я тоже очень люблю, можно сказать, уважаю... Из-за этого и вышло все: не попрись я в тот день, 14 июля 2003 года, на «Базар дезертиров» за настоящим кофе — там у меня один знакомый, кофечерпий Сейран, хвастает, только у меня, мол, во всем Тбилиси настоящий рио-арабика-гранде, — ничего бы и не случилось!..

Сидел бы я, как и прежде, в моем старом любимом кожаном кресле, перед моим старым добрым монитором, в одной руке новенький оптический маус, в другой — дымящаяся чашечка кофе... нет, даже поминать эту благословенную жидкость и то не хочется…

Почему я пишу именно Вам, господин Кофи? Вы меня поймете, во-первых, потому, что я уже объяснил, почему, а во-вторых, потому, что негрнегру и брат и сват (такая старинная поговорка, то есть народная мудрость, бытует у нас в Грузии)… Ведь я тоже негр. Удивлены? Не удивляйтесь... Вот послушайте мою историю и поймете — я действительно черным-чернокожий…

Короче говоря, вышел я в тот день на улицу. Жара такая, что хоть заново штурмуй Бастилию. Машу рукой, останавливаю маршрутку (то есть маршрутное такси, микроавтобус), сажусь, тронулись... Едем почему-то так медленно, словно попали в траурный кортеж секретаря ЦК партии (той самой!)… Не едем, а ползем, плетемся...

Единственное свободное место было в конце, в последнем ряду, на возвышении, ну я и сел, и сижу себе тихо-мирно…

Едем, вернее, ползем, гляжу в окошко — машут нам рукой, хотят остановить, а микроавтобус-то не останавливается! Я даже удивился!.. Правда, сидячие места уже все были заняты, но ведь у нас все равно пускают и подвозят стоя... Да и микроавтобус-то был вместительный, с высоким верхом, Дерюгин и тот бы поместился, не сгибаясь… Наверное, помните Дерюгина, еще в сборной СССР играл... Одним словом, едем так, будто рождены ползать...

Вдруг вижу: прямо передо мной хорошо одетый, гладко выбритый парень залезает в сумку соседки! Женщина, с виду домохозяйка, сидит у окна, рядом с ним — а этот парень... Что делать?!… Меня враз холодным потом прошибло!.. А парень, видимо, что-то почувствовал, обернулся и… улыбнулся! Улыбнулся мне! Лично! Так улыбнулся, лучше уж… лучше уж матом бы покрыл! Я, конечно, не стерпел бы, ударил его, поднялся бы переполох, народ нас, конечно, стал бы разнимать, ну и в итоге... Все целы и невредимы, женщина сохраняет свои кровные и я тоже… сохраняюсь! Но нет, чего уж там попусту мечтать! Когда парень мне улыбнулся, я растерялся, сижу молчком, только ерзаю... А он нагло, у меня на глазах, вытаскивает кошелек из сумочки у этой гусыни, форменной гусыни! Нагло раскрывает и нагло пересчитывает — 12 лари и 40 тетри (это примерно 5 американских долларов), я ясно разглядел, — и кладет себе в карман! Нагло! И снова улыбается! Он что, издевался надо мной?!.. Нет, терпеть такое было уже невозможно!.. Оглядываюсь — все, как один, уставились в окна, словно туристы из какой-нибудь бывшей братско-социалистической страны, впервые попавшие в нашу «солнечную»…

И вдруг — что я вижу! — передо мной, только на этот раз с левой стороны, какой-то крупный, весьма представительный, с проседью, мужчина начинает сдирать золотое кольцо у сидящей рядом женщины в трауре... Женщина, видимо, онемела от ужаса и почти не сопротивляется, молчит, может, он ей показал нож или бритву, не знаю, с моего места не видать…

Женщина беспомощно оглянулась и посмотрела мне прямо в глаза, я — в окно... С трудом сглотнул, чувствую, бьет меня нервная дрожь, но что же делать, сижу... Не могу же я стать добровольной (а точнее, «дебиловольной»!) жертвой каких-то подонков — меня дома жена-дети ждут... и даже теща с тестем!

Вдруг чувствую какое-то движение рядом со мной, смотрю, и что ж я вижу?! Какой-то парень в черных очках залезает относительно молодой, довольно пышнотелой особе за вырез платья! Совсем взбесились! Жду, вот сейчас она завопит, вот сейчас, но молчит, молчит исступленно… Лицо женщины вижу в профиль, какое-то напряженное у нее выражение, нет, как будто даже улыбается?! Приятно ей, что ли?! Нет, это гримаса, гримаса! А этот шустряк уже начинает пуговки у нее на груди расстегивать! Ну-у, это уж!!! И ни звука! Все молчат, все, абсолютно! Как свежемороженные скумбрии! Будто ничего не видят! А тот парень, с переднего сидения, опять оборачивается и снова улыбается мне! Чего он от меня хочет?! Какого черта?! И к тому же никто не сходит! Столько времени едем, и ни один человек еще не сошел! Ни один! Нет, я должен сойти! Стой, кричу я водителю, останови! Но он не останавливает, включил баяты, заунывные восточные песнопения, и на полный звук! Стой! Кричу, ору! Стой! Стой!! Мне дурно, стой!!! Уже в окно ору, руками машу… Чуть не вываливаюсь из окна… Наконец, спустя какое-то время, машина остановилась…

Сошел у госцирка. Стою, на обочине шатаясь, дышу с трудом, грудь нараспашку, кислороду мне не хватает, кислороду! Руками развожу, бессильно и как-то даже конвульсивно… Вдруг длинный черный лимузин притормаживает передо мной, водитель перегибается к правому окну и подмигивает мне… У меня темнеет в глазах, ноги подкашиваются, и я растягиваюсь на мягком от жары асфальте…

Кто меня привез домой и когда, не помню… Было уже совсем темно, когда я пришел в себя… Лежу на кровати, на лбу мокрая, а на самом деле уже совершенно сухая тряпка… В спальне никого… С трудом поднимаюсь и плетусь в ванную (иже туалет)…

Вдруг из гостиной жена кричит:

— Гела, скорей, тебя по телику показывают!

Захожу в комнату и что ж я вижу, действительно, тот самый момент, когда парень с переднего сидения залез в сумочку «гусыне», а я одним глазом гляжу в окошко, а другим...

Короче, не буду пересказывать.

Почернел я.

Правда! Кожа стала черной. Сплошь. Как у натурального негра.

Как у Вас, господин Кофи!

Только я этого тогда не заметил. Стою, раскрыв рот, и стараюсь не смотреть на себя, но все равно смотрю… Члены моего драгоценного семейства затаили дыхание, видимо что-то чуют, что-то такое, эксклю...дивное!.. Ждут, но пока сидят молча. Пока.

Хотя дети и после ничего мне не сказали. Вообще ничего. Глаза от меня отводили, что ли…

Сюжет, в конце концов, закончился — шел он, наверное, целых пять минут, но эти пять минут мне показались пятью годами…

На экране появилась девушка-диктор, улыбнулась как бы спросонья, но сердечно, будто мы были ее родичами, которых она не видела лет пятнадцать, и объявила: «Дорогие телезрители, вы смотрели экспериментальную передачу «Скрыто-шитая камера». По поводу показанных сюжетов вы можете высказать свое мнение в ток-шоу «Сердцем ноющее слово». Запись желающих в офисе телекомпании «Гардабани-3» с 12 до 24 часов»…

Тишину первой нарушила теща:

— Между прочим, эту передачу в народе прозвали: «От камеры до камеры»…

— Что, уже посадили кого-нибудь? — поинтересовался тесть.

— Сам сел. Явился с повинной! — ответила теща.

— Не дождетесь! — сказал я почему-то громко, с победоносным видом, и вышел в свою комнатку (есть у меня закуток вроде мастерской, бывшая кладовка, куда я с грехом пополам втиснул тахту), повалился ничком и захохотал! В подушку…

Удивляетесь, господин Кофи? Я и сам, помню, удивился. Что это было со мной, истерика что ли?

На другое утро я проснулся поздно, а точнее, меня разбудила жена. Заглянула ко мне и говорит фельдфебельским тоном:

— В первом подъезде, на десятом этаже, у Гонджилашвили испортился нагреватель, Атмор. Иди чинить! Тебя ждут, только что звонили. Кстати, они тебя вчера по телику видели. Ковбой!

Хоть и работаю я простым электриком, но закончил-то физический факультет Государственного университета и, между прочим, с красным дипломом!

И причем тут «ковбой»?!

С превеликим трудом поднимаюсь. Во рту такое ощущение, будто вчера ацетон вместо водки хлестал. А ведь ни капли не пил!

Захожу в ванную, хочу плеснуть себе водички в глаза, гляжу в зеркало, а оттуда смотрит на меня какой-то чернющий негроид (прошу извинить, господин Кофи!) Я уж подумал было, опять у меня в глазах темнеет!

