Записки путешественника

Окончание

Окончание. Начало см. «Дружба народов», 2017, № 8.

 

Море Лаптевых и протока Шахова

 

«В 1638 году Иван Ребров основал наше село, — рассказывает хозяйка русско-устьинского музея Валентина Ивановна Шахова. — Примерно сто лет спустя у нас побывал Дмитрий Лаптев, один год жил. Он в Якутске построил бот, на котором должен был обследовать побережье, нанести на карты восточную окраину, а его брат Харитон — западную.

Дмитрий Лаптев со своей командой приплыл в октябре 1739 года. Корабль вмерз в реку, они решили здесь зимовать, и местные жители помогли перевезти груз на собачьих упряжках. Зимой Лаптев ходил по берегу, составлял карты. И конечно, не мог удержаться — организовал ликбез, учил людей грамоте. Это была взаимная помощь. Местные всегда помогали путешественникам — собачьими упряжками, едой, а путешественники — сахаром, спичками.

Весной, во время ледохода, корабль не должен стоять посередине реки. Лед идет так мощно, что может его поломать. Поэтому восемьдесят человек из села, мужчины, собрались и стали подводить ваги — бревна, по которым корабль можно тащить к берегу. Пробили километровый канал во льду и, стоя по пояс в ледяной воде, протащили корабль. А во время подвижки льда посадили его на мель, потом — столкнули в воду.

Весной Дмитрий Лаптев уплыл по морю до Черского. Но там, видимо, этот деревянный корабль сломался, и Лаптев пешком дошел до Якутска. Позже Русское географическое общество дало морю название моря Лаптевых.

А на этом фото тридцать шестого года, — продолжает рассказ Валентина Ивановна, — родственник моего мужа, первый лоцман на Индигирке, Павел Иосифович Шахов. Отец его из польских ссыльных. Был купцом, где-то на Алдане работал на золотых приисках, золото, видно, промотал, и его сослали сюда.

Жил в Усть-Янске сначала. Был женат на якутской батрачке, работал на хозяина. Сколько у него было сыновей, пять или шесть, не помню, все очень высокого роста.

Сын Павел жил на участке Омуллах, у полярной станции Табор. В тридцать пятом году началась навигация, первые пароходы стали приходить Северным морским путем. Груз разный: мука, сахар, продукты первой необходимости. И чтобы суда могли заходить в реку, понадобился лоцман. У Индигирки многочисленные рукава, какие судоходны, какие нет — неизвестно. Местный совет попросил Шахова помочь найти судоходные протоки. И он на «ветке», сам, с помощью шеста, обследовал протоки и изготовил самодельные карты с указанием глубины, где какой расположен остров, где «лайда» — бессточное озеро. Они бывают настолько широкими, что заедешь — а горизонта не видно. А если еще шторм застанет, да сырой туман окутает море…

И вот Павел на веслах обследовал и нашел, — рассказывает Валентина Ивановна и показывает на карте три большие протоки. — Средняя, как он выяснил, — самая глубокая. И до сих пор, сколько прошло лет, речные суда идут по этой средней протоке.

А Павлу Шахову речники в качестве благодарности подарили вот этот  костюм, — показывает Валентина Ивановна висящий на вешалке экспонат. — Для местных ребятишек он пример».

И для нас, напичканных лжегероями прошлого и современности, — тоже.

«У него, у Павла, тяжелая судьба, но он веселый был. Жену парализовало, он ее десять лет носил на руках, в люльке. Готовил, стирал. Всегда возил с собой в кибитке, сам для нее смастерил. На баяне играл, шутник был. Когда жена умерла, поставил ограду с крестом — потом снесло эту могилу. А рядом и его могила потом появилась. Когда суда проходили мимо, тремя гудками приветствовали», — заканчивает Валентина Ивановна историю, похожую на гайдаровскую сказку о Мальчише-Кибальчише. Но эта история — реальная. То были пожилые капитаны, они его знали. Он давал им советы как лоцман. А сейчас капитаны молодые, о Павле Шахове не знают.

 

 

На малиновом велосипеде

 

«Следующий интересный путешественник у нас был Глеб Леонтьевич Травин. Он в 1929 году решил из Пскова на велосипеде проехать вдоль всей границы СССР от Сахалина до Сахалина. Заказал в Америке велосипед малинового цвета, укрепил его. В пути было много приключений: змеи, тигры, белые медведи… Все пугались его велосипеда, эвены боялись к нему подойти — он был как призрак: длинные волосы, перехваченные кожаным ремешком, а на груди медальон, — рассказывает Валентина Ивановна. — Раз на Севере в палатке заснул, чуть не замерз.

А у нас в 1931 году коллективизацию начинали, тут была метеостанция, три метеоролога, домик с приборами. Они и жили в этом домике. И вдруг дверь открывается, на пороге стоит Иван Щелканов, охотник: "Принимайте гостя". Он нашел Травина, когда тот провалился в снег и отморозил большой палец — его потом ампутировали. Стал путешественник тут жить. Писарем работал. Местные жители вначале приняли его за антихриста с серебряными волосами на железном коне, думали, что хлеб не ест, питается углем (а он, чтобы ремонтировать велосипед, возил уголь, нагревал). Школа тогда только открылась, Травин заменял болевшего учителя. Устраивал вечерки, на которых разучивали новые песни и танцы, проводил громкие читки книг, навел порядок в делопроизводстве в сельсовете. Когда в марте уезжал, местные собрались и сказали: мы у тебя «конфискуем» (модное слово было) железного коня, если не согласен ехать на собачьей упряжке. Как можно на велосипеде?! Это ж верная погибель. Дали ему упряжку, запас рыбы, сопровождающего, Ивана Шелканова, охотника, ему как раз надо было до Черского. Довезли туда Травина. Известно, что потом он благополучно добрался до Уэлена на Чукотке, где встретили его торжественно, даже знак поставили, а в октябре он добрался-таки до Сахалина.

Потом повсюду стали организовывать клубы имени Травина, в школах появлялись пионерские отряды его имени. Потом о нем забыли. И не вспоминали до тех пор, пока журналист с Сахалина Харитонов не выпустил о нем книгу».

Несколько штрихов в дополнение к рассказу Валентины Ивановны.

По поводу велосипеда Травина имеются разные воспоминания. В одних он малиновый, в других — ярко-вишневый, но в любом случае вид велосипед имел необыкновенный: чудная окраска, два емких багажника-чемодана, утолщенная рама. Сбоку привязаны пара скатов и винтовка. Груз Травина составлял восемьдесят килограммов, столько же, говорят, весил он сам. Имел при себе толстую книжку-паспорт в сафьяновом переплете с вытисненными словами: «Путешественник на велосипеде Глеб Леонтьевич Травин». На каждой странице доморощенного документа стояли печати, штампы Владивостока, Хабаровска, Читы, Иркутска, Быкова Мыса…

На севере часто ночевал, зарывшись в снег, как это делают ездовые собаки. Раз встретил огромного медведя. Спасла случайность: хотел кинуть в зверя что под руку попало — фотоаппарат и заметил, что полярное солнце отразилось зайчиком на морде медведя. Направил пучок света в глаз, щелкнул затвором — медведь отскочил.

За два года, с декабря 1928 по октябрь 1931-го, Глеб Травин совершил переход на велосипеде вокруг Советского Союза, пройдя расстояние, равное двум экваторам. Русско-устьинец Алексей Гаврилович Чикачев, рассказавший о Травине в книге «Русское сердце Арктики», вспоминает поставленный когда-то вопрос: а зачем вообще Травин это сделал, зачем нужны экстремальные путешествия? Зачем идут куда-то путешественники-одиночки? Показать пример? Познать человеческие способности и возможности? Никто не знает ответа. Но тянет их что-то…

 

 

«Досельные» и «тамосные»

 

Люди, поселившиеся у холодного океана четыреста лет назад, стали со временем называть себя «досельными», то есть старинными, выходцами из Древней Руси, сохранившими речь, уклад, память, связи с нею. Тех же, кто жил в нынешней, неизвестной им России и лишь временами заглядывал в здешний мир, русско-устьинцы называли «тамосные».

