* * *
по-над потерями значений
и неигранием ролей
перегорает свет вечерний
и ночь проводит параллель

с успенской тьмой убытком зренья
утратой тела и ума
значений сохлые коренья
скрывает сохнущая тьма

и веток перистая стая
полна игрою ролевой
из ниоткуда вырастая 
над беспросветной головой

мой милый мрак незрячий посох
перемещенье в никуда
в очах невидящих раскосых
слепая теплится звезда

и нет как нет того что было
в небесный впериваясь ил
не различаешь в недрах ила
места подсветок и светил

и есть как есть в сухом остатке
коренья ил незримый бог
смешны значенья взятки гладки
известны роли назубок

* * *
Вечер пробирается по крышам,
занавески в окнах теребя.
В августе под небом тёмно-рыжим
сладко ожидание дождя.

На пороге нового ненастья
не взыщи за старые грехи — 
в тишине окраинного счастья
поминать былое не с руки.

Положи антоновки в тарелку, 
чтоб молчанье наше превозмочь.
Будем нынче слушать перестрелку
яблок, обрывающихся в ночь.

Лобовые частые удары.
Голубые молнии вдали.
Ах, какие тары-растабары
мы б с тобою за полночь вели!

Дабы миром всё срослось к рассвету
и не ныли битые бока
у плодов, тревожащих планету
мокрых трав и грязного песка.

Чтоб разряды прожитой тревоги
не дошли сквозь дождь и темноту.
Чтобы мы запомнились в итоге
на промытом временем свету.

* * *
Всё какие-то смутные виды
из райцентровской хмурой дыры
на курорты татарской Тавриды
золотой предосенней поры,

засивашские вина и дыни,
абрикосы в упругом соку,
львиц сезона в припадке гордыни
в ресторане на самом верху,

в белом облаке близкие горы,
в жирном дыме люля да кебаб…
Заливались народные хоры,
заливал на планёрках прораб.

И валили глумливые дети
через стройку из школы домой,
и всё раньше смеркалось на свете
каждой следующей зимой.

И всё хуже виднелись колёса,
всё трудней проступали вдали
за маршрутами цементовоза,
за объектами отчей земли

дозревавшие сладко и долго
фрукты юга в небесной арбе
над законченной кровлею морга
у ворот типовой ЦРБ.

* * *
Всё пуще крапами да пятнами
сентябрь расходится по озеру,
сигналя листьями помятыми 
отпускнику и стаду козьему.

В зоологической прострации 
и ботаническом унынии
резвятся выцветшие грации
и выцветают дали синие.

Над шашлыками санаторскими,
телячьей нежности разливами,
лучей неяркими полосками
шутя становятся счастливыми.

Вперёд, радетели забвения,
родные сёстры умирания!
Позднеземное песнопение
притормозит потёмки ранние.

Пусть радость сбудется внебрачная,
пыльца осыплется цветочная.
пусть осень зыблется прозрачная,
не сообщая время точное.

* * *
Где сумерки загустевали,
листвы туманилась кайма,
мы всё сидели-гостевали,
почти что выжив из ума.

Забыв о выморочном счастье,
стареть с листвою заодно,
не допивали в одночасье
своё последнее вино.

Оно стояло — душу грело,
покуда зрели холода
и в небе лиственном горела
позднеосенняя звезда.

Она пощадой не мешала
впотьмах ни сердцу, ни уму.
И мы оглядывались шало
на окружающую тьму.

Мерцало присное веселье,
метался холод по спине.
Не убывало наше зелье,
и звёзды множились на дне.