Растираю уши что есть мочи (если вдруг почувствуете, господин Кофи, что теряете сознание, дурно вам, сразу начните уши растирать, очень помогает!), закрыл глаза, глубоко вдохнул, выдохнул, снова вдохнул, открыл глаза и…

Тот, в зеркале, чем-то походил на этого, как его, Эдди Мерфи, выражением глаз, что ли, моргал как-то простодушно, будто невинная овечка…

Присел я на унитаз. И сижу…

Логически рассуждая, наверное, я должен был подумать — а может, это просто сон?! Кошмар?! Но вместо этого я так четко и бесповоротно ощутил, понял и осознал, что почернел раз и навсегда... Так, наверное, гусеница осознает свою волшебную метаморфозу и, нежно помахивая крылышками, летит себе собирать соки у всяких там лютиков-маргариток…

Но куда мог пойти я, такой вот Анджел Дэвис?!

Сижу на унитазе и не знаю, как быть. И вот именно там я и вспомнил о Вас, господин Кофи! Именно тогда я понял, что вы мне поможете!

Господин Кофи!

Вы ведь защитник униженных и оскорбленных во всем мире… Истинное сердце негра, о котором с любовью поют в народе, именно у Вас и бьется в груди, я знаю, трепетное!Вы печетесь о мире во всем мире. Вы заботитесь о человеке... Несмотря на национальность, расу или там цвет кожи... Негр ведь негра не куснет, нет, извините, это не при чем, да, вспомнил — негрнегру сорвал банан и предложил, тот удивился, вокруг бананов было навалом, ешь — не хочу, но нет, первый говорит, мол, вкуснее, если возьмешь из моих рук... — так пишет наш великий поэт Важа Пшавела. Хотя, кажется, там речь шла об оленях... и о траве… Но это все равно, без разницы... Я знаю, уверен, Вы поможете мне, защитите меня, защитите мое униженное и оскорбленное достоинство… Какое право имеет пресловутый «Гардабани-3» устраивать такую подлую провокацию?! Окажись они на моем месте, я бы еще посмотрел, кто из них Матросов или Гастелло!

Короче, когда я понял, господин Кофи, что вы не оставите меня в беде, вздохнул с превеликим облегчением и вышел из ванной-туалета…

Стойким, почти армейским шагом вошел я в гостиную, встал на пороге, демонстративно сложил руки на груди (в тот момент я капля в каплю походил на бесстрашного вождя зулусов, Чаку), смотрю молча, свысока на мое драгоценное семейство… Все они в сборе у телевизора: и двое деток среднешкольного возраста, и жена, и теща, и тесть… Смотрят дневной сериал — было воскресенье… Стою и жду реакцию, что сделают, когда углядят меня эдаким чернокожником… Думаю — или вообще не признают, не поймут, кто я, или же просто у них от страха сердце разорвется (у тещи особенно слабое сердце)… Стою, жду… А они и не смотрят на меня. Сделал шаг и встал перед экраном. Кричат мне:

— Не мешай!.. Уйди!

Подхожу к моей благоверной, встаю лицом к лицу, но несколько сбоку и говорю:

— Повернись ко мне!.. Посмотри на меня!

Повернулась, посмотрела… оглядела сверху вниз.. снизу вверх.. и говорит:

— Чего тебе надобно, мой герой, звезда экрана, мой Тарзан, мой Суперм…

Не выдержал, кричу:

— Ослепли вы, что ли?! Не видите, почернел я!

— Почернел?

— Негр я, негр!.. Настоящий!

— Клоун ты настоящий, вот ты кто, — спокойно говорит жена, — Ступай чинить Атмор. Гонджилашвили в третий раз звонили!

Я молча повернулся и побрел обратно в ванную, гляжу в зеркало. А оттуда опять та же самая антрацитовая физия (извините, чуть не написал, рожа) по имени ГелаСардионович Ананиашвили, родившийся 5 марта 1959 года, грузин, беспартийный, несудимый, с высшим образованием, ныне электрик-монтировщик Общества с Ограниченной Ответственностью «Национальный душ»…

Короче говоря, господин Кофи, почему-то никто не заметил, что я чернокожий, но ведь сам-то я вижу, что я негр, и почему-то я уверен, природный, натуральный негр менясразу же признает... нутром! Признайте же меня, господин Кофи! Я больше не могу жить в этой стране, где видят черное и думают, что это белое, где наигрывают танцевальную мелодию, а выходит погребальная, где по воробьям стреляют реактивными снарядами, а волкам и шакалам посылают воздушные поцелуи…

Закрылся бы я своем закутке, господин Кофи, и никогда бы оттуда не выходил, будь на то моя воля, но не дают мне этой возможности, день и ночь твердят: иди, работай, добывай деньги!… Деньги, деньги, деньги! ...Им мои деньги нужны, а мои сердце и кожа, да и душа расхристанная, до лампочки!

А потом они мне объявляют: Ты, мол, должен лечиться! Отвечаю: Сами вы должны лечиться у окулиста-психопатолога! Сам ты, — говорят, — псих с патологом!.. Ах так! — говорю я... Ах, эдак! — они… Ну и навалились скопом, и повязали руки-ноги… Разве я один бы с ними справился? Они даже позвали на подмогу сантехника Рафика и три поколенияГонджилашвили! И вот, связанного-перевязанного, поволокли в психушку.

В кабинет главврача меня ввели верзилы-санитары: я уже в смирительной рубашке, так сказать, в «цивилизованном» виде.

Главврач, солидный такой дядя, прищурился, поглядел на меня и спрашивает вдруг по английски:

— Ар юфром Африка?

— Ноу, — отвечаю, — фром Джорджия.

— Аа, фром Америка, стейт Джорджия, — говорит и спустя секунду спрашивает. — Энд вот проблем хевю, мистер?

— Донт лав вайтс, — честно отвечаю.

— Оо, итссириоз проблем! — говорит врач и добавляет про себя по грузински. — Негр, который живет в Грузии и не выносит белых, несомненно нуждается в лечении…

Ну вот, господин Кофи, сижу я теперь в психушке, а точнее, в психтюрьме (не думайте, что только при коммунистах была у нас карательная психиатрия). Правда, тут весь контингент больницы, и пациенты и врачи (которые, надо сказать, не очень-то и отличаются от нас, так называемых «больных»), видят, что я чернокожий, но от этого мне не легче — на волю все равно не выпускают!

Господин Кофи!

Я официально отказываюсь от гражданства Грузии!

Давайте учредим новое государство — Кофиленд! — где будем только мы, ну а бледнолицых и на дух не подпустим…

Будем жить себе припеваючи, смаковать черный кофе с коньяком, нет, лучше с черным ямайским ромом, и слушать «Блек Меджик Вумен»!!!…

 

 

 

Сталин в подвале

(из цикла «Хроники параллельной Грузии»)

У Майи Цкнетели¹  перехватило дыхание. Неожиданная сводка Информбюро потрясла ее. Сводка и впрямь звучала жутко. У диктора Левитана даже дрогнул голос, впервые с начала Великой Отечественной (во всяком случае, так показалось Майе):

— Милитаристская Япония вероломно, без объявления войны, напала на Советский Союз! Враг использовал фактор неожиданности и после упорных, кровавых боев захватил следующие порты и населенные пункты: Владивосток, Находка, Петропавловск-Камчатский, Хабаровск, Уссурийск и по транссибирской магистрали прорвался к Новосибирску! Красная Армия проявляет беспримерное мужество и до последней капли крови защищает каждый клочок родной земли! Недалек тот час, когда мы разобьем наголову бешенуюКвантунскую армию!

Майя прикусила губу. Проклятая, коварная милитаристская Япония! Любимой родине нанесла удар в спину в самую тяжелую, судьбоносную минуту, напала именно тогда, когда орды фашистских захватчиков рвутся к Москве! Так значит сибирские дивизии не смогут защитить сердце родины?! Не смогут защитить дорогого товарища Сталина?!

Комсомолка Майя Цкнетели и в учебе была передовой, и в военной и физической подготовке была одной из лучших, и самообразованием занималась, и бескорыстно помогала товарищам — каждую пятницу в комячейке делала доклад о мирной политике Советского Союза и международном положении. Особо подчеркивала мудрую национальную политику великого вождя, кормчего всего прогрессивного человечества Иосифа Виссарионовича Сталина.

Товарищ Цкнетели слишком хорошо разбиралась в международном положении и в обстановке на фронте, чтобы не понимать, чем грозит открытие второго фронта на Дальнем Востоке.

У Майи на глаза навернулись слезы. Но нет, не время сейчас плакать! Она должна попасть на фронт! Сейчас же! Сию минуту!

Пока Майя переодевалась в единственное ситцевое платье, хромая корова, кормилица семьи, так жалобно замычала, что у нее дрогнуло сердце, она забежала в хлев, повязала передник (единственное выходное платье требовало бережного обращения), подоила корову, поднесла стакан парного молока старой, не встававшей с постели матери и решительным шагом направилась в комиссариат.

 Сегодня же она должна записаться в Красная Армию! Чего бы ей это не стоило! Пусть ее возьмут хотя бы санитаркой! Но лучше будет, если ей доверят работу снайпера! И почему это не должны доверить? Разве она не лучше всех сдала нормы ГТО в своем классе? Разве в стрельбе из мелкокалиберной винтовки лежа не она попала в «десятку» в девяти случаях из десяти?