Путешественники, исследователи и «большие люди», как издавна величали в Московии начальников, приплывали сюда (в двадцатом веке все чаще) на огромных кочах «встречь солнцу», прилетали на железных птицах. Они прибывали проводить на Северном Ледовитом коллективизацию (в старинной общине!), выводить на чистую воду «врагов народа», забирать на войну, ставить часовню не на ту сторону, искать чучуну — снежного человека, все эти добрые люди были для русско-устьинцев тамосными. Постепенно в Русское Устье проникала современность, дети ездили учиться в институты и привозили невест, тамосные учительницы выходили замуж за здешних рыбаков, и люди оттуда уже не вызывали такого удивления, как прежде. Но все равно оставались тамосными.

А еще ведь мешались досельные с якутами и тунгусами, русскими и украинцами.

Вот один из них, чей портрет висит в школьном музее, — Алексей Гаврилович Чикачев. Он не путешествовал, а родился в Русском Устье. Отсюда родом были его предки, здесь вырос, помня наказ отца и матери: «Никогда не говори о людях плохо. Услышал сплетню — молчи. Никогда не обижай юкагира. Помни: ты сделаешь ему добро раз, он сделает тебе трижды».

Выучился, стал заведовать местной школой. Правда, из-за отсутствия свидетельства о рождении — с временным, «волчьим» паспортом, за которым надо было стоять в очереди несколько раз в году. Кончил училище, пединститут в Коломне, Высшую партийную школу при ЦК КПСС. Долгие годы работал первым секретарем райкома, встречался с разными людьми, путешественниками, учеными. Занимался историей и краеведением, дружил с писателем Валентином Распутиным и сам писал очерки и книги. В предисловии к одной из книг Чикачева Распутин заметил: «Как бы ни пытались писатели и исследователи проникнуть внутрь этого самородного явления (Русского Устья. — А.Ц.), они все равно остаются людьми «тамосными», все меряющими на «тамосный» же аршин принятых понятий. Но как недостаточно в километры перевести старинное «днище» — путь, пройденный водой за день, потому что в километре не будет меры физических и психических усилий, так и любой посторонний наблюдатель не уловит нечто совсем незначительное, но необходимое».

Фамилия Чикачев, только с буквой «щ» (Чикащев), наряду с коренными индигирскими русско-устьинскимифамилиями часто встречается в документах XVIII, XVII века — в «отписках», «челобитных», «расспросных речах». Предки Чикачева, пишет Распутин, «вырубали изо льдов судно Д. Лаптева, ходили вожами в полярных экспедициях М. Геденштрома и Э. Толля, прославились как добытчики песца и мамонтовой кости, торили за ними пути на океанские острова и на протяжении веков поддерживали все то, что позднее стало примечательностью и славой этой необыкновенной общины».

Поэтому Чикачеву не нужно вживаться в «досельность» — он происходит из нее.

Сама учитель-краевед, Валентина Ивановна Шахова родом из Нюрбы в срединной Якутии, сорок пять лет назад приехала сюда. Досельной ее назвать нельзя. Но и тамосной — язык не поворачивается…

 

 

Русские и украинцы записываются эвенами

 

Вот сколько всего собрала в музейчике в неотапливаемой половине школы. Показывает фотокарточки и рассказывает: «Это сказочница наша, она в гости вас ждет. Это ко мне домой дети зашли, «машкараты», вроде ряженых — в январе по домам ходят, сласти в мешок собирают».

Валентина Ивановна восстановила историю школы, начиная с народной, 1885 года. Все выпуски, все имена детей восстановила — спрашивала у пожилых учительниц. И имена учителей тоже теперь известны. Первым был политссыльный Николай Архангельский.

Старинный альбом с церковью на рыбацком участке. Раньше верующие со всех улусов приезжали на этот участок и молились. Самый северный в мире православный храм чудом сохранился в местечке Станчик.

Редкие открытки. Избушка, заваленная снегом. Во время пурги скатывались с горки и сразу оказывались внутри дома (открытка напечатана в издательстве «Правда» в 1935 году). Дом сельсовета, тоже занесен снегом во время бури. Автор фото А.В.Паул…(дальше неразборчиво). Был такой человек, литовец, партийный работник, приезжал проводить коллективизацию. Сохранился мандат: «Право конфискации средств промысла, имущества, валютных и других ценностей у кулаков, участников банддвижения 1929—1931 гг., зажиточных граждан, прошлых эксплуататоров и явно социально вредных элементов». Написано от руки.

«Почерк какой аккуратный был», — вздыхает Валентина Ивановна.

 «Букварь для обучения взрослых», Учпедгиз, 1956. «Паша пахала пар. Пахала пар рано. Как хорошо пахала Паша. Наша Паша умна».

 «В России издано, — замечает Валентина Ивановна, — может, путешественники завезли. У нас много украинцев, русских, не хотят уезжать, им тут хорошо. Некоторые переписали себя эвенами — на случай, если поймает рыбохрана. У нас же все поделено на участки рыболовецкие — те, кто рыбачит близко, живут хорошо. А мой муж рыбачит далеко. Катера туда не приходят, никто не забирает рыбу. Муж пять тонн выбросил. Рыба пропадает».

 

 

Баянчик

 

«Была у нас женщина, Баянихой звали, у нее муж был, Гаврил Иванович. Его звали Баянчиком, потому что любил выпивать, и когда выпивал, пальцами стучал по груди, животу, как будто по кнопкам баяна».

У них, рассказывает Валентина Ивановна, детей не было. Любили копить, ничего не выбрасывали. И на участке, где они жили, сундучок набитый остался, вещи сохранились, люди не любят трогать. А учительница Полина Ивановна взяла вот эту квитанцию — для музея.

Во время войны фронту нужна была рыба. На участках ходил надзиратель с наганом, следил, чтобы всю выловленную рыбу сдавали, даже рыбьи головы, которые солили в больших медных чанах, и на «ветках», на маленьких катерах отправляли в Чокурдах, а оттуда на фронт. Для себя оставляли только отходы.

«А что такое Табор?» — спрашиваю я, наткнувшись на какую-то бумажку. «Место такое. Сейчас там типовые дома, фенольные, а до этого были домишки. На Таборе сталинские заключенные разгружали товары. Жили они в Полоусном, там лагерь был, а на Табор их привозили для разгрузки судов. А потом заключенные бунт устроили, в пятьдесят шестом году, кажется. На катере из Табора пришли осенью в Чокурдах и сказали: у нас одежды нет, замерзнем. Если за три дня не вызовете самолет, не отправите на материк — всех убьем. Первый секретарь три дня не спал, сидел на телефоне, в Якутск звонил. А за то время, что ждали, зэки передрались, кто-то умер. Но их всех вывезли тремя самолетами до Якутска, с тех пор здесь нет заключенных.

А потом стали строить Северный морской путь, и нужна была полярная станция, на ней жили метеорологи из Ленинграда, мой муж с ними дружил. А почему Табором назвали — там путешественники останавливались. Ну, то есть все время народ, как цыганский табор. Дом был капитальный. Много на таборе путешественников было, каждый что-то себе брал на память, ничего не осталось».

Но в тетрадках у Валентины Ивановны все зафиксированы, кто жил на Таборе в разные годы: заключенные, повара, метеорологи, гидрологи, собиравшие данные для навигации проходивших судов. «Сейчас другая навигационная система, «Глонасс», очень точная, для дальней проводки судов, — со знанием дела поясняет Валентина Ивановна. — По всему миру работает, навигационная спутниковая система на реке Индигирке».

Научный прогресс тоже зафиксировала: «В советское время была комплексная гидрографическая экспедиция, занималась промером глубины моря для проходящих судов. В восьмидесятые — импульсно-фазовая радионавигационная система "Марс-75" обеспечивала в этом районе безопасность прохождения судов. Потом никто не жил на Таборе, один охранник остался. А потом начали восстанавливать. У них телефон есть, оттуда можно позвонить».

Она много для музея фотографировала: зверей, птиц, северное сияние. Собирала предметы интересные: солнцезащитные старинные очки, щипцы для угля, вафельница… Фиксировала судьбы людей, но только не как на доске почета.

«У нас выпускник был, Сергей Черемкин, афганец, его убили под Якутском из-за тридцати тысяч рублей. Его жена Снежана Алексеевна, учительница начальных классов, тоже погибла. Вышла с дочкой, козырек от подъезда упал. Такая судьба».

 

 

Банный день и отношение к свободе

 

Сегодня никого собрать невозможно, пятница, банный день для мужчин. Ребята часто даже на уроки не приходят. Так что сидим и разговариваем между собой в пустой школе. Обсуждаем русско-устьинский менталитет.

