Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » №9, 2017
…По хулиганке, а на самом деле — по политике…
Арслан Хасавов
Выворот политики в хулиганство соотнесен у Арслана Хасавова с достижением одного из его героев (отсидел полтора года в Бутырке, формально — за хулиганство, а на самом деле — «по политике»), но выворот этот вполне можно отнести и к главному герою его романа, и к повествователю, от имени которого излагаются события, и вообще ко всему молодому постсоветскому поколению, которое рванулось исправить этот мир, опираясь на великие принципы, а влетело — в «пустоту безвременья».
То есть: в нашу нынешнюю современность.
Хасавов — исповедник этого нынешнего поколения тридцатилетних, именно поколения как целого, без социальных, национальных или прочих биографических уточений.
Иногда он с любовью вспоминает свое ашхабадское детство1. Но не мыслит о себе как о туркменском писателе. Только как русский! Пишет — по-русски. И мыслит — как россиянин.
Приехав с юга в Петербург, не выказывает никакой среднеазиатской своеобычности, а сразу и безоговорочно отдает сердце великому городу на Неве.
«Смотрит сквозь широкие окна на залитый солнцем проспект»…
«Влюбляется с северную Пальмиру, ставшую едва ли не чудом»…
«Он в Петербурге, ура!»
А в Москве?
И в Москве!
Под жадным московским солнцем «все сливается в подвижный калейдоскоп, в котором каждый может найти что-то для себя».
Выйдя на площадь, герой Хасавова находит для себя следующий вариант самоутверждения:
«Площадь превратилась в ад — здесь и сейчас происходило то, что передергивало затвор истории. Чем все это могло кончиться, вряд ли было известно даже Господу Богу.
— В атаку! — крикнул Артур и, движимый внутренним подъемом, достал из внутреннего кармана лимонку, вырвал чеку и бросил в сторону военных. Служащих разбросало в разные стороны, некоторые тут же застыли без движения, другие продолжали шумно стонать, держась за окровавленные конечности или то, что от них осталось».
Ради чего это уличное неистовство? Ради справедливости?! Конечно. Что дальше? Дальше — пламя лимонки выжигает из души все, что диктовало ей образ действий.
«Все проблемы мира отступили на шаг — вечно голодающие дети Африки, нестабильность на Ближнем Востоке, покушения и заказные убийства, будет ли наконец захоронен Ленин, — все разом потеряло значение. Верховный главнокомандующий, нервно заламывая руки, отдавал из-за красной стены один приказ жестче другого — пленных можно было не брать.
Молодые мужчины, женщины, старики, подростки, городские сумасшедшие — все смешалось, и распутать этот гордиев узел мог разве что решительный удар меча Александра Македонского».
Александр Македонский не успевает распутать этот гордиев узел, ибо узел на глазах закручивается в совершенно невообразимую удушающую петлю: герой романа чувствует, что он утрачивает изначальную веру.
Какую веру? Можно сказать: советскую, а можно заглянуть и поглубже: православно-христианскую.
А обретает — что? Могли бы тут взять реванш и католичество, и протестантизм, или что-нибудь экзотически восточное, вроде даосизма или конфуцианства, а то и японское…
Но у Хасавова все проще и страшнее: «исламская волна»…
Переменил веру отец героя, коммунист старой закалки. Краснозвездную буденновку выбросил, надел темно-зеленую кепку «цвета религии, защитником которой стал скорее поневоле, чем осознанно».
Последнее уточнение неслучайно: всех несет рок событий. Миг безвременья выворачивает мозги всем без разбора, так кто где окажется — не угадать.
От отечественных разборок отец героя спасается, сбежав из России.
Герой опустошен: «Мне больше нечего предложить миру. Нечего».
«Нескончаемый ад папиного уголовного дела» стирает грань между политикой и уголовщиной. Изчезает базисная ориентация — изначальная вера.
Душа замирает.
«Бывший некогда идейным борцом и даже неоднократно задерживавшийся за участие в несанкционированных митингах — теперь он осознал, что главная сила — власть и деньги, а правда, если она вообще существует. плетется где-то в конце, да еще и понурив косматую голову, стыдливо переставляя ноги».
С этого поворота герой романа, бывший для повествователя образцом для подражания, становится предателем, которого он, повествователь, готов избить до смерти.
Сам герой пытается найти себе место в денежно-рыночной реальности.