О, с какой радостью и удовольствием будет она бить врага, будь то немец, японец или испанец из «Голубой дивизии»! (Однажды ей приснилось, что верхом на коне она схлестнулась с молодым испанским фашистом и они бились на саблях. Она вонзила клинок прямо в сердце врага, повергла на землю… Умирающий испанец прошептал: «Нэна»².Майя почему-то склонилась над ним и поцеловала в лоб.)

Перед комиссариатом стояла очередь односельчан. Оказалось, что пришли все, стар и млад — перед Майей стоял Дед-культя, одноногий инвалид первой империалистической.

Но все оказалось напрасным, Майю не взяли — сказали, сперва закончи десятилетку, а там видно будет. Хотя, пока ты закончишь школу, война успеет завершиться, — усмехнулся военный комиссар, товарищ Бухути, которого Майя хорошо знала. Прошлым летом, во время каникул, он был начальником военного лагеря, где Майя постигала искусство метания гранаты.

Товарищ Бухути вставал за ее спиной, брал за локоть и учил, как надо размахнуться, чтобы граната улетела как можно дальше и разнесла коварного врага в клочья, превратила в кровавое месиво.

Поначалу Майе постижение этого искусства давалось с трудом, хотя она и была ловчее, чем большинство мальчиков-односельчан, поэтому дядя Бухути был вынужден провести несколько дополнительных занятий лично для нее.

Но ничего не помогло, ни знакомство, ни просьбы и уговоры. Майю отправили домой.

Выйдя из комиссариата, Майя увидела, что толпа односельчан сгрудилась под репродуктором на площади, перед зданием сельсовета. Стояла гробовая тишина. Майя подошла к Деду-культе и шепотом спросила:

— Что случилось?

— Такое случилось, дочка, — горько выдохнул старик, — хуже ничего не могло случиться, погибаем... Москва пала!

У Майи подкосились ноги, как будто ей разом перерезали сухожилия, и она  наверняка упала бы, если бы в последний миг ее не подхватил товарищ Бухути. Оказывается, он уже слышал эту ужасную весть и вышел к народу поговорить.

— А Сталин?! Где Сталин?! — вскрикнула Майя.

— Товарищ Сталин в тайном и надежном месте! Оттуда он руководит борьбой советского народа! Сейчас все — женщины, дети, старики — все должны стать солдатами! Великий Сталин объявил всеобщую партизанскую войну! Под ногами захватчиков должна гореть земля! — Обратился к народу комиссар Бухути и потом прошептал на ухо Майе. — А ты хотела идти на фронт, глупая девочка... фронт сам пришел к тебе!

…Майя не помнила, как возвратилась домой. Она была как в бреду. Всю дорогу домой только одна мысль вертелась у нее в голове: «Я должна спуститься в подвал».

Войдя к себе во двор, Майя слегка удивилась, почему это она должна спуститься в подвал, разве объявлена воздушная тревога?

Майя спустилась в подвал, не зажигая света, приоткрыла дверь и вдруг почувствовала — в темноте кто-то есть, кто-то родной, сильный, надежный… Она почувствовала запах крепкого табака.

Если б Майя была не комсомолкой, а простой деревенской девчонкой, то подумала бы, что ей явился призрак покойного отца. Но она была комсомолкой и знала наверняка — материя первична. Кроме материи ничего не существует — ни бога нет, ни черта, ни духа и ни призрака.

Майя прошла внутрь подвала (смелая была девушка!), слегка трясущейся рукой чиркнула спичкой, зажгла огарок свечи на полке. Когда глаза привыкли к сумеречному свету, в глубине подвала она различила силуэт кряжистого мужчины в военном френче, галифе и сапогах.

— Подойди, — сказал мужчина, и Майя невольно рухнула на колени.

Перед ней стоял Сталин!

— Ничего не спрашивай, — продолжал Сталин, — я тут потому, что так нужно для советского народа и для нашей великой будущей победы. Понятно, товарищ Цкнетели?

Майя не смогла произнести ни звука.

— А сейчас иди, принеси мне парного молока.

Майя вскочила, нет, не вскочила, а вспорхнула.

— Если кто-то спросит тебя, где Сталин, скажи, не знаешь, не видела, — сказал ей вдогонку Иосиф Виссарионович и присел на бочонок с квашеной капустой.

Так пролетел месяц. Враг подошел к Грузии, причем с двух сторон: немцы — с запада, японцы — с востока. У Красной Армии не хватило сил сражаться на два фронта, она переломилась в хребте, рассеялась, распалась и перешла на партизанскую борьбу.

Вся страна оказалась в руках врага.

Картли и Кахети³  заняла квантунская армия, а Западную Грузию — части вермахта и СС. Тбилиси и пригороды (в том числе село Цкнети) были объявлены свободной зоной, что на самом деле означало: эту, якобы свободную, зону совместно контролируют немецкие и японские захватчики. В селе встала даже испанская часть.

Оккупанты сформировали местную власть, вчерашний комиссар Бухути стал сельским старостой и главным полицаем.

О-о, как его ненавидела Майя! Наверняка спалила бы его дом, ночью прокралась бы и запалила, но у нее в подвале был Сталин. Поэтому она терпела от Бухути все — и двусмысленное подмигивание, и бесцеремонное похлопывание по заднице, но когда он предложил, — иди мол, девка, к моей жене прислугой, сыты будете и ты, и твоя мать, а в подарок получишь парчовые платья и «калагайи»⁴ ,—  она не стерпела и влепила ему пощечину.

Майю арестовали. Как партизанку.

— Где Сталин?

Допрос вел немецкий майор. Рядом сидел японский майор (но все время  молчал). Испанского майора не было видно. Переводил Бухути. Оказывается, он владел немецким, как родным. Майя так этому удивилась, что даже на минуту позабыла все — и страх, и боль, что есть силы, прикусила язык, чтобы не проговориться ненароком. Во рту Майя ощутила соленый привкус — видно, кровоточил язык.

— Где Сталин? — только это и спрашивал немец. Казалось, чувствовал, Майя знает…

Допрос продолжался день и ночь, целую неделю, без перерыва. Ее не били, но есть не давали, держали на одной воде и черством хлебе (только раз Бухути тайком занес ей в камеру сладкую каду^5 ).

По прошествии недели Бухути что-то сказал на ухо немецкому майору, а потом громко японцу так, будто бранился.

«А японский-то он откуда знает?» — слегка удивилась Майя.

Совещались долго. В конце концов, видимо, пришли к согласию. Бухути встал и объявил Майе:

— Ты свободна. Ступай домой и хорошенько подумай, как жить и что делать… Что будет лучше для твой родины и для тебя лично. Подумай, а потом по своей воле приходи к нам. Мы будем ждать. Нам не к спеху. Будущему Грузии нужны такие пламенные молодые патриоты, как ты.

…Майя брела но проселку, как лунатик. Односельчане как бы не замечали ее — отводили глаза, обходили стороной.

Майя подошла к двери подвала, трясущейся рукой сняла висячий замок, чиркнула спичкой и с облегчением вздохнула — Сталин был на месте!

Сидел на табуретке и курил трубку.

Майя пала перед ним на колени, обхватила сапог. Сталин с отвращением освободил ногу.

— Почему тебя выпустили?

— Не знаю…

— Я знаю. Потому, что продалась.

— Нет, нет!

— Каду ведь скушала? Сладкую?

Майя не смогла произнести ни звука. Опустив голову, зарыдала.

— Сегодня када, завтра калагайя, а потом вдруг вспомнишь, что, оказывается, знаешь, где Сталин… В собственном подвале!

— Товарищ Сталин!..

— Я для тебя уже не товарищ Сталин, бывшая комсомолка Майя… Я уж не говорю о том, как ты прогуливалась перед казармой испанских фашистов… Будто кого-то ищет или ожидает сударыня… Нет, и так достаточно. У тебя остался один-единственный выбор. Знаешь, как смыть позор? Исправить ошибку?

Майя кивнула головой. Сталин встал, подтолкнул табуретку ногой поближе к ней и подал веревку. Майя завязала петлю, встала на табурет и только тогда вспомнила, что в потолке нет крюка. Взглянула — крюк был.

«Когда это успели приделать?» — слегка удивилась Майя и накинула петлю на крюк. Потолок в подвале был низкий, и поэтому она стояла на табуретке, слегка склонив голову.

— Ты сама вынесла себе приговор, Майя Цкнетели, молодец, — сказал Сталин, — и знай: советский народ непобедим, потому что в каждом подвале сидит Сталин!

Иосиф Виссарионович пригладил усы, усмехнулся, проговорил:

— «Кобамагариа»!⁶

И легонько пнул табурет.

 

 

Харакири иверского самурая

(из цикла «Хроники параллельной Грузии»)

Посвящается Юкио Мисиме

Бонсай зацвел в неурочное время — в августе, в полночь.

Женщина проснулась от смутного, непонятного ощущения, приподнялась, опираясь на правый локоть, кинула взгляд на пустую постель рядом с собой и беззвучно вскрикнула: почудилось, что видит силует мужа… но это была всего лишь игра лунных бликов — ничего более.