«Самостоятельность?» — предполагаю я. «Нет, — считает Бугаев, — скорее, патриархальность. Банный день. В пятницу мужчины моются, в субботу женщины. На выборы не пойдем — баня сегодня… И еще сплоченность — больше сохранили свою исконность русскую, чем в других улусах. Как староверы… Сколько веков держались».

«Помогли отдаленность и труднодоступность», — полагает наш проводник Евгений Стрюков. «Так все же, — допытываюсь я, — какое ключевое слово: свобода, самостоятельность, патриархальность?»

«Ментальность свободы, — формулирует Бугаев. — Свобода — тоже категория ментальная. От ментальности зависит, как я отношусь к свободе. Для кого-то и короткий поводок — свобода. А для другого: свободно гуляет — а не свобода».

Северное сияние бывает перед пургой. Вчера вот было.

«В пургу, — просвещает наш проводник-спасатель Евгений Стрюков, — нельзя останавливаться, иначе с пути собьешься. А одежда, — говорит он по поводу моего отмороженного носа, — должна соответствующая быть. Фонарь и одежда, желательно, красная, оранжевая — чтобы издалека видно было».

Да, думаю я, оглядывая себя: ни фонаря, ни одежды.

«Когда идешь, снег нельзя есть, — сообщает мне Евгений азбучные истины Севера, он все о безопасности. — Он на суставы действует. Надо топить снег и кипятить. Ветровые спички, они не гаснут при ветре. Свисток тоже нужен, пластмассовый, к губам чтобы не примерзал. Коньяк нужен, спирт…»

«Вчера бабушка всех забила, — вспомнил про встречу в учительской Бугаев. —  А начальник ДЭЗа, Сергей, тот, что нас на рыбалку возил, тихо сказал соседу:  "Если бы можно было, — сразу уехал бы отсюда и детей увез…" Это он к тому, что не надо идеализировать: Русское Устье, община, трезвость… В Оленегорске — мат, запои. Роль играют — ментальность и отношение к свободе».

 

 

Долетим до луны

 

Итак, переселенцы свое движение в Сибирь связывают с эпохой Грозного, определяя область исхода — европейское Поморье. В документах колымчан, индигирцев, русско-устьинцев об уплате налога в 1650 году названы устюжане, вятичи, усольцы, мезенцы, белозерцы, холмогорцы, пинежане, вымитенцы, новгородцы, кайгородцы, чердынцы.

На кочах, и вероятно, на собаках двигался этот поток в поисках пушных угодий. «Далеко не все промышленники оседали в новых местах, но ясно, что именно они образовали ядро жителей Русского Устья, определили его культуру и диалект». Это из статьи, которую я прочел в школе. Непонятно: так бежали от Грозного или искали пушные промыслы? «Разные люди-то шли, — разумно заметил Бугаев. — Кто за чем».

Да и эти, потомки досельных, все разные: c разными лицами, фамилиями. Зашли в класс, где собрались дети. Представляются по-взрослому: «Ангелина Сергеевна Портнягина, 4 класс». — «Суздалова Татьяна Ивановна, 8 класс». — «Щербатюк Настя Радомировна, 7 класс». Портнягин Никита Сергеевич и Ивановский Данил Михайлович из восьмого, Алеша Черемкин из пятого, Данил и Сережа Киселевы из четвертого… Очень хорошие лица, чистые.

Спрашиваю ребят, кто местный, в Устье родился? Оказывается, всего один. Учительница объясняет: «У нас же нет родильного дома. Уезжают в Чокурдах, в Якутск, там рожают и возвращаются. А родители их здесь родились. В Русском Устье была больница, в шестидесятые — в начале семидесятых закрыли».

«Что делаете, когда уроки заканчиваются?» — выспрашиваю детей. «Я сначала руки мою, ем, делаю уроки». — «А я убираюсь, мою посуду…»

Могут солить рыбу, готовить строганину, юколу. В семьях по двое-трое детей.

В школе есть послеобеденные уроки (по выбору), спортивные секции — футбол, волейбол, баскетбол, борьба. Кружки по рукоделию, «умелые руки», оригами. Выпускают газету «Детский век», некоторые пишут стихи.

Куда, спрашиваю ребят, ездили, где бывали? — В Новгороде, Петербурге — на экскурсиях.

На компьютерные игры уходит от одного до трех часов в день. В сетях сидят, но недолго. «А не холодно вам?» — спрашиваю детей Северного Ледовитого. «Нет, привыкли». — «А что больше нравится, лето или зима?» — «Зима».

Полярная ночь для них привычна. Учительница замечает, что они чувствуют себя одинаково, что в полярную ночь, что в полярный день.

Дома есть цветы. Собаки, кошки, черепахи. «У меня две черепахи и птица — попугай. Пока не говорит».

Спрашиваю, что они думают о будущем своего села. Людей будет больше или меньше?

«Меньше», — отвечает кто-то. «Почему меньше, — не соглашается восьмиклассница Таня, — если наши дети будут здесь жить?»

«А если бы ты стал главой наслега, что сделал бы?» — задаю не слишком умный вопрос. «Если бы я была главой, спросила бы у детей, что нужно сделать», — ответила одна ученица. «Следила бы за порядком», — другая. «Сделал бы теплые туалеты. И чтобы каждый день была баня».

Один из опрошенных выразил желание долететь до Луны.

Ну, до Луны, хотя, кажется, что она здесь рядом, протяни руку, из Русского Устья не добраться. Но все-таки, — решили ребята в ходе нашего обсуждения, — надо каждый год ездить в какой-нибудь другой район и дальше.

 

 

А вдруг это модель России?

 

Учителя рассказывают: ребята у школы крепость построили — «Взятие снежного городка», по картине Сурикова. Строили по рисунку, по эскизам. До этого рыли окопы в сугробах. Сколько испортили свечек (в полярную-то ночь), сколько штанов порвали!

«На четыре часа, — смеются учителя, — у нас ничего не назначают: все бегут за хлебом. У нас здесь хлеб пекут, и в это время открывают магазин».

Сельская администрация содержит пекарню, община — баню.

Разбираю каракули моего полевого дневника. Сидим где-то, анализируем ситуацию.

Бугаев: «Государство определяется через культуру. У евреев есть выражение: если проблему можно решить с помощью денег, это не проблема, а расходы».

Спасатель Стрюков: «По сравнению с нами, эвенами, юкагирами, вы — молодой поселок. Вот посмотрите на Оленегорск: какое процветающее было село! А теперь там столько же людей, сколько у вас. У вас двенадцать заявлений на новые дома, а там пустые стоят».

Бугаев: «Характер образования зависит от характера инфраструктуры. Какую инфраструктуру построим, такая будет и школа. Если маленькая школа начинает думать об инфраструктуре села, возникает другое образование. А если ориентироваться только на рыболовецкую общину… Не можете же вы готовить только рыбаков».

Учительница: «Это так. Дети уезжают, находят денежные места. Но жить они там не хотят, возвращаются».

Суммируем наблюдения и идеи, рожденные в Русском Устье.

Противоречие между свободой, самостоятельностью — и патриархальностью в общине и дома. В большой семье главенствующую роль играет мужчина. К нему в Русском Устье не то чтобы на «Вы», но…

Сохранилось уважение к труду, любому труду.

Отношения в семьях, даже если двоюродные, троюродные братья и сестры не проживают вместе, сохраняются близкие. «Почему ты у бабушки не бываешь? Ты должен приходить к ней каждый день!» Отцы и дети проводят много времени вместе, отцы учат детей ставить капканы, ловить рыбу…

 Приметы, традиции, запреты. Когда садимся за стол есть строганину, нельзя лезть вперед старших, если «пупки» вытаскиваешь — по рукам…

Бросается в глаза: приезжие и смешанные семьи отличаются от коренных русско-устьинских. Хотя есть и такие, которые осваивают местные традиции.

Рисуем картинку: два концентрических круга. Внутренний — школа, взаимодействующая с внешним кругом, социокультурным фоном. Или по-другому: общинность как кооперация, ее взаимоотношение с индивидуализацией. Не только фон влияет на школу, но и школа на него.

Красивая идея: государственность определяется культурой (если только определяется).

В итоге — модель индивидуализации образования на основе принципа общинности! Интересная идея. Требуется программа. Как построить индивидуализацию на основе принципа общинности, характерной для Русского Устья? (А вдруг это модель России?)

Ищем решения.