«Вот он здесь — среди тысяч москвичей и, как принято говорить, гостей столицы, но в скоплении людей чувство одиночества отчего-то многократно усиливается… Чего-то ему все-таки не хватает…»
Не хватает — веры. А без веры все теряет смысл. Идти некуда.
«Где он должен быть на самом деле? Искать правду в конфликте в Сирии или, может, в соседней Украине, а то и вовсе в постоянно пульсирующем родном Кавказе? Вечная неудовлетворенность моментом и своим местом в событиях были в последние годы определяющими характеристиками его существования. Слова «обстоятельства», «ответственность» и «необходимость», кажется, проносились в его крови, с жутким грохотом притормаживая в районе висков. Все это, безусловно, вызывало чувство глубокой неудовлетворенности, ощущения упущенных или снова и снова упускаемых возможностей. Сама жизнь при таких условиях казалась тюремной камерой, из-за решеток которой все виделось каким-то безумным и бессмысленным спектаклем…»
Камера — та самая…
А сейчас возникнет словцо, которое, замаячив между политикой и хулиганством, придаст тексту современный окрас:
«...Тысячи возможных геолокаций (вот оно! — Л.А.)… сотни сценариев, в которых Артур отчего-то всегда играл исключительно второстепенные роли, угнетали его. Работа за мелкий прайс, называемый средней зарплатой, казалась глупой тратой времени, а достойных задач, где он мог бы приложить максимум своих усилий, все никак не находилось. Все казалось бредом сумасшедшего, которым, судя по всему, окружающая реальность в той или иной мере и была».
Юмора хватает как раз на то, чтобы подкожный жир, наросший от сидячего образа жизни, назвать «поясом шахида».
Хочется «склеить распавшийся мир»?
Не склеивается.
«Что делать? Как быть? К чему все это?»
Нет ответов.
Герой, забыв о «буйном духе», некогда его распиравшем, отворачивается, «будто его и не было никогда».
Герой «растворяется в толпе». Финал!
В финале рассказчику хочется «достать револьвер и, запрыгнув на стол, выстрелить в потолок, так, чтобы штукатурка осыпалась на холеные головы собравшихся, а чувство собственной значимости сменилось животным паническим страхом».
Герою ничего не хочется. Он ни во что не верит и ничего не ждет.
Роман Арслана Хасавова — горькая исповедь поколения, которое, попав на миг безвременья, теряет веру и утрачивает смысл существования.
Какая это вера? По существу религиозная, даже если она вывернута в атеизм. Эти вывороты еще можно осознать. Но когда осознавать нечего и выворачивать не во что, — исчезает сама база духовной веры…
Вот так: силы не истрачены, а приложить их некуда. Смысла нет ни в душе, ни рядом…
Нет? Или все-таки есть?
Есть.
Где?!
Да рядом же!
Надо только, чтобы читатель, добравшийся до конца романа Хасавова, пролистнул еще пять страничек и в той же июньской книжке журнала «Нева» обнаружил еще один роман — «Теодицею». Принадлежащий перу Игоря Шумейко.
Того самого Игоря Шумейко, который несколько лет назад вошел в центр внимания историков книгой «Вторая Мировая. Перезагрузка», где расставлял по местам застрельщиков и закоперщиков Второй мировой войны.
Теперь, приглашая читателей «продолжить путь по религиозному лабиринту», он, Шумейко, чает объединить «консультантов» по всем церквам, сектам, исповеданиям: и тем самым всем вернуть веру.
«Зейдиты, друзы, езиды, алавиты, исмаилиты, мормоны, сикхи, джайнисты синтоисты…»
Главное, никого не забыть.
«И чтобы все миллиарды землян, кроме разве каких дикарей, джунглевых счастливцев, так и не узнавших оначавшейся, но замершей в дебюте Атомной войны, все дружно молились бы о спасении. Разноязыко, разнобогово, равноусердно».
В этом равноусердном сожитии все умственно-справедливо и даже теоретически перспективно. Вернуть базисную веру! Всем!
Но как это сожитие воскрешенных вер преобразится в умах и душах конкретных участников? И в частности в России, где от веку мировая всеотзывчивость выворачивалась в бунт, бессмысленный и беспощадный?
Лучше не предугадывать?
А то, глядишь, исторический миг безвременья опять обернется веком, полным боли.
___________________
1 См. эссе Арслана Хасавова «Здесь и сейчас» в рубрике «Моя малая Родина» этого номера.