Женщина встала, подошла к окну в одной ночной сорочке, взглянула на луну — луна показалась ей неправдоподобно огромной, холодной и скользкой. Лунное сияние резало глаз, будто коготь дикой кошки. Стояло лето, но казалось, что изморось покрыла все и вся: землю, гору, дома и пол — так все искрилось, серебрилось.

Впервые в жизни от красоты застыла кровь в жилах.

Город отливал мертвенным светом. Строжайшим приказом он был затемнен, даже мельчайшего огонька не было видно.

Женщина взглянула на бонсай — он стоял на подоконнике. Крохотные листья образовали единую темнозеленую массу — как будто сварили шпинат, отжали и посыпали сахарным песком. Она удивилась — не ожидала, что у эбенового дерева может быть столько цветов. Бонсай у нее зацвел впервые.

Женщине почему-то припомнились последние слова мужа, которые он прошептал ей на ухо при прощании:

— Помни, точило в шкатулке, на столе.

Женщина обернулась, сделала несколько шагов, отодвинула бамбуковую ширму и вошла в кабинет мужа. Не зажигая света — луна сияла как зенитный прожектор, она открыла крышку древней шкатулки, выточенной из костя гиппопотама и вынула точило.

Вернулась обратно в спальню.

В углу стоял ковчежец с приданым, покрытый шелковой тканью; ее отец, потомственный шталмейстер императора, собственной рукой наполнил его всего лишь год назад, когда ее выдали замуж за Командора. Неужели прошел только один-единственный год?

У женщины появилось щемящее, но в то же время светлое чувство, будто без мужа она и не жила вообще. То, что было в ее жизни до замужества, смахивало на сон — пустой, бессмысленный, забытый сон…

Разлуку с мужем она переживала горько, как принцесса Саэхиме.

Женщина сдернула с ковчежца белую шелковую ткань с вышитым лотосом, накинула ее на плечи и вынула серебряный ключик, который день и ночь висел у нее на серебряной цепочке, — вынула из ложбинки между еще несозревшими, как бы покрытыми инеем грудями….

Нетвердой рукой вставила ключик в замок — ковчежец открылся со скрипом.

Внутри было темно. Она пошарила рукой, отодвинула свиток «Витязя в тигровой шкуре», переписанный на хирагана, и под набором шахмат, выточенных из клыков морского льва, нашла то, что искала. Вынула кинжал из покрытых бисером ножен, провела пальцем по лезвию — проверила, насколько хорошо заточен. Кинжал показался ей достаточно острым, но она все-таки вынула точило — повела по лезвию так осторожно, будто кинжал был из фарфора, а не из булатной стали.

Вспомнился муж. Было такое ощущение, будто он стоит рядом. Женщина почувствовала, как муж сжал ее руку, и точило само заскользило по лезвию.

Но ведь муж далеко, очень далеко: месяц назад его назначили Командором северного особого укрепленного пограничного района. Это был большой почет, большое признание — в Империи Джорджопонии было всего лишь семь Командоров. Даже правитель западной провинции — принц-нарин — имел всего лишь звание Командора-бригадира...

Женщина горько вздохнула. Да, действительно, это был большой почет, большое признание, большое продвижение по службе, но в то же время тяжкий груз… Мужаназначили Командором в то время, когда орды половцев подступили вплотную, когда все повисло на волоске. Один промах, один проигранный бой, и страна может превратиться в ристалище диких кочевников…

Женщина присела на циновку, подогнув ноги — под окном, в тени бонсай.

Провела точилом по лезвию — еще раз, еще и еще — решительнее, упорнее, с радостью… непонятной, безумной радостью.

Когда рассвело, она не знала. Оказывается, заснула с точилом и кинжалом в руках.

Проснулась от громкого топота. В комнату кто-то ввалился с шумом. Женщина раскрыла глаза, вскрикнула, вскочила. Хотя и подумала, что это сон. Перед ней стоял муж. Высокие кожаные ботинки на толстой подошве и камуфлированная форма были заляпаны грязью. Лицо — серое. Выражение — каменное.

Женщина хотела что-то сказать, но не смогла произнести ни звука.

Муж взглянул ей прямо в глаза. Она все поняла.

— Подай точило, — только и сказал муж.

Молча подала. Муж подошел к окну, вынул кинжал предков, который день и ночь висел у него на груди в ножнах из змеиной кожи и неторопливо заточил. Обернулся и сказал жене:

— Иди сюда.

Женщина сделала шаг. Муж сдернул с ее плеч белую шелковую ткань с вышитым лотосом. Потом снял ночную рубашку. Обнаженную взял на руки и понес, у постели рывком опустился на колени…

Через некоторое время муж встал и вышел в ванную.

Грязная камуфлированная форма и высокие кожаные ботинки на толстой подошве лежали в углу. Жена накинула халат. Взяла и прижала к груди грязную форму — вынесла из комнаты.

Потом в середине комнаты поставила низкий столик. Сама стала накрывать на стол. Слуг нарочно не позвала, все сама делала наспех. В такой момент появление чужого лица было бы абсолютно излишним. Закончив накрывать на стол, растерла тело мокрым полотенцем и надела праздничное, богато украшенное чихтикопмоно⁷ . Мужа ожидала стоя.

Командор вошел облаченный в парадную, вишневого цвета чоху⁸  с аксельбантами и эполетами. Грудь его украшал орден Девственно чистой Ушба-ямы⁹  первой степени. Жена низко склонилась перед ним.

Командор сел у столика, подогнув ноги, сказал жене:

— Иди к столу, Мзия.

Жена подошла к столу мелкими шажками, села боком на циновку. На мужа не смотрела, сидела, склонив голову.

Командор развязал бурдюк с вином, вынул пробку, наполнил две чаши, вернул пробку на место, положил бурдюк себе на колени, взял чашу правой рукой, поднял и произнес:

— Все потеряно, кроме чести. Наша кровь — это кровь Дэва¹⁰. Но недочеловеки не могут осквернить честь сверхчеловека. Ни обманом, ни вероломством, ни предательством. Несмотря ни на что. Несмотря на то, что нас продали. Какой-то подонок провел врага в наш тыл тайной тропой. Бронированная бригада спецназначения оказалась в окружении. Началась паника, солдаты бежали. Я потерял лицо, не смог выполнить долг, не смог остаться навечно на поле брани… Но три божества — Амида, Сэйси и Каннон — ожидают меня в западном раю. Примите душу мою!

Командор сделал глоток, поставил чашу на стол, встал, вынул из ножен свежезаточеннный кинжал, тщательно обернул лезвие белой тканью, взял в правую руку, направил острием в живот и начал медленно нажимать...

Жена молча смотрела. На секунду прикрыла глаза, когда кожа разошлась, когда просочилась красная капля.

Командор стиснул зубы — на лбу появилась ложбинка — одним резким движением ввел кинжал до конца. Кровь дэва хлынула ручьем. Скатерть окрасилась в алый цвет.

Бурдюк вмиг опустел.

Командор ЗэзваКамкамидзе¹¹ вынул кинжал из сникшего бурдюка, снял пропитанную вином ткань, обтер лезвие салфеткой, вернул кинжал в ножны и сказал:

— С сегодняшнего дня, в новой жизни, зови меня Альбертом Илюмжиновым. Новая власть предложила мне пост начальника департамента по управлению коммунальным хозяйством города.

...Жена встала, взяла точило, вошла в кабинет мужа, откинула крышку древней шкатулки, выточенной из кости гиппопотама, и положила точило на место.

Потом подошла к мужу, сидевшему в позе лотоса, встала перед ним на колени и сказала:

— Не имея мудрости змия, не сможешь сменить кожу, аки змий.

И поцеловала мужа в лоб.

 

 

Бутунда

(из цикла «Хроники параллельной Грузии»)

В Маньчжурии светает рано. Красное солнце, алее человеческой крови, появляется там и вправду из страны восходящего солнца — свежее и нежное, как младенец, но к томуже напряженное, как спелый гранат, который вот-вот разорвется.

Унтер-офицер Хоситашвили глядел на солнце исподтишка, хотел взглянуть прямо, но никак не получалось… Солнце поднималось в небо, как огромный воздушный шар — одновременно грузное и грациозное, наподобие влюбленного слона.

«Зачем это мы в Маньчжурии? Что мы тут потеряли? Что? — думал Хоситашвили и от бессилия чуть не скрежетал зубами, покусывал кончики усов — о боже, почему нельзя, чтобы корнет Гедеванишвили и штабс-ротмистр Шервашидзе помирились... вдруг? Почему это один из них должен умереть от руки другого, когда завтра мы все вместе должны идти в бой?»

Дуэль была назначена на 6 утра. Все уже были на месте: дуэлянты, секунданты и врач.

Унтер-офицер Хоситашвили стоял с белым платком в руке — он должен был подать сигнал. Но медлил. Чего ждал, он и сам не понимал. Наверное, чуда.