«Можно организовать рыбалку по русско-устьински, малыми группами». — «Ну, это самое простое. Интересней на этих же принципах — обучение математике, химии, истории». — «Туризм, северное сияние, северный транспорт, приглашать иностранцев». — «Чтобы поселок чуть вырос, нужны рабочие места»…

Заметка на полях дискуссии: строить учебный процесс на принципах общинности, кооперации возможно — это давно доказали Михаил Щетинин, Виталий Дьяченко, в Красноярском крае обычные сельские школы работают с помощью коллективного способа обучения — КСО. Вне урока тоже. Групповой проект детей: решили собрать «Буран» — кто-то изготовляет мотор, кто-то гусеницы.

Учительница, неожиданно: «Решаем возродить разведение песца, создаем проект, для которого требуется знание химии, биологии и т.д. И не один проект, а несколько».

Стрюков: «Вам нужен туризм, рыбалка, охота… Учите детей, растите своих специалистов».

Учительница: «Но так есть опасность превратиться в шоу. Да и граница у нас, никто не пустит».

 

 

Так из какого они века?

 

Все понимают: они не из XVI века. Современные люди. Дома компьютер, в интернете погоду смотрят. Самовара нет. Но сами отношения…

«Рыбак же не по графику рыбачит, — говорит молодая учительница, — он по часам не сможет на работу ходить. Мне муж говорит: как это я буду ходить, на часы смотреть? С другой стороны, если поставил сети — следи за ними. Если непогода, муж начинает переживать, что рыба портится. Я это к тому, что рыбак свободен, он ни от кого не зависит, кроме себя. Но — ответственность!»

Учительницы опросили население и с помощью разноцветных столбиков-гистограмм выразили проблемы села Русское Устье.

Пьянство, равнодушие друг к другу, криминальная обстановка — этого почти нет! На переднем плане — невозвращение детей в родное село. Слабая инфраструктура, отсутствие дорог, работы...

Проблемы здешних семей. Зависимость детей от родителей. Низкие доходы. Отсутствие бытовых удобств. Но нет, почти нет пьянства, неустроенной усадьбы, отсутствия в семье общего дела.

Проблемы школы. Отсутствуют дополнительные доходы. Недостаточна профессиональная ориентация. Но нет невнимания к здоровью детей, равнодушного отношения к ученикам.

Проблемы организации труда. Беспокойство за свои профессиональные действия, неумение работников общаться друг с другом. А пьянства — все равно нет!

Проблемы человека в Русском Устье есть, конечно, русско-устьинцы самокритичны, считают, что не дорабатывают и семья, и школа. Бывает, идут вслед за кем-то, не имеют собственного мнения. Но нет страха за свое здоровье. И нет проблемы отсутствия собственного дома.

Ценности Русского Устья: счастливая семейная жизнь, здоровье, хорошие, верные друзья, интересная творческая работа. Это для них главное.

Для сравнения: что в других поселках улуса.

Проблема номер один — пьянство. Здоровье. Страх возможных обид, то есть психологический дискомфорт. Везде низкие доходы, низкая оплата труда. В Оленегорске — антисанитарные условия. Проблемы семьи другие, чем в Устье: нежелание взрослых находить работу самостоятельно. Как неизбежное следствие — отсутствие самостоятельности у детей, безучастность родителей (ребенок растет сам по себе).  В райцентре Чокурдах — конфликтные отношения между подростками. И везде — страх за свое здоровье и личную безопасность. В Оленегорске, где нет оленей, — отсутствие дела.

А ценности те же — здоровье, счастливая семейная жизнь, творческая работа. И сказки Русского Устья, которые тут все любят.

 

 

Вместо присказки

 

В этих сказках нет присказок и концовок. Начинаются прямо с описания ситуации: «У царя не было детей». Сказка издревле стояла здесь ближе к жизни, в большей степени воспринималась как быль. Само слово «сказка» употреблялось в значении «рассказ».

По дороге к сказочнице бабе Варе увидели северное сияние. Не цветные всполохи, а широкий млечный путь, согнутый в белую радугу. Передвигаться зимой по селу непросто — сугробы, единственный способ — по теплотрассе, все ходят по трубам. Мимо магазина, старого здания начальной школы и памятника первому летчику добрались до сказочницы.

Дома уютно, на диване яркая накидка из лоскутков и куча сказочных  персонажей — кукол сказочница «одевает» для детсада.

Баба Варя окончила начальную школу в 50-м году с похвальной грамотой, потом три года жила в интернате и закончила в Чокурдахе семилетку, поступила в Якутске в фельдшерско-акушерскую школу. Работала в Чокурдахеакушеркой, медсестрой, девять родов самостоятельно приняла. И тут, в Устье, тоже — и двойню принимала, и ножками вперед. Одно время работала при райкоме партии на общественных началах секретарем общества трезвости (это когда Горбачев решил обновить Россию). «То обновляют, то старят, а дети рождаются». — «А сказки когда начали сочинять?» Улыбается: «Я не сочиняла, я внукам рассказывала» (у нее на стене в комнате фотомонтаж из детских лиц, все красивые — 5 детей, 17 внуков, 15 правнуков.

«А когда сказки записали?» — «К какому-то юбилею. А, вспомнила: мне было семьдесят пять лет и Чокурдаху — 75. Вот тогда дочь мне и говорит: мама, выделили деньги на мероприятия, на издание будут давать деньги, сделай что-нибудь. Ну, я и написала. Не только сказки, там и то, что было действительно, и стихи, а здешние школьники и дети из художественной школы в Чокурдахе рисунки нарисовали к каждой сказке».

 

Стихи писать я не умею,

Лишь к мыслям рифму подбираю,

А мысли удержать не смею —

Они порой меня терзают.

 

И потому свои «творения»

Я прячу, прячу от суда.

И называть стихотворением

Я не посмею никогда.

 

Баба Варя накрывает на стол, поит нас чаем, балует вкусной едой, а я все читаю, оторваться не могу от этих ее незатейливых творений, которые она не смеет называть стихотворениями, ну, пусть так, пусть сказка.

На картинке — солнце, облака, красный домик с треугольной крышей, чьи-то красные следы тянутся по земле и на домик карабкаются. А у домика стоят двое, не поймешь кто.

 

Маленькие гномики

Жили в своем домике.

В доме прибирали,

Деток поджидали.

Дети прибежали,

Громко закричали.

Испугались гномики,

И ушли из домика.

Разве можно так кричать,

Добрых гномиков пугать?

Ведь они хорошие,

На детей похожие.

 

Стихи-сказки у бабы Вари похожи на ее голос, успокаивающий, убаюкивающий. Вот в чем сказочность сказок бабы Вари: откуда тут, в тундре, у Северного Ледовитого, взяться тиграм, львам и другим «нездешним» животным, растениям и деревьям, а у нее в сказках они есть. Елка, которая тут не растет, она же сама по себе сказочная. И малыш растит эту сказочную елочку в Русском Устье, а потом, когда уже в школе учится, не дает ее срубить на Новый год, и все дети из класса украшают ее, танцуют, играют. А потом уже целый ельник вырос, но никто в деревне не срубает елок, а «малыш давно стал дядей, но люди помнят, как еще малышом он первый начал спасать ели от вырубки».

Ну, разве не сказка?

Четыре зверенка на поляне делят четыре яблока, один зверенок делит, другой, а все время одно яблоко лишнее остается. Оказывается, все зверята не были жадинами и отдавали яблоки друзьям, а про себя забывали.

Правда, думаю про себя я, они не умеют считать, но, как говорил когда-то известный педагог Шацкий, считать-то мы их научим, главное, чтобы не обсчитывали…

 

Пусть идет, как идет. Только хорошо…

Разговорились со сказочницей бабой Варей и ее племянницей, школьным библиотекарем Татьяной Суздаловой о мучающем меня вопросе. Он касается не только Русского Устья. Что же получается: убежали, уплыли от Ивана Грозного на кочах, а приплыли… опять к Грозному? Или по-другому: замороженное состояние Руси? И как быть в нашем конкретном случае? Замороженное село — трогать его или не трогать?

Вот что они сказали.

Татьяна: «Мы почему любим эти места, хотя сегодня не как в прежние годы на Севере — ни апельсинов, ни яблок, ни голубого песца, ни Северного морского пути. А мы любим. Из-за свободы. Пока дойдет до нас, многое переменится. Нам постоянно что-то присылают, требуют то одно, то другое, но пока дойдет до нас… У нас большая самостоятельность, свобода.

