(В.Зубарева. «Одесский трамвайчик: Стихи, поэмы и записи из блога»)

Вера Зубарева.  Одесский трамвайчик: Стихи, поэмы и записи из блога. — Charles Schlacks, Jr. Publisher, Idyllwild, CA, 2018.

«Истинный свет проступает в сумерках. В сумерках ощутимей наполненность пространства  невидимыми жизнями, присутствие неведомых измерений», —   эта мысль  Веры Зубаревой  — ключевая для ее поэзии:  уловить сигналы невидимого мира, ощутить, что неведомые измерения рядом, стоит только протянуть ладонь за пределы круга света настольной лампы, — вот что влечет  ее вдохновение, вспыхивающее, как спички, в руках у пробирающегося через темный лес. А  лес — фантазийный, сказочный и ночной, пугающий и зовущий — лес, который сродни перевернутому морю, где небо — вода, а облака — рыбы, уже здесь. В темноте комнаты он выступает из углов, шуршит и шелестит, и проникает в стихи то волком-оборотнем, то филином, то лисенком.  Эта детская образность, олицетворяющая все вокруг — от тучи за окном до оконной рамы, — самая отчетливая примета стихов «Одесского трамвайчика», в которых живет, взаимодействует, разговаривает, любит (но порой и конфликтует) абсолютно все — каждая вещь имеет свой голос и свою повадку. И оттого взгляд автора на предметы и события свеж по-детски:

Брошенный в сумерках мячик

Вмиг обрастает травой.

Может мечтательный дачник

Спутать его с головой.

И сам город — а книга посвящена родному городу Веры Зубаревой, Одессе, потому и названа так тепло «Одесский трамвайчик» — «город-Гвидон» синонимичен празднику детства.

  Олицетворения — фольклорный признак. И фольклорность проступает даже в мелодике:

Лунный свет бродил по берегу,

Гребни тёплых волн очерчивал.

По утёсу крутоверхому

Рисовал прибой подсвеченный.

Вообще Одесса Веры Зубаревой  не просто мифологична, она — сама субъект ощущений, и любой  ее дом, скамейка, фонтан, дерево существуют с людьми на равных, так же чувствуют, так же  живут и дышат. Вот, к примеру,   зонтик, который  «с книгой в обнимку /дремлет на скамейке влажной»... Даже время здесь одушевлено, оно способно и любить, и ревновать, и страдать: «Влюблённая ночная бабочка /Флиртует с фонарём подвыпившим/, А время в мягких детских тапочках /Шагает прочь, как третий лишний».

  Образная, олицетворяющая мир вязь стихов   близка фольклору, но  метафорическая изощренность роднит их с орнаментальной прозой начала ХХ века, причем вплетаются в эту вязь то разговорные интонации «Облака в штанах»  Маяковского, то намеренно возвышенные — Беллы Ахмадулиной, а иногда — и  постмодернистская ирония.

Фёдор посматривает на Стеньку сердобольно

И сыплет дусту на несчастную Тараканову:

— Вот и добегалась, мадам Бовари.

Иронию дополняет  романтическо-авантюрная  улыбка Багрицкого:

Прыгают пьяные блики с галеры.

Волны их гонят, хватают, щекочут...

Одесса — город моря, а Вера Зубарева — красивая дочь красивого  капитана (и писателя, автора рассказов и стихов), и потому море пронизывает ее стихи, это как раз и есть то «неведомое измерение», запредельная сила, стоящая за стихами, движущая их, тихо колеблющая или грозно штормящая строки-волны, выносящая мусор повседневности, сквозь который  поэтесса пробирается, боясь пораниться, к чистой волне вдохновения ( «Чайки в душе моей кружат/Вечером на закате»), с помощью магического света луны погружая себя в измененное, сновидное состояние сознания, на дне которого и обнаруживается тот вечный  общечеловеческий миф,  который создает поэтическое «я» и,  в данном случае,  отбрасывает  на  бытовые реалии мифологические и сказочные  тени, отчего происходят сумеречные метаморфозы:  «Время в дупле кукушкиных ходиков ухает», «Филин выходит на лунную охоту  — Каждую ночь он охотится на сны», скрипят «невидимки-половицы», и от их  скрипа зябко передергиваются вещи, «улица-призрак маячит за фонарём на углу», «каждый предмет кажется собственной тенью» —   и поэтесса, точно колдунья, склоняется над  «чернильницей-горевальницей» и над «чёрным морем-куликовым полем»...

Но море — это  и просто море. С берегом и бризом. С чайкой за кормой.  Лишь превращаясь в  образ, оно разрастается и поглощает все: морем становятся и метель, и  вещие сны, и даже  письменный стол погружается в морскую пучину, наплывами выбрасывая на поверхность то ракушки, то рыб...

И вьюги, как царь-девицы,

Из белой рождались сдобы,

Кружили, ныряли, свистели,

Шхуны деревьев топили.

Море и сказка сливаются, волны чувств соединяют пушкинское и библейское:

Летучих парусов неясный призрак,

Песок у кромки в тёмных звёздах влажных

И колдовство берегового бриза.

А паруса  — над городом, над морем,

Над звёздами... Над звёздами? А что там?

Там дуб зелёный с вечным Лукоморьем

Да книга жизни с жёстким переплётом.

...Если была любовь, то разлука усиливает ее. Если любви не было — чувства гаснут. Для Веры Зубаревой Одесса не просто город —   это оставленная жизнь, которую невозможно забыть и связь с которой с годами все обостренней: «От дома осталось три ступени,/ И лебеда лепетала на них:  — Господи, господи», — дом детства превращается в призрак,  в лунном свете он  пугает своей невозможностью обрести берег и холодной пустотой, как «Летучий голландец», затерянный в море, к которому ведет улица памяти:

То и снится, что аукнется

В памяти, где мы  — вчерашние.

Где уводит к морю улица

Чуть запавшей чёрной клавишей.

Город становится горько-реальным, когда приходит реальная трагедия. Оттого так драматичны  отклики Веры Зубаревой на страшные  события времен Великой Отечественной войны и на  современную траурную для Одессы дату — 2 мая. Это  ее свеча — свеча памяти и сострадания.

...Но   трамвайчик бежит по рельсам, а  его пассажиры поют! Ведь Одесса — город коммерции и искусства, открытых  дружеских чувств, юмора и оптимизма. И об этом  блог-записи   Веры Зубаревой, тоже включенные 
в книгу.