Только чудо могло помешать дуэли и спасти одного из дуэлянтов. Этот «один», вне всякого сомнения, был корнет Гедеванишвили. Штабс-ротмистр Шервашидзе был кадровым офицером, метким стрелком, а корнет в действительности — «штатской шляпой»: вчерашний приват-доцент, с отличием закончивший Гейдельбергский университет, где и был оставлен для подготовки на чин профессора; ему прочили блестящую научную карьеру, но он внезапно оставил университет, вернулся в Грузию, записался в действующую армию и попросился на фронт.

«Без сомнения, всему виной безответная любовь», — решило светское общество потому, что более правдоподобного объяснения не нашло. Общество сочувственно охало и качало головой, весьма и весьма жалея талантливого, многообещающего молодого человека, Гедевана Гедевановича Гедеванишвили-младшего.

Бывший приват-доцент прошел ускоренную военную подготовку и был зачислен в ударную кавалерийскую бригаду грузинского дворянства.

Опытные кадровые офицеры приняли новоиспеченного корнета с легкой улыбкой, хотя поначалу между ними никакого напряжения или особого трения не наблюдалось. Тем более, что корнет Гедеванишвли многим из них приходился родственником — большинству, правда, дальним родственником, но все-таки.

Одним словом, ничто не предвещало рокового противостояния до той минуты, пока в офицерском собрании не разгорелся спор из-за деревни Бутунда.

Дело было так.

Командующий грузинским экспедиционным корпусом генерал Андроникашвили послал на разведку штабс-ротмистра Шервашидзе и корнета Гедеванишвили. От союзника была получена информация, что японцы готовят наступление, начали перегруппировку передовых частей. Ударная кавалерийская бригада грузинского дворянства картами Маньчжурии не располагала, и поэтому генерал Андроникашвили обратился за помощью к русскому экспедиционному корпусу, части которого располагались по соседству. Союзник своевременно оказал помощь. Генерал получил и лично передал штабс-ротмистру Шервашидзе крупномасштабную, трехверстовую карту района, которая еще даже не была утверждена генеральным штабом русской армии.

Офицеры вскочили на коней и поскакали. Долго шли быстрым галопом, но врага не заметили. У первой встречной деревни спешились для рекогносцировки — чтобы определить свое местоположение. Шервашидзе раскрыл карту и с удивлением обнаружил, что деревня называется Бутунда. Нет, конечно, в этом ничего странного не было, странно было то, что соседняя деревня тоже называлась Бутундой и соседняя соседней тоже. Почти девяносто процентов обозначенных на карте деревень носили одно имя — Бутунда!.. И видимо для того, чтобы как-то их различить, деревни были пронумерованы: Бутунда 1, Бутунда 2, Бутунда 3... Бутунда 12... Бутунда 24...

— Неужели китайцы такие тугодумы?.. Не имеют даже толики воображения и проблеска фантазии, что бы не называть все деревни подряд одним и тем же именем? — озадаченные офицеры вернулись в свою часть, которая стояла в провинциальном, приграничном маньчжурском городке.

Доложили обстановку командующему и отправились в гостиницу «Ориэнт», где было устроено офицерское собрание — офицеры расположенных в городке грузинских частей собирались там, отдыхали, проводили время, пили шампанское, играли в карты…

В зале офицерского собрания корнет Гедеванишвили и штабс-ротмистр Шервашидзе встретили всего лишь четырех человек: штабс-капитана Джандиери, поручика Авалишвили, унтер-офицера Хоситашвили и военного врача Вачнадзе.

Корнет Гедеванишвили и штабс-ротмистр Шервашидзе удобно устроились в кожаных креслах, выпили по бокалу настоящего французского шампанского за здравие царя Грузии Ираклия III¹²  (на маньчжурский фронт прибытие молодого монарха-главнокомандующего ожидалось со дня на день — война, можно сказать, только разгоралась, шел июнь 1904 года) и рассказали про странную Бутунду.

Не успел штабс-ротмистр Шервашидзе закончить рассказ, как штабс-капитан Джандиери, который прежде бывал в Китае в составе военной миссии, разразился гомерическим смехом. Офицеры глядели на него с удивлением. В конце концов чуть сами не рассмеялись, так заразительно хохотал Джандиери.

Штабс-капитан перевел дух, смахнул слезу, сделал секундную паузу и объявил:

— Бутунда по китайски означает «не понимаю».

На этот раз пауза несколько затянулась.

— Что-о?

— «Дундэ» значит «понимаю», а «бу» отрицательная частица. То есть «бу-дундэ» по китайски означает «я не понимаю, что вы спрашиваете»! — объяснил Джандиери.

Корнет Гедеванишвили, поручик Авалишвили, унтер-офицер Хоситашвили и военный врач Вачнадзе не смогли сдержать смех.

Когда они немножко пришли в себя, Джандиер и продолжил:

— Все яснее ясного, русский военный топограф заходил в китайскую деревню, спрашивал у первого встречного жителя «как называется эта деревня?», тот отвечал: «бу-дундэ», топограф механически записывал услышанное, не вникая, что ему сказали, потом переходил в следующую деревню, где повторялась та же история…¹³ 

Корнет Гедеванишвили не дал Джандиери договорить до конца, громко объявил:

— С таким тупоумным союзником вступать в войну — это чистое самоубийство!

В зале воцарилась тишина. Штабс-ротмистр прокашлялся и весьма сухо заметил:

— Юноша, глупость одного топографа не должно распространять на всю нацию.

— Именно должно распространять и обобщать, господа! — воскликнул  Гедеванишвили: — Я уверен, что это пройзошло не с одним, а со всеми топографами, которые были посланы! Потому что они шовинисты и империалисты!

— Любое большое государство само собой империалистично, — вставил штабс-капитан Джандиери. Тем временем Авалишвили и Вачнадзе затеяли игру в карты.

— Но не у всех одинаково отморожены мозги! — не унимался Гедеванишвили.

— Что вы подразумеваете? — помрачнел Шервашидзе.

— То, что с немцами подобный курьез никогда бы не случился!

— Не случился бы потому, что они страшные педанты, — проговорил Джандиери, отпив глоток шампанского, — немцы десять раз перепроверили бы название деревни, прежде чем записать.

— А что лучше, десять раз перепроверить или ни разу НЕ перепроверить?! — Гедеванишвли почему-то не в меру разволновался, расстегнул верхнюю пуговицу мундира, — русские тупые держиморды! Никого не уважают на этом свете, и в то же время им кажется, будто они должны спасти весь мир! Надо иметь действительно отмороженные мозги, чтобы думать, будто в забытой богом китайской деревне любой житель владеет русским! Читает Пушкина в подлиннике!

— Так предвзято судить о России я считаю недопустимым, господин приват-доцент! — сухо произнес штабс-ротмистр Шервашидзе, — вы, видимо, забываете, что Россия спасла нас от полного физического уничтожения, честно выполняет условия Георгиевского трактата!

— Мм… это действительно так, — неохотно согласился Гедеванишвили, — Георгиевский трактат они выполняют. Но почему, вы не задумывались, господа?

— Почему? — простодушно спросил унтер-офицер Хоситашвили.

— Потому, что так выгоднее России! Если бы они упразднили независимое царство Грузию, то есть официально нас поработили, мы стали бы их кровными врагами, не покорились бы, боролись до конца, а так у них нет более верного и благодарного союзника! Ираклий III почти половину нашей регулярной армии — 19 тысяч офицеров и солдат послал в Маньчжурию! Если на Грузию вдруг нападут, кто ее защитит?!.. Грузин уже не посылает своего сына в грузинскую школу, говорит, что все равно должен отправиться в Россию!

— Неблагодарность — самая большая низость и подлость, — объявил Шервашидзе и закурил папиросу.

— Россия нас погубит, — покачал головой Гедеванишвили.

— Почему погубит? — спросил Хоситашвили. — Каким образом?

— Россия застряла в девятнадцатом веке, у нее нет будущего. В империи революционная ситуация. Войну с Японией Россия начала потому, что думает, одержит легкую победу и этим перекроет недовольство внутри страны, заткнет рот критикам. Но ничего не выйдет! Россия не сможет победить Японию! Япония и Германия — государства будущего, модернизированные, индустриальные, дисциплинированные, военизированные! Первая будет главенствовать а Азии, вторая — в Европе, а вместе — во всем мире! Россия эту войну проиграет, случится революция, Николая скинут…

— Это… капитулянтство! — жестко, по слогам произнес Шервашидзе и с силой загасил папиросу в пепепелнице.

— Когда нибудь ведь должны мы, грузины, опомниться? — не унимался Гедеванишвили, — если мы не расстанемся с Россией, то погибнем! Если там и вправду победят революционеры, враз завоюют нас и потом будет, что будет, прольются реки крови! Неужели вы не понимаете, в политике не бывает постоянных друзей, в политике главное — расчет! Наше спасение в Германии! Немецкий гений, боевой дух, любовь к порядку и труду совершат мировое чудо! Вот, кто нас спасет, Германия!

— А разве невозможно, чтобы мы сами себе принадлежали? — простодушно спросил Хоситашвили.