Вот говорят: детям нужны города, развитие. А они хотят жить в суматохе? Они побегать хотят, когда солнце светит, даже чокурдахские приезжают — по травке побегать. Конечно, у нас нет суперотличников, из каждого Пифагора не сделаешь. Зато художники есть, рисуют так замечательно».

Баба Варя: «Наш народ азартен. У женщины трое детей, один грудной, а она едет в команде в Чокурдах, за спортивную победу бороться. Это наш вольный дух, наверное».

Татьяна: «Вы не подумайте, что у нас все плохо (а что меня убеждать — и так видно). У нас вот газета «Детские вести», ребята сами выпускают. Там много интересного: авторы ошибки нарочно делают, и в конце газеты вешают объявление: «Найдите три ошибки. Звоните по телефону…»

«То есть, — говорю я, — не надо влезать в эту ситуацию, ну, в ту, что в селе, в школе?» — «Да, не надо, — считает племянница Варвары Серафимовны. — Пусть идет, как исторически сложилось». — «Вы тоже так считаете?» — спрашиваю бабу Варю.

Она улыбается своей доброй чудесной улыбкой. «Вы знаете, — тихо говорит, — меня беспокоит, что новое освоение Севера против здоровья населения. Сейчас они пока только летают, а потом… В шестьдесят втором году, при первом освоении, проверяли талую воду, растения на радиоактивность. Тогда уже была высокая». — «Это здесь-то?» — «Да, в тундре. Я тогда работала на санэпидстанции — не хватало персонала, я пошла — и увидела. Заморозили ситуацию. А если начнут высасывать газ, нефть, то… Я вообще-то консерватор, — смущенно улыбнулась Варвара Серафимовна. — Экспедиция тут работала на островах, разведывали что-то. Увозили кости мамонтов, изучали. Их выжили промышленники натурально, сказали: это наше. Добыли какой-то камень, руду. Николаев, когда его президентом выбрали, объявил — все, никого туда не пустим. А получилось… Из всех наших четырех тысяч населения, наверное, я одна не согласна с этими овцебыками. Привезли их — и дикие олени пропали. Всю жизнь были, а тут раз — и исчезли».

Слушая бабу Варю, я подумал: завезенный сюда овцебык, поедающий растительность и вытесняющий местного оленя, и те, что «пока летают», — не похожи ли они друг на друга?

 

 

Хорошо на бронтомазе

 

Собираемся в обратную дорогу, в Чокурдах. Учитывая мою отмороженную физиономию, подгадали под транспорт — теплую машину необычной конструкции. С колесами величиной с человека. Изготовлено на заводе специально для северян, по штучным заказам. «Бронто-МАЗ» называется. По сравнению с ним «Петрович» — четырехколесный вездеход, да и шестиколесный, дизельный, который выпускают в Тюмени, — игрушка.

Часов пять-шесть — до Чокурдаха. Мутная молодая полярная ночь.

В гостинице жарко, как в бане. Топят сырой нефтью с газо-конденсатом, которые привозят танкеры. В отличие от Белой горы, там-то топят углем, поэтому Белая гора совсем не белая.

В Аллаиховском районе найдены запасы нефти, золота, молибдена, сурьмы. Но пока заморожены. Поэтому Чокурдах— не лунная поверхность, каким бывает типичный ландшафт в местах добычи. Здесь картинка другая: горизонтальные дымы утопленной в снегу кочегарки, бараки, точно из кинофильма «Кин-дза-дза». Если и бежать из Устья, вряд ли сюда.

Часть берега, на котором стоит село, унесла Индигирка. Обвалился подвал, где держала рыбу община. Земля ушла в реку рядом со старой школой. «И все Русское Устье уйдет, — убежден хозяин домашней гостиницы, в которой мы ночуем. — Если не в море уйдет, то так развалится».

Примеры перед глазами. В поселке геодезистов Похвальном, где были прииски (там нашли газ и золото), стояли благоустроенные дома, вертолетная площадка, космическая связь. Восемнадцать боксов для «КАМАЗов» и кранов. Развитая инфраструктура, спортзал, баня… И все кончилось. Во время перестройки поселки геологов закрыли по всей стране.

«А у Русского Устья, — спрашиваю я, — ситуация шаткая?» — «Шаткая. Я говорил главе района: зачем тут строите? А он: "На мой век хватит"».

Сила Кориолиса¹  в Северном полушарии направлена вправо, правые берега рек более крутые, их неостановимоподмывает вода. Люди живут в замороженном состоянии, в преддверии катастрофы. И эта ситуация до сих пор не осмыслена. Берег обваливается. Русская речь исчезает. И если ничего не делать, гораздо быстрей, чем думаем, река унесет село в Ледовитый океан.

 

 

Северные амазонки

 

Встретились с двумя серьезными дамами — членами Ассоциации юкагиров. Насчет юкагиров — вопрос темный, есть они или нет. Их изучают в институте гуманитарных исследований в Якутске, но до сих пор, кажется, не пришли к определенному выводу. На нижней и верхней Колыме есть села Нелемное и Андрюшкино, там живут потомки древнего племени, коренного населения северо-восточной Сибири, обитавшего до тунгусов, якутов и русских. Одна из моих собеседниц, Мария Ивановна, рассказывает, что зять у нее татарин, муж якут, а сама она считалась эвеном, но «в глубине души чувствовала, что юкагирская кровь во мне течет». И это, говорит, подтвердилось, когда кровь брали из вены на генетический анализ.

Словом, это отдельная тема, про юкагиров, а меня страшно заинтересовали сами дамы, чем они занимаются. Представлю: Мария Ивановна Максимова — руководитель этнокультурной экспедиции на «Буранах» «Индьи», что означает «оленья жила», «жилистая» («Мы все жилистые», — подтверждает Максимова). Другой член буранной экспедиции — Зинаида Васильевна Щербачкова, родом из Андрюшкино. Мать семерых детей и бабушка пятерых внуков.

В экспедиции на «Буранах» ездят одни женщины. Видимо, не случайно. «У нас был матриархат, — рассказывают они. — Женщина всегда главой была». — «И мужчины подчинялись?» — «Конечно».

«Экспедиция у нас девятый год, — рассказывают женщины. — Мы решили так: раз наши отцы, деды, прадеды — кочевники, надо кочевать, менять места, праздники оленеводческие устраивать».

Мома, Абый, Нижнеколымск, Среднеколымск — по этому маршруту они прошли 9500 км. Десять женщин. Экспедиция проходит ежегодно весной.

«А что вы делаете в поселках?» — «Проводим мероприятия, мастер-классы.  У нас разные направления работы: обмен опытом традиционного воспитания, сельское хозяйство, природопользование. Проблемы языка, шитье, горловое пение…  Мы свое — они свое».

В буранной экспедиции женщины разного возраста: самой младшей двадцать шесть лет, старшей — семьдесят пять. Приезжают в поселок, в школу. И то, что увидели в экспедиции, что знают, — рассказывают. Отношение к незнакомым людям у них родственное. «Каждый улус на дороге — сородичи». Это, говорят, связано не с национальностью, а с людьми, всеми народами Севера.

Такая вот кросскультурная экспедиция.

«Благотворительные концерты даем», — сообщают как о привычном.

Представьте только: приезжают женщины на «Буранах», дают концерт, а деньги от продажи билетов возвращают обратно — на развитие поселка, малочисленных народов. Взамен ничего не просят.

«Они нам бензин дают, — признаются дамы. — Иногда спим, едим на улице. «Буран» ломается, всякое бывает. Один раз едем с Андрюшкино, ветер, холодно, хоть весна, а пурга. На горе разожгли костер, обсохли. Спускаемся и видим: тысячи оленей-дикарей. И они нас видят. Мы замерли, а вожак поднимается на гору, стоит, ждет, и все за ним побежали. Важенки, беременные оленихи, к морю шли. Это такие мгновения…» — обрывает себя на полуслове Мария Ивановна.

 «А правда, что по закону Российской Федерации вы имеете право добыть для себя одного оленя в год?» — спрашиваю северянок. — «Да, законы противоречат жизни. Если у тебя есть сеть, тебя поймают. Рыбу ловить разрешено только удочкой». — «Чем-чем?» — «Только удочкой, ну, спиннингом можно».

Ну и картинку нарисовали господа думцы — прямо для палаты №6: в декабре у Ледовитого океана сидит человек и ловит рыбу удочкой.