— Маленькому государству все равно нужен покровит..., — начал Гедеванишвили, но Шервашидзе резко его оборвал.

— Наконец-то я понял, зачем прибыл из Германии почтенный приват-доцент и зачем об...корнетился! Платный агент кайзера! Агитат...

Штабс-ротмистр не смог закончить фразу. Корнет взял со стола кожаную перчатку и слегка хлестнул его по щеке.

Шервашидзе вскочил с места, но сразу же взял себя в руки, процедил сквозь зубы:

— К барьеру! Требую сатисфакции!

Джандиери, Авалишвили и Вачнадзе встали между ними. Посовещались и решили — дуэль состоится в шесть часов утра за городом, на лужайке, рядом с мельницей, на берегу реки. Секундантом Шервашидзе будет Джандиери, секундантом Гедеванишвили — Авалишвили. Хоситашвили подаст сигнал. Вачнадзе будет исполнять свои профессиональные обязанности.

В Манчьжурии светает рано. Красное солнце, алее человеческой крови, появляется там и вправду из страны восходящего солнца — свежее и нежное, как младенец, но к томуже напряженное, как спелый гранат, который вот-вот разорвется.

Больше тянуть было невозможно. Чуда не случалось. Не было видно ни царя Ираклия III со свитой, ни патруля военной жандармерии, ни японского авангарда.

Хоситашвили взмахнул белым платком. Пистолеты прогремели одновременно. С дерева взлетела стая ворон, недовольно закаркав.

Оба дуэлянта лежали на земле. Гедеванишвили навзничь, Шервашидзе — лицом в землю. Доктор сперва подбежал к корнету, потом к штабс-ротмистру, а потом повернулся к секундантам, произнес односложно:

— Обоих прямо в сердце.

Долго стояли молча.

В конце концовДжандиери проговорил:

— Может, было бы лучше, если б Россия в свое время нарушила трактат и поработила нас. Мы бы точно знали, Россия — наш враг, и здесь нас не было бы… здесь, на чужой войне.

— Не было бы? — Как эхо, отозвался унтер-офицер Хоситашвили и взглянул прямо на алое солнце, встававшее со стороны страны восходящего солнца.

 

 

Мглистая рапсодия

«Мгели» — волк.

Грузино-русский словарь

 

В редакции нашего журнала ОН объявился в конце марта. Осторожно приоткрыл дверь кабинета, переступил через порог, кашлянул и... замер. Гляжу — очкарик, но только какой-то бугристо-мускулистый… Был у русских такой штангист-интеллектуал Власов — вот его-то он мне и напомнил…

Смотрит на меня как бы сконфуженно... «Противоречивый тип», — промелькнуло ув голове.... Уж как-то очень простодушно, по-детски озабоченное выражение его лица никак не гармонировало с туго надутыми бицепсами-трицепсами — на дворе было тепло, почти как летом, и одет был он в майку с короткими рукавами, неестественно белоснежную, безо всяких надписей или рисунков…

— Слушаю? — спрашиваю немножко резче обычного. Дело в том, что у нас в редакции был форменный аврал, когда ум за разум зашкаливает. Вообще-то, в конце каждого месяца у нас горячка, но в тот раз творилось что-то несусветное, половина материала еще не была сверстана, а другая половина вообще ждала первой читки...

— Извините... прошу... прощения... это... вы... главный... редактор... журнала… «Престиж»? — заговорил он с ужасными, какими-то неестественными паузами, от которых нервы через полминуты начинают рваться, как струны на гитаре Джимми Хендрикса.

— Я! Слушаю вас!

— Вот... если... можно... посмотрите... может... напечатаете?

И протягивает мне тщательно сложенные листочки. Я уже собрался было ответить, как всегда: «Посмотрим. Позвоните через две недели», — но вместо этого почему-то разложил листки перед собой и начал читать. Всего-то три листочка…

Пробежал глазами и уже собираюсь сказать: «К сожалению, не подойдет», — как вдруг, не знаю почему, открываю ящик письменного стола, кладу туда листки и говорю:

— Посмотрим, если останется место, может, и пустим в номер…

— Только... если можно... сейчас же... в апреле... напечатайте!

— Понятно, батоно, — говорю весьма учтиво, но таким тоном, что ему сразу же стало ясно, разговор окончен. Кивнув мне головой, он попятился, оступился, чуть не упал и не то что вышел, а как-то вывалился из комнаты. Что-то подобное я видел в старой кинохронике: дредноут сходит со стапелей…

«Да-с... — подумал я, — ну и ну...»

Вид у нашего доморощенного «Власова» был, мягко говоря, своеобычный — массивный, как финский холодильник, и в то же время неустойчивый, как плетеное бамбуковое кресло... И к тому же с выражением лица ребенка, запертого в темной кладовке не за что — с целью профилактики, то есть благовоспитания…

Короче говоря, напечатал я его... опус. Хотя, конечно, печатать не стоило. Но материала в номер было — кот наплакал… только фотографиями выворачиваться тоже не хотелось... И ко всему — могло сойти за первоапрельскую шутку… Хотя в то же время я чувствовал — для читателей нашего журнала эта шутка может оказаться слишком сложной для восприятия. И многие, наверное, поверят. То есть купятся, попадут впросак. Ну, а редактор, который допускает, хотя бы теоретически, что его читатели (к тому же «престижные»!) из-за его дурацкой хохмы сядут в лужу, далеко не пойдет. А точнее, и шагу не сделает. Одним словом, если б не форс-мажор... Хотя, какой смысл после драки... посыпать голову пеплом?!

Вот, что было напечатано на трех тщательно сложенных листочках.

 

«ЖУЖУНА ЦВИМА МОВИДА»¹⁴ ... В ГОЛЛИВУДЕ!

1 апреля 2004 года в нескольких городах Америки — Нью-Йорке, Лос-Анджелесе и Чикаго — одновременно прошел премьерный показ нового художественного фильма под названием «Жужуна цвима мовида». Как ни трудно в это поверить, эти три грузинских слова являются названием фильма, но они не переведены на английский язык, а так прямо и написаны латинскими буквами!

Пройдет порядочно времени, пока копия фильма (конечно же, контрабандная) дойдет до нас, а читателей, вне всякого сомнения, снедает любопытство — почему новыйголливудский блокбастер назван словами грузинской песенки? Кто режиссер? Кто автор сценария? Кто играет главные роли? И, в конце концов, о чем он, собственно?

Мы оперативно связались с нашим внештатным корреспондентом в Соединенных Штатах Марвином Георгадзе и попросили его рассказать о фильме:

«Киносенсация года!», «Незабываемое впечатление!», «Самый реальный претендент на премию Оскар!», «Удивительно голливудский и поразительно неголливудский фильм!» — эти и подобные заголовки украшают первые страницы популярных американских таблоидов, которые освещают выход этого и впрямь неординарного фильма…

Восторженная реакция массового зрителя, а также большинства журналистов, и немножко более сдержанная оценка кинокритиков все-таки в основном совпадают, хотя парадоксом выглядят высказывания некоторых маститых экспертов, например, ведущего специалиста Киноакадемии Джорджа О’Гвэхэра, что, мол, массовому зрителю этот фильм не должен нравиться вообще, так как он слишком интеллектуален и эстетизированно рафинирован, но, мол, из-за того, что «фильм целиком и полностью вписывается в каноны Голливуда, зритель уже не догадывается, что это скорее тонкая пародия на голливудские штампы и клише, чем подлинный «Голливуд»…

Не буду продолжать цитировать экспертов, так как читателя, конечно же, интересует сам фильм, а не «высокомудрые» высказывания о нем…

Автор сценария — Арчибальд Вачнадзе, наш соотечественник, живущий в Соединенных Штатах, режиссер — Майкл Зен Майоровиц, в главных ролях — Джеймс Харрис,Джефри Сноудон, Стив Милорадович, Виктория Дягилева... Фильм снят студией «Метро-Гудвин-Мейлер».

В начальных кадрах фильма мускулистый, как культурист-профи, но весьма интеллектуального вида очкастый молодой человек лет тридцати в маленькой комнатушке, забитой бумагами, книгами и кустарного вида научными приборами, молча, пристально глядит в глаза собаке, огромной кавказской овчарке, как будто что-то хочет мысленно ей передать, внушить. Потом на голове пса укрепляет тонкие проводочки, электроды. Из прибора-самописца, жужжа, начинает выползать бумажная лента, на ней появляется зигзагообразная кривая…

Выясняется, что действие происходит в Кавказской Джорджии, то есть в Грузии. Главный герой фильма Иосиф Джугадзе (кстати, у исполнителя этой роли Джеймса Харриса мать, оказывается, — этническая грузинка, княжна Андроникашвили), молодой биофизик, который экспериментально изучает феномен телепатии (у него у самого сильные экстрасенсорные способности). К тому же он, оказывается, изобрел прибор, который измеряет интенсивность психического излучения, но это не просто электромагнитная активность мозга, а совершенно неизвестные «пси»-волны. Ученый мир не спешит признавать это эпохальное открытие, так как оно переворачивает традиционные взгляды с ног на голову…

Кавказская овчарка Иосифа по имени Бомбора устанавливает с ним телепатический контакт и сообщает: человечество стоит перед страшной угрозой: где-то в Сибири, за Уральскими горами, в тайге, волки претерпели мутацию, приобрели способность излучать смертоносные психические волны и вскоре собираются перейти в атаку… Их могут остановить только настоящие кавказские овчарки и люди с сильными паранормальными способностями.

Волки-мутанты (которые к тому же размножаются с необыкновенной быстротой) излучают волну, которая вызывает у людей паралич. Один-единственный способ защиты — надо постоянно повторять в уме фразу или мелодию такой частоты, которая отражает смертельное излучение, обеспечивает психическую блокаду… Иосиф и Бомбора проводят эксперименты и выясняют: для этой цели идеально подходит песенка «Жужуна цвима мовида»…

Не буду продолжать детальное изложение сюжета, так как это заняло бы слишком много места (продолжительность фильма — 3,5 часа), скажу самое важное: Иосиф Джугадзеи Бомбора отправляются в Сибирь спасать человечество. По дороге их ждет множество приключений. На берегу Баренцева моря они встречают капитана американской атомной подводной лодки (Джефри Сноудон), который от своей овчарки также узнал об опасности, грозящей человечеству. Капитан сначала, конечно, не поверил, но овчарка смогла его убедить, и он, так сказать, «угнал» свою субмарину (правда, с помощью собственного экипажа, который безоговорочно доверяет ему) и спешит к Уралу. К грузинскому ученому и американскому капитану вскоре присоединяются двое русских: полковник Федеральной Службы Безопасности (Стив Молорадович), который узнал об угрозе человечеству от собственной овчарки, и полусумасшедшая девушка (эту роль исполняет восходящая русская кинозвезда, прелестная Виктория Дягилева), у которой всю семью загрызли волки и у которой окажется сильнейший телепатический дар (во время нападения волков на ее деревню она была в беспамятстве из-за сильного жара, и волки-телепаты ее просто не «учуяли»).

Пока четыре человека и три овчарки достигнут логова матерого предводителя волков-мутантов (который готовит и направляет нашествие) и пока произойдет последний, решающий бой, зритель становится свидетелем множества увлекательных — увлекательных, опасных и даже просто ужасающих — приключений… В том числе и любовных…

Тут же хочется отметить прекрасную игру актеров и, что более удивительно, необыкновенные исполнительские способности собак и их поразительную смышленость — лично у меня осталось впечатление, что они действительно читают мысли…

Особенно впечатляют масштабные кадры последнего, сюрреалистически-психодельческого боя с волками (художник фильма — Лаура Дали, внучка всемирно известного Сальвадора Дали).

А для грузинского зрителя особенно трогательным будет, наверное, услышать мелодию «Жужуна цвима», которая в фильме играет роль фона, или же, скорее, рефрена (ИосифДжугадзе научил этой песенке своих новых друзей, и людей, и псов, и они напевают ее про себя без устали…)

Одним словом, в Голливуде неожиданно прошел прекрасный «весенний дождичек»…

 

Не надо и говорить — абсолютно дурацкая мистификация. Но почему-то я напечатал этот текст… себе на горе.

Как только номер вышел в продажу — седьмого апреля — начались звонки… Телефон словно взбесился, звонок не умолкал ни на секунду, звонили рядовые читатели и депутаты, кинокритики(!) и журналисты, знакомые и незнакомые… Срочно требовали дополнительную информацию, спрашивали, когда мы опубликуем снимки актеров, кадры из кинофильма (материал мы проиллюстрировали снимками одной кавказской овчарки и одного матерого волка), спрашивали телефоны и имейлы Арчибальда Вачнадзе и ИосифаДжугадзе (странно, даже нарочитая искусственность фамилии последнего не вызывала у читателей никакого подозрения). Короче, когда мне сказали, что звонят из министерства культуры, я собственноручно отключил все телефоны редакции и личный мобильник…

Отключил и вздохнул свободно, но оказалось, что это было всего лишь началом…

Но что же могло начаться такого особенного? — спросите вы, — через два-три дня никто бы и не вспомнил про этот ваш несуществующий фильм и глупую публикацию… Честно говоря, я думал точно так же, но…

«Власов» объявился у нас в редакции на третий день после выхода журнала. «Не терпится получить гонорар» — подумал я чисто механически. Так всегда бывает с новыми, неопытными авторами. Они думают, что гонорар выдается на другой же день, и когда скажешь: «Позвоните через месяц в бухгалтерию, может, и будет уже ваш гонорар», принимают такой вид, словно ты им нанес личное оскорбление…

 Он осторожно приоткрыл дверь, протиснулся боком, как будто боясь, что с его габаритами может нечаянно свалить полки, стоящие у стен (а кабинет у меня и вправду крошечный), и говорит:

— Прошу... прощения... извините... но я... получил... имейл.

— Имейл? Какой еще имейл? — честно говоря, я очень удивился, когда он не спросил про гонорар. И вдруг я осознал: не помню ни его имени, ни фамилии. В конце тщательно сложенных листочков, кажется, что-то было приписано, но я, честно говоря, не обратил особого внимания…

А он стоит и смотрит на меня. Молчит как-то уж слишком концентрированно, как штангист перед рывком, только не совсем понятно, кто должен взять этот самый рывок — он или, может быть, я? И к тому же качается еле заметно, как бы колышется…

— Какой имейл, от кого?! — повторяю резко, может, как-нибудь ускорю ответ.

— От... Арчибальда... Вачнадзе.

Я рассмеялся.

— Может и от Иосифа Джугадзе тоже? — спрашиваю с дружеской улыбкой.

— Нет... Иосиф... это... я… — ответив, он вдруг повесил голову, как нашкодивший мальчуган, мне его даже почти стало жалко, — Я Иосиф... но Бугадзе... а не Ждугадзе,..СосоБ угадзе…

— Ну и что пишет ваш дорогой Арчибальд? — спрашиваю с плохо скрытой иронией.

«Власов» ничего не ответил. Но по выражению его лица я понял, что моя ирония кольнула его прямо в сердце и даже не булавкой, а настоящим портняжным шилом отца Иосифа Виссарионовича…. Я уже было подумал, сейчас он повернется и выйдет из комнаты, но он вдруг как бухнет:

— Я это... видел во сне!

— Во сне? Что?!

— Это кино!.. Только я сам в нем участвовал. Я был главным героем!

Впервые произнес фразу почти без пауз. Потом замолк секунды на три и вдруг спрашивает:

— Кто написал «Мглистую рапсодию», не знаете?

— Не слыхал про такую…— отвечаю, а сам думаю, — ну ты того, братец! Раньше мне почему-то и в голову не приходило, что, может, просто винтиков не хватает у нашего «Власова»… Наверное, потому и не приходило в голову, что натронутого он не очень-то смахивал — глаза за очками в тонкой металлической оправе (как у Леннона) были смирные-смирные... деликатные... почти по венедиктоерофеевски деликатные…

Смотрел я на него, смотрел и вдруг предложил сесть, сделал жест рукой, указав на стул, — до этого самого момента он безропотно стоял и... колыхался… «Власов» тяжко опустился (стул аж крякнул) и молвил вполголоса, как бы извиняясь:

— Вестибулярный аппарат... у меня... разладился... после... травмы... после... операции, — и левой рукой медленно погладил собственный затылок.

Опять начал говорить паузами. «Ты, генацвале, оказывается, башкой тронутый, ну и сказал бы это с самого начала», — подумал я про себя.

— А потом... я... во сне... увидел еще.. ваш... журнал... где уже... была… напечатана... эта… информация.

— Вы во сне видели ту заметку, что принесли мне?!

— Да, — совершенно серьезно отвечает, — во сне... я... запомнил… а когда… проснулся,.. записал... и... принес вам.

— Очень, очень хорошо поступили…— говорю таким наисладчайшим голосом, каким разговаривают с буйнопомешанными, лишь бы случайно не вывести из равновесия.

Но видимо я переборщил — он все понял.

— Ах, так... значит... вы мне... не верите... нет, нет и нет?! — произнес почему-то почти патетически и встал резко, рывком.

Я малость растерялся, думаю: «Он что... роль играет? Или же просто издевается надо мной?! Или?!.»

Он сам как будто верил в то, что говорил… Или же он должен быть очень и очень искусным актерем… Хотя на актера он вообще не походил, ни на талантливого, ни на бездарного, ни на какого…

— Вы слышали... о... паралельных мирах? — вдруг спрашивает меня серьезным тоном, вполголоса, деловито. Опять присел на стул, видимо, чуть-чуть успокоился.

«Нет, кажется, он не буйный, слава богу», — вздохнул я с облегчением и говорю:

— Слышал. Ну и что?

— А может... существует... паралельный мир... где действительно... сняли... фильм «Жужуна цвима»?!

Спросил — и осматривается вокруг, как будто проверяет, не подслушивает ли кто. В кабинете никого не было, кроме нас двоих. Да и вряд ли поместился бы.

— Если даже и сняли, мы все равно об этом никогда не узнаем, а то какой же тогда это параллельный мир?! — говорю ему несколько резковато. Первая растерянность у меня прошла, и я почувствовал сильное раздражение. Надоело, в конце концов.