 «Это еще если твоя земля. А вода на ней — федеральная, поэтому вкладку должен иметь, разрешение покажи. Наш аксакал, Владимир Николаевич Слепцов, пробился к Медведеву на прием, когда тот был президентом. Рассказал. Но ответ пришел из Якутска тот же. Чего они боятся? Никогда эвены, эвенки, юкагиры не будут брать тоннами от своей земли-матушки. А у нас ведь инвалиды, им тоже есть нужно».

Мария Ивановна вздохнула и заговорила о другом: «Есть такая программа  "Шаг в будущее" — разные проекты детские. У нас дети из малоимущих семей нигде не были, ничего, кроме Индигирки и океана, не видели. Где найти средства, чтобы вывезти их на недельку в Москву? Я сама в Москве не была».

«Слышал, молодые ребята у вас — бессемейные». — «Да, да, у меня двоюродный брат, ему за шестьдесят, никогда не создавал семью. Все время в стаде. И безработных у нас много. Куда идем, не знаю. Картошка в Чокурдахе двести рублей, яблоки двести двадцать, — сообщает Мария Ивановна цены конца 2014 года. — И это старый завоз, а когда новый — сильно дорожают».

«А меня беспокоит, что в наших северных улусах закрыли санэпидстанции, — говорит медсестра с сорокалетним стажем. — Если ребенку назначен антибиотик, раньше выясняли, какой ему подойдет. Сейчас не выясняют. А если он не годится?  Чтобы сделать анализ, надо в Якутск лететь. Туда и обратно — 48 тысяч. Если беременность от тридцати недель, будущая мамаша должна обязательно находиться в райцентре по родовому сертификату. Но это только слова. Я сама в свое время долго ждала, когда мне этот сертификат дадут. Дети выросли, я до сих пор жду».

Их положение много хуже, чем у индейцев в ранней Америке (про нынешнюю говорить нечего). Кого в этой стране интересует их судьба?

В Аллаиховском улусе когда-то было 27000 оленей. Осталось 300. «Когда началась приватизация, — пояснили женщины, — стали дробить стадо. А ведь если много гнуса, олени в кучу сбиваются и так выживают. А поодиночке не выживают».

Их экспедиция не только о Севере. Они хотят показать детям, внукам, что такое Россия.

 Эти серьезные женщины, проходящие на «Буранах» по десять тысяч километров, напоминают племя амазонок. Но в отличие от тех современные амазонки не воинственны. Их миссия другая: служить почтальонами в замороженных пространствах. Нести добрые вести, связывать людей друг с другом, помогать. Детям в особенности. Они хотят, чтобы дети увидели что-то кроме своего угла. Женщины из «Индьи» хотят взять детей в свои экспедиции.

 

 

Блуждающий поселок

 

Спасатель Евгений Стрюков высказал мысль, которую позже услышу от учеников местной школы и улыбнусь детским фантазиям. В здешних местах якобы надо строить дома не на сваях, как везде в Якутии, а на нартах. Дом на полозьях и «лёжках», чтобы не провалился. Если оттайка, снимаешься с места и уезжаешь. А если река меняет русло, можно назад вернуться. Блуждающий такой поселок. Хозяин нашей гостиницы припомнил: в 80-х годах пользовались сборно-разборным домиком  «Север-3». Специально для оленеводов. Все на болтах: можно быстро собрать, разобрать, перевезти. Так что у фантазий учеников и Евгения есть реальная почва. Но она тут «хлюпкая».

«Деньги на ветер кидают, — считает хозяин дома. — Строят, а поселок как в болото уходит. Русское Устье опять, видно, придется перенести в другое место. На участке Индигирки есть горы Малые камни, мимо суда проходят. Если бы я был главой района, никого бы не слушал, пробивал бы деньги на переселение на Малые камни. На камнях и Похвальный, и Чокурдах стоят — вода не берет. Кремень ничто не берет».

Вода Чокурдах не берет, а что-то все-таки точит. Пожилых больше, чем молодых, уезжают и уезжают. Самые молодые, самые активные жители поселков не скрывают: случай представится — сразу уедем.

Хозяин гостиницы, как многие его земляки, ловит и сдает рыбу, которую община самолетом переправляет в город. Летнюю добычу сдают все местные жители — никуда не денешься, в районе нет рефрижератора. А зимой могут и себе рыбки оставить. Из средств, полученных от продажи, община выплачивает рыбакам зарплату, снабжает бензином, обеспечивает снастями, сама ищет покупателей. Но это скорей исключение из правил. В остальном в районе развал, говорит хозяин.

Явился Евгений с двумя «поцелуями» на щеках — мороз сильный, ездил в Оленегорск, его и «поцеловало». Передали по ANTEL, программа такая, где сотовый не работает: «В сторону клуба и школы начинается северное сияние. Если Цирульников хочет, может выйти!»

Пошли посмотреть. По дороге зашли в чокурдахский магазин. Цены в декабре четырнадцатого года подтверждали сказанное амазонками. Хлеб черный — 115 р. Свекла — 170, морковь — 200, яблоки 245—310, помидоры 280—320. Маргарин, маленькая пачка — 290 р. Водка, самая дешевая: 1500—1800. Была, правда, бормотуха (эквивалент советской плодово-ягодной) за 300 р. Это в райцентре, а в поселках — за несколько сот километров? А сегодня, в 2017-м, сколько стоит еда для народа там, где начальники борются за шельфы Арктики?

 

 

«Не средневековье все же»

 

Заместителя главного врача Чокурдахской больницы зовут Веденей Алексеевич Кисилев. Молодой доктор и поведал нам, каково состояние местной системы здравоохранения.

Больница в районе одна, в поселках — фельдшерские пункты. Транспорт есть только в одном поселке. В экстремальной ситуации — санавиация. Ее ближайшая  база — в Устьянском и Среднеколымском районах, до Чокурдахатри часа лёта — вполне достаточно, — говорит зам главного врача, — чтобы истечь кровью. И если острый инфаркт, уже не поможешь.

 Бывает, что связи нет. В поселках есть спутниковые телефоны, но бывает, дозваниваются, а понять невозможно, что говорят.

Хотя больница хорошая. И специалисты хорошие: хирург, анестезиолог, два детских врача, три терапевта, невролог, врач-лаборант. Они же выполняют функции гинеколога, офтальмолога и стоматолога. Некоторые имеют по две специальности, УЗИ могут сделать.

«Давно не было такого состава», — с гордостью сообщает Веденей. Полтора года назад в районной больнице было три врача, анестезиолога вообще не было, приходилось брать ответственность на себя.

А почему не было? Оказывается, «благодаря» федеральной программе «Земский доктор», за которую в Кремле радостно отчитались, но их из программы исключили: Чокурдах, расположенный на краю света, не считается сельскимпоселком. Благими намерениями, как говорится…

А так, со стороны, — больница хорошая, новая. В стационаре 33 круглосуточные и 10 дневных коек. Лаборатория оснащена современным оборудованием. По программе для выхаживания беременных получили аппарат искусственной вентиляции легких. Но всех «подозрительных» беременных стараются отправлять в Якутск.

Интересуюсь у доктора Веденея, какие вблизи Северного Ледовитого распространены заболевания. Те же, что и вдали: у взрослых — сердечно-сосудистые,  у детей — простудные. Временами случаются всплески суицидов. Еще высокий процент онкологических заболеваний. Но больше половины случаев выявляется на ранних стадиях благодаря специалистам из Якутска — все население прошло УЗИ. Как говорят в медицине, здоровых нет, есть недообследованные.

«А сами можете обследовать?» — «Что-то можем. Но аппарат УЗИ — старый. Рентген старый. Флюорограф новый, цифровой, эндоскопический аппарат хороший, но специалиста нет. Ни МРТ, ни компьютерного томографа нет, но он не так уж нам и нужен. Нужнее хороший УЗИ и маммограф, он, кажется, на горизонте замаячил».

«Реформа здравоохранения вас коснулась?» — «Коснулась. По программе "Здоровье" привезли "газель", а зачем она нам? Год поездила и стоит. Регион ветреный, быстро заметает; раз — и дороги нет».

В больнице в Чокурдахе молодых врачей пятеро из четырнадцати. В фельдшерских пунктах — по-разному. Зарплата в фельдшерском пункте 30-35 тысяч (по президентской программе, вместе с 7-8 тысячами доплаты). У врача голая ставка 30900 рублей, плюс дежурства, совмещение, у участкового максимум 50 тысяч с хвостиком. А так у врача-специалиста — одна зарплата. Поэтому куда денешься — врач охотится и рыбачит.