— Но... ведь... возможно... параллельные... пересеклись... где-нибудь... в пространстве... в бесконечности?! — спрашивает и смотрит умоляюще мне в глаза, как маленький мальчик, который просит не запирать его в темную кладовку.

«Ну-у, братец, ты даешь…» — думаю.

— Нет, не пересеклись они! Это невозможно! — отрубил я таким тоном, словно захлопнул дверь кладовки, — и... всего хорошего!

— Всего хорошего, батоно, — проговорил он неожиданно быстро, кротко и печально, бросил какую-то бумажку мне на стол, повернулся и вышел. Я хотел спросить, что это, глянул на бумажку, но когда поднял голову, в кабинете его уже не было…Ну не стал бы я гнаться за ним?

Смотрю, оказывается, это имейл:

«СОСО! ТЫ НЕ ДОЛЖЕН БЫЛ ПУБЛИКОВАТЬ СВОЙ СОН. ЭТО МОЖЕТ ИЗМЕНИТЬ ВАШ ТЕМПОРАЛЬНЫЙ КОНТИНУУМ. И ВСЕ МОЖЕТ ПРОИЗОЙТИ В РЕАЛЕ. ТОЛЬКО ПО ИНОМУ, ЧЕМ В КИНО. НО КАК КОНКРЕТНО? БУДЬТЕ ОСТОРОЖНЫ! ЖУЖУНА ЦВИМА ВАМ БОЛЬШЕ НЕ ПОМОЖЕТ. ТОЛЬКО МГЛИСТАЯ РАПСОДИЯ. АРЧИБАЛЬД ВАЧНАДЗЕ»

Я скомкал бумажку и бросил в пластмассовое ведро, что стояло в углу, промахнулся. Подумал: «Как будто мало мне забот, еще и этот бред читать!»

Но, оказывается, заботы только начинались…

Прошло три дня, и звонит мне наш патрон (то есть владелец журнала) и говорит ужасным официально-ледяным тоном:

— Ты допустил ошибку. Этот материал не следовало печатать.

— Какой? — уточняю на всякий случай, хотя и точно знаю, что он подразумевает.

— Жужуну. Сейчас я в аэропорту, лечу в Женеву. Остановите журнал…

— Но почему?!

— Он очень разозлился...

— Кто?!

— Он! Сам!.. Он почему-то поверил в то, что ты напечатал, и приказал нашему послу в Соединенных Штатах разыскать этого типа…

— Арчибальда Вачнадзе?

— Да. И очень-очень разозлился, когда его не нашли…

«Если хотите, я могу дать ему имейл Арчибальда», — чуть было не ляпнул я, но вовремя прикусил язык.

— А потом ему умник-референт объяснил, что это вообще-то шутка… Первоапрельская, для дураков... И он разозлился еще больше. Короче, можешь искать новую работу...

И отключил мобильник.

«Вот тебе, бабушка, Иосифов день», — подумал я, вынул из сейфа початую бутылку «Перцовки» и оставшиеся на дне граммов сто пятьдесят вылил себе прямо в глотку. Я еще держал бутылку, когда «Власов» вошел в кабинет без стука. Нет, не вошел, а — ворвался.

В руке у него была «Независимая газета», которой он размахивал, как матрос-сигнальщик флажками.

— Вот, смотрите! — кричит.

— Что?!

— В Сибири волки загрызли всю деревню!

Смотрю в газету. Действительно, маленькая заметка со множеством вопросительных знаков.

— Ну и что? — спрашиваю с улыбкой. Перцовка уже начала действовать.

— Как это — что?! — моя беспечность его явно поразила. — Если мы их не остановим... они и сюда придут!

— Ну конечно, конечно, прибегут... трусцой! — говорю и начинаю укладывать в сумку свои мелочи.

— Как вы не понимаете?! Человечество гибнет!

— Насчет человечества не знаю, а я вот и вправду погиб!

— Как так?!

— Из-за вас! Из-за вашей идиотской мистификации! Меня освободили! Выгнали с работы!

Он растерялся, на секунду замер, а потом говорит:

— Я очень сожалею, но что такое... эта ваша служба…этот ваш журнал по сравнению... с судьбой человечества.. с его будущим?!

— Что?!.. Мглистая рапсодия, вот что! — ляпнул я первое, что подвернулось на язык.

— Кто ее написал?! Умоляю, помогите найти!.. Мглистую рапсодию! Может... вы знаете кого-нибудь в консерватории?

— Знаю в театре музыкальной комедии лично второго заместителя третьего помощника бутафора.

«Власов» глянул на меня, заморгал, дважды потер затылок левой рукой и вышел из комнаты.

Больше я его не видел.

 

 

 * * *

Вчера ночью меня разбудил протяжный вой… Я лежал в темноте, раскрыв глаза, и пытался определить, во сне это или наяву… Лежал долго, почему-то мне вспомнилсяМаугли, я лежал и думал: «Из-за чего это волки его полюбили? Потому, что он был маленький? Беспомощный?» Потом я рассмеялся над собой — мне пятьдесят лет, и все равно беспомощный, как малое дитя, только вот волки этого, наверное, не понимают…

Рассвело. Вой больше не повторялся, но вдруг я услышал странный звук — шхрр… шхррр…

Встал, раскрыл окно и выглянул. Оказывается, дворник метет улицу ни свет ни заря…

Неожиданно боковым зрением я заметил какое-то приземистое, серое существо, которое кралось, прижимаясь к стене, — как разведчик. Оно было довольно далеко от меня.

«Наверное, бездомная собака», — подумал я. Серое существо медленно приближалось к дворнику, но усатый старик-курд ничего не замечал, мел и мел себе… Вдруг мне захотелось его предупредить, позвать, крикнуть, но что я мог ему сказать? И промолчал…

Довольно много времени прошло, пока серое животное приблизилось к дворнику, который, наконец, что-то почувствовал, обернулся, замахнулся своей длиннющей метлой и... застыл. Как изваяние. С высоко поднятой метлой. Так он стоял секунд десять, а потом упал. Рухнул он как-то странно, так грохнулся бы манекен, а не человек. Рухнул, не меняя позы…

Пока я дозвонился в скорую, пока оделся и вооружился самым большим кухонным ножом, прошло, наверное, минут пятнадцать-двадцать…

Рядом с упавшим стариком-дворником стояли две женщины, тоже курды, дворничихи. Они лили воду из пластиковой бутылки на голову старика, видимо пытаясь привести его в чувство, но безуспешно. Серой собаки не было видно. Мне стало стыдно из-за моего кухонного ножа... Поспешно спрятав его за спиной, спрашиваю:

— Что с ним?

— Инфаркт миокарда, — отвечает та, что помоложе, тоном опытного профессора.

Я молча повернулся и побрел домой.

 

 * * *

Сейчас, когда я пишу эти строки, три часа ночи. Темень.

Слышен протяжный вой... но ведь бездомные собаки тоже воют иногда?

 

 

_________________

¹Цкнети — дачный поселок в черте города Тбилиси (в прошлом — село); Майя Цкнетели — историческое лицо, народная героиня, жила в XVIII веке; переодевшись в мужскую одежду, воевала против персидских захватчиков в войске царя Ираклия II, погибла во время сражения.

²Нэна — по мингрельски «мама». Мингрелия — западная часть Грузии.

³Картли и Кахети — части Восточной Грузии.

⁴Калагайя — разноцветный шелковый платок.

⁵Када — круглый пирог с начинкой.

⁶ «Кобамагариа»! (груз.) — «Коба крутой» — аллюзия на слоган Михаила Саакашвили «Миша магариа». Коба — партийная кличка Сталина. «Магари» по-грузински — твердый, сильный, крутой.

7 Чихтикопмоно — искусственное понятие. Автор объединил два слова: «чихтикопи» — название традиционного грузинского женского головного убора и «кимоно» — традиционного японского женского одеяния.

⁸ Чоха — традиционное грузинское мужское одеяние («черкеска»).

⁹ Ушба-яма — искусственное понятие. Автор объединил два слова: «Ушба» — название горной вершины в Грузии и «яма» — гора по японски (аллюзия на Фудзи-яму).

¹⁰Дэв — сказочный великан. «Кровь дэва» («девиссисхли») — название одного из сортов грузинского красного вина.

¹¹ Именами «Зэзва» и «Мзия» грузинские антропологи назвали гоминидов, чьи останки (фрагменты черепа) обнаружены в Дманиси (Южная Грузия) при раскопках. Они якобы являются первыми европейцами (Прим. автора).

¹² Царя Грузии Ираклия III не существовало в природе, это плод фантазии автора.

¹³ Это не выдумка автора. См. книгу Льва Успенского «Имя дома твоего». Очерки по топономике. М., 1967. С. 210. Или текст книги в интернете:http://www.gumer.info/bibliotek_Buks/Linguist/Uspen_ImDom/index.php

 ¹⁴ «Жужуна цвима мовида» (груз.) — «Полил весенний дождичек». Название грузинской народной песенки.