Молодой доктор Веденей работает в Чокурдахе три года. Закончил мединститут, ординатуру, работал в республиканской больнице. Но родом отсюда, сюда и вернулся.

«Ребята, школьники, хотят в медицину?» — «Таких мало».

По целевым местам можно поступить вне конкурса, но у них желающих не оказалось, хотя, чтобы поступить, достаточно сдать ЕГЭ.

Население Аллаиховского района уменьшается год от года. Продолжительность жизни «в районе пятидесяти» — назвал доктор страшную цифру. Но если убрать несчастные случаи, возраст будет не как в Средневековье, побольше, — успокоил он меня.

 

 

Нельзя сказать, что ничего не происходит

 

В Чокурдахе здание школы постройки восемьдесят пятого года, деревянное и страшно холодное. Молодого школьного директора зовут Евдокия Владимировна Забаре. Общественный помощник депута якутского парламента Ил Тумэн, она добилась строительства каменного здания, и скоро начнут привозить по зимнику первые материалы. Когда соединят начальную и среднюю школы, детей будет побольше. А деревянное здание используют для дополнительного образования.

Сравнивая школы в дальних поселках с райцентровскими, директор признает, что по уровню знаний, особенно в начальных классах, дети там сильно отстают. Некоторые ребята из поселков учатся и живут в Чокурдахе, в интернате. «У этих деревенских детей круг общения меньше, вначале немного теряются. Полгода — год преодолевают языковый барьер: в Чокурдахе говорят по-русски, а в их поселках — по-якутски. Но дети приспосабливаются и охотно работают».

Половина выпускников поступают в вузы, в основном технические. «Возвращаются ли в село? Врать не буду. Единицы…»

Что удалось сделать в Год Арктики? Рыбзавод восстановили, понемногу начинает работать, хотя КПД пока небольшой. Приостановили отток младшего обслуживающего персонала в бюджетной сфере — пока приостановили. Пробили строительство школы. Ремонтируем, расширяем и удлиняем взлетную полосу — смогут садиться большие самолеты. Если полетят. То есть нельзя сказать, что ничего не происходит, полагает Евдокия Владимировна. А с точки зрения дальних перспектив… Пока неясно.

«Летают два года, изучают наши полезные ископаемые. В Похвальном нашли газ и золото, есть месторождение недалеко от Оленегорска, но его нашли и заморозили. Сам район не справится, нужна поддержка. В оленеводство вкладывали кучу денег, но ежегодно — падеж. Нет, здесь берег не подмывает, он каменный. Овраги только страшные. Весь поселок в оврагах. Почему? Утечка из канализационных труб. Они же еще с советских времен».

Бугаев так прокомментировал ситуацию: ежегодно количество людей в Якутске возрастает на полторы тысячи, в основном за счет сельских. Дети подрастают, становятся студентами, семья переезжает вместе с ребенком. И все меньше детей, говорящих на родном языке. Вперемешку — по-русски, по-эвенски, по-якутски…

Подхватывая последнюю мысль, директор рассказывает об исследовательских проектах школьников, в одном из которых дети как раз выясняли, почему население мало говорит на родном языке, и составили словарь бытовых предметов. В другом изучали местную флору и фауну, исчезающие виды. В третьем — открыли виртуальный музей истории школы. В четвертом — изучили на примере улуса влияние смены часового пояса на организм человека. По североведению была хорошая работа: как берег укреплять. «Что-что?» — переспросил я. Да-да, именно дети предложили интересные идеи, как укрепить берег, подтвердила директор.

 

 

Силиконовая долина, которую мы не видим

 

Я зашел в класс, где меня ждали авторы проектов, ученики 8—10 классов, выступившие с предложениями, которые могут поменять жизнь к лучшему. Вот что я записал с их слов.

Сергей Кунаков, 10-й класс:

«Я хочу развить аутсорсинг, чтобы школьникам передавали некоторые социальные услуги: ухаживать за стариками, убирать, готовить еду. Хочу создать свою компанию, чтобы ребята понимали, что деньги не падают с неба, они твои, кровно заработанные. Некоторые работают волонтерами, и это меняет их отношение ко многому: ребята привыкают к чистоте, не разбрасывают бумажки… Еще хочу создать свою программу, которая помогала бы саморазвитию молодого человека, чтобы, устраиваясь на работу, он был уже готов к ней психологически и практически. Меня папа, например, берет с собой, когда ремонт делает, он работает в ДЭЗе. Это можно сделать у нас в поселке, в моем улусе. И выгодно будет не только ребятам, но и учреждению — что-то будет делаться за небольшую оплату, а школьники будут приобретать опыт и немного зарабатывать».

Двоюродный брат Сергея, Юра Кунаков, представил проект под названием «Грузоперевозка»:

«В нашем районе, — рассказывает автор, — грузоперевозки значительные, ведь у нас есть аэропорт. Я хочу рассчитать все параметры перевозки нефти, потому что и для отопления, и рыбакам нефть очень нужна. Как оптимально организовать ее перевозку из района в наслеги? Сейчас в основном солярку, дизельное топливо везут из ДЭЗа сами. Нефть завозят морем, на танкере. В прошлом году не залили  емкости — был низкий уровень воды, и суда не смогли пройти. Сейчас у нас горючего не хватает, а у частников не всегда есть лицензия на перевозку. А я хочу, чтобы это было легально: сертификат, страховка. Строить логистику. Сейчас "Ямаху" сломал — никто ремонт не оплатит. Когда машина проваливается, товар портится, и если в договоре это не прописано…»

У брата Сережи такое предложение:

«Есть идея, типа, чтобы был компьютерный клуб общего пользования. Чтобы дети могли поиграть, взрослые с документами поработать».

«Это у вас такой малый бизнес?» — спрашиваю ребят. Развитие интеллекта, отвечают они. Каждый человек должен себя развивать. Не только заниматься спортом, получать знания — надо развивать навыки, которые в жизни пригодятся. Все знать нельзя, но надо знать то, что принесет тебе доход и пользу.

Никита Фрис уже три года помогает на предприятии отцу. Вначале просто рыбачил, потом стал осваивать другие работы. Другой парнишка работает в магазинах у мамы, у них четыре магазина сети «Маяк». «По медицине расскажи», — подсказывает его брат. «Ну, в общем, я хотел создать не проект, а что-то вроде программы по привлечению молодых специалистов в арктическую зону. Будет включать выплату подъемных для перелетов, заключение контрактов, обеспечение жильем, льготами и, если получится, способствовать развитию медицины. Сейчас столько территорий не исследовано, не используется. А если будет эта программа…»

С проблемами медицины он разбирался на практике. «У нас 4000 человек в улусе, и всем больничные дают одинаково, независимо от болезни: ОРВ, УРВИ, руку сломал, ногу… А если что-то сложное, отправляют в Якутск. За один год, мы проверяли, 1112 человек болеют ОРВИ в поселке. В аптеке препараты дорогие. Если бы был прямой договор с Якутском, мы бы имели доступные цены». — «Авиация у нас деградирует, — говорит его брат. — В СССР самолеты отсюда летали до Москвы. Двадцать один рейс в день, а сейчас… И топливо дорогое, а мы зависим от топлива. Поэтому люди ищут альтернативы — ветряные мельницы, солнечные батареи…» — «У нас в поселке все проблемы связаны друг с другом, медицина, авиация», — системно мыслит его брат. Слушая их, я думаю: страна без будущего? Да с чего мы взяли? Вот же оно, сидит со мной рядом. Но страна живет в прошлом, будущее не ценит. Хороший потенциал у ребят, жаль.

«Есть идеи насчет мусора, — продолжают ребята. — Вы видели, наверное, что у нас на горе мусорная свалка. А за поселком — овраги. Если этот мусор не тащить на гору, а наоборот, сваливать в овраги и засыпать землей, это место можно будет использовать».

 «А вот такая идея насчет рушащихся берегов, — услышал я от одного и от изумления забыл спросить фамилию. — Сейчас есть проточка. Она находится перед поворотом. Можно расширить эту проточку, углубить реку, и тогда она поменяет русло. Сделает зигзаг, — сказал десятиклассник, и, чтобы мне было понятней, нарисовал, как это могло бы выглядеть на практике. — Вот, получается, что река как бы тычется в эту проточку. Ей помочь нужно. Зимой можно прорубить, из проточки сделать основное русло. Тогда берег перестанет рушиться».

Господи, ну, послушал бы их кто-нибудь! Кто-то слушает. Автор проекта «Настоящее и будущее медицины» Никита Фрис в старших классах выиграл конкурс, поехал в Южную Корею, там учился и защитил доклад. Теперь на льготных условиях учится в университете. Пригласили в Оксфорд.

А вот другой мальчик, из оленегорской школы, Евтьян Стрюков (сын нашего проводника Евгения) — автор проекта «Безотходное производство из оленя». Он тоже получил грант на обучение за границей. Евтьян и Никита теперь учатся в университете в городе Тэджон, это «Силиконовая долина» Южной Кореи. Там они получили возможность реализовывать свои идеи.

 

 

Детей надо послушать

 

Ариса Агитовна Суздалова, замглавы по социальным вопросам, перечисляет проблемы своего улуса: зимник три месяца, с февраля по апрель, потом распутица. В июле только по воде можно добраться. Семь самолетов «аннушек» стоят, пять миллионов надо, чтобы отремонтировать. Беременных на санях возим. Жилья не хватает. Есть местный щебень — на дороги, но нет специалистов. Архитектора нет. Но когда речь заходит о детях, она все понимает с полуслова.

На программу «Одаренные дети» Суздалова «выбила» шестьсот тысяч — в других улусах гораздо меньше. Добыла средства на «Шаг в будущее», на выезд детей, на предметные олимпиады школьников, якутские и всероссийские. «Для детей  не жалко, — говорит она. — Когда видишь, какие чудесные ребята приезжают… Надеемся, что вырастут и будут поднимать район».

 «Детей надо послушать?» — спрашиваю я ее насчет обваливающегося берега, оврагов, изменения русла реки, теплых полов, логистики. «Да, — отвечает Ариса Агитовна, — их надо слушать. Они дают толчок. Недавно учитель с детьми придумали, как облагородить сквер, и уже делают потихоньку. А в Ожогове — может быть, слышали? — была когда-то зона, и дети подают нам идею музея репрессированных. Это же заключенные дорогу построили от Ожогино до Депутатского, вручную. Можно организовать туризм — вот вам еще проект».

 

 

Бесценное потерянное время

 

История повторяется. Опять улететь не можем. Туман, самолет, вылетевший из Якутска, не долетел. Сел на Белую гору. Сюжет нашей экспедиции идет по кругу. Посидев в холодном аэропорту, пассажиры разъехались по домам и родственникам. Снова садимся в Женины буранные санки, я боком, ноги на полозья, лицом назад. В домашней гостинице хозяйка снова хлопочет с самоваром, собирает на стол. Вспомнилась русско-устьинская бабушка Варя, у которой «успокаивающий голос».

Три дня до пика Полярной ночи. Мы остаемся еще на сутки. Не оказаться бы на пике. Два с половиной дня пробивались сюда, и обратно — три. Пять дней потеряли. Настроение швах — морда обморожена, кашель, жар, ломает. Доктор Гагарин дал какую-то таблетку. Хозяйка дома-гостиницы кипятит электрический самовар, не переставая, я натираю грудь и пью с горячим чаем белый топленый медвежий жир, банку которого достала из своих припасов хозяйка. И вот лежим на койках и размышляем о времени: потерянное оно или нет.

«В образовательном путешествии не бывает "потери времени", — размышляет Бугаев. — В обычном путешествии бывает, а в образовательном — нет». Он краем глаза следит за мной, взявшимся за перо, и замечает: «Вы записываете это как новое, потому что вам мешает ваша "европейскость". На алгоритм мышления, кем бы вы ни были, влияет алгоритм речи. А для вас родной язык русский, который имеет линейную структуру». Сказал и умолк. Заснул что ли? Тут мы почему-то перескакиваем на другую тему. «О детских "бизнес-проектах". Это очень важно, если зачинателями будут дети. Они потянут родителей, а те потянут родственников, друзей. А когда начнется практическое дело, изменится отношение к детям и их статус — они уже не советники, даже не сотрудники, они — авторы. С ними будут говорить с уважением, их будут слушать. Окончив школу, выпускники не бросят дело, приучатся принимать на себя ответственность, претворять свои идеи в курсовые и дипломные проекты, осмыслять проблемы на другом уровне. И, уезжая, передавать дело младшим, а позже, может, захотят вернуться в эти края или в другом месте сделать тоже что-то полезное».

То есть, — развиваю я мысль Бугаева, — вырастут другие люди, другое общество? А может, это и есть неожиданный, «детский» переход от традиционного общества к современному? Модернизация через детей? Что ответил Эйнштейн по поводу того, что решение должно быть простым? Да, сказал он, простым, но не таким, как вы себе представляете.

«Языки, построенные линейно, — продолжает педагог-филолог Бугаев, как будто он и не засыпал на полуслове о моей "европейскости"», — перепрыгивают через ступеньки и какие-то ходы могут пропускать. В отличие от языков концентрических, которые ничего не пропускают. Кажется, что люди, говорящие на концентрических языках, медлительные, а на самом деле — они полный анализ делают. Путешествие по-якутски — "айян", означает "иди, творя". Есть только направление, конкретного маршрута нет, в любую сторону можно свернуть, любые элементы импровизации испробовать. По-якутски остановка — отнюдь не потеря времени».

Лечебная таблетка доктора Гагарина и белый топленый медвежий жир заботливой хозяйки подействовали. Мне хорошо, я спокоен.

«Как вы думаете, — спрашиваю я, — признаки образовательного путешествия можно применить к экспедиции?» — «Ну, мы же образовательную экспедицию примерно планируем, а потом — надеюсь, вы в этой поездке поняли, — получается что-то другое. Даже если запланировать маршрут, то, что происходит на «остановках», все время разное. Разный анализ, разные стратегии, тактики. Именно это я и называю этнопедагогикой, народной педагогикой. В ней не может быть поурочных планов, это всегда путешествие, зависящее от происходящего в течение дня».

Я вдруг вспомнил моего старого друга, выдающегося украинского педагога-художника Александра Ивановича Шевченко. В советское время его заставляли писать поурочные планы, а он бунтовал: как я могу писать план, дивился Шеченко, если сегодня, вон, снег выпал? Что же они будут на уроке горшок писать, когда надо на улицу?

«Вы знаете, — замечает Бугаев, — одна из самых интересных разновидностей образовательного путешествия — это детская игра. В первую очередь — ролевая. Дети играют роли, но роли не написаны, неизвестно, как другой прореагирует на твое действие, тогда и тебе надо по-другому откликнуться, поэтому импровизируешь. Самая крутая остановка, когда ребенок восклицает — "чур!" Это означает: правила меня не устраивают, правила надо поменять. Это момент образовательного скачка. Правила меняются, жизнь продолжается».

 

Самолет все-таки прилетел.

Разгружали чемоданы на пятидесятиградусном морозе сами пассажиры. «Сервис не для Севера», — скаламбурил мой друг.

Замороженные, холодные аэропортики, заледеневшие «аннушки», еле теплый чай в полете. В Якутске, до которого как-то долетели, то же самое. Густой туман и ледяные дороги. Ехали по льду, как пьяные, заносило. Всюду стрессы.

Жизнь проверяет. Один крутой поворот за другим.

А насчет встречи с Севером я вот что думаю.

Кажется, я начинаю догадываться, что моя длительная подготовка, попытка длиною в год попасть в эти края — тоже своеобразная остановка в пути. Часть путешествия, начавшегося год назад. А может, и раньше.

Север сопротивлялся? Нет, сопротивлялся не Север, а я сам — пониманию его, осмыслению. Желал и отодвигал, путался и искал, может быть, искал самого себя в обстоятельствах, когда сбрасываешь лишнее и остается суть, и удивляешься, как немного человеку нужно. И как это много. Нарты, ветер, оранжевый апельсин Луны на снегу в полярной ночи. Тепло дома, неторопливый человеческий разговор… Я сопротивлялся встрече с Севером. А он встретил меня, испытал, усмехнулся в ледяную бороду и, раскинув руки, открылся на всем своем пространстве до Северного океана и заключил в объятия.

А напоследок наградил жарким поцелуем юкагирки.

 

Москва — Северный Ледовитый,

декабрь 2014 — январь 2017

 

________________

1 Сила Кориолиса — одна из сил инерции, использующаяся при рассмотрении движения материальной точки относительно вращающейся системы отсчёта.