Арви Пертту. Экспедиция Папанина: Роман. Перевод с финского Яны Жемойтелите. — Петрозаводск: Северное сияние, 2012.

Сталинская эпоха в нашем представлении выглядит двояко. Для одних это время социальной справедливости, прогресса, индустриализации и отсутствия коррупции в правящей верхушке. Для других эпоха предстает исключительно в мрачных тонах, в виде бесконечного ГУЛАГа и черных “марусь”, раскатывающих по городам и весям советской империи. А как империя выглядела на самом деле? Как ни странно, зачастую привлекательно, особенно со стороны. Не будем забывать, что левые идеи не в России родились и в тридцатые годы они отнюдь не утратили своей популярности как в рядах западной интеллигенции, так и среди тамошних пролетариев. Помните, как в страну Советов приезжал Ромен Роллан, поначалу очарованный товарищем Сталиным? И другие западные деятели приезжали в СССР; и тоже зачастую восхищались невиданным социальным экспериментом.

Что тогда говорить о каких-нибудь финнах, живущих в американских Штатах! Пересидевшие революцию и гражданскую войну в прекрасном далеке, они легко восприняли левацкие призывы. И, не особо сомневаясь, отправились в страну, где тогда строили “самое справедливое в мире” общество. Почему нет, если финское население проживало в Карелии на правах вполне уважаемого национального меньшинства? Американские финны, конечно, были людьми из другого мира, но все ж таки возвращались к себе на родину, что и приятно, и благородно в каком-то смысле.

Эту малоизвестную российскому читателю страницу истории и открывает писатель Арви Пертту в романе под названием “Экспедиция Папанина”.

Его главный герой — Якко Петерсон, американский финн, приехавший вместе с другими земляками в Петрозаводск, поработавший на лесозаготовке и вскоре ставший советским журналистом и писателем. Он отличается от большинства местных жителей и манерой одеваться, и отношением к быту, да и вообще по-русски (как и по-карельски) изъясняется не очень хорошо, лучше всего владея синтетическим наречием “финглиш” — той смесью финского и английского, что роди- лась в Америке в среде эмигрантов из Суоми.

Тем не менее поначалу жизнь в СССР кажется Якко довольно сносной; не лишенной проблем, конечно, но где их нет? В Америке проблем тоже хватало, особенно в период Великой депрессии, когда миллионы сидели без работы, как и наш герой. “У меня не было политических причин, — поясняет он своей подружке Тюнэ, — просто предложили работу, какой бы дурак отказался. Это была простая случайность. В тридцать первом на День благодарения я был у матери в Дулуте, там услышал от приятелей, что в Нью-Йорке вербуют рабочих в советскую Карелию. По слухам, обещали за два года машину и собственную квартиру. Я же целый год сидел без работы”.

То есть романтиком Якко Петерсона назвать нельзя, он, как и положено американскому человеку, в какой-то мере прагматик. В то же время Якко молод, он тянется к женщинам, любит посидеть за выпивкой в компании, послушать джаз, а это все в тридцатые годы было вполне доступно работающему советскому человеку. Одна из начальных сцен романа — пикник на лоне природы, в котором участвуют Якко и его коллеги по редакции, — свидетельствует о том, что иногда жизнь выглядела вполне приемлемой, она не была бесконечным лагерем, где царили ужас и страх.

Конечно, насчет машины с квартирой вербовщики приврали, но бытовая неустроенность в молодости переносится легко. А если учесть, что впереди светят определенные перспективы, как звезды на кремлевских башнях (наш герой довольно скоро становится членом Союза советских писателей), то на быт и вовсе можно плюнуть. Дают писать на финском языке? Вот и отлично, а если писать приходится нечто идеологически выверенное, не беда.

Однако тридцатые годы бегут, атмосфера в обществе меняется, а Якко Петерсон не слепой и не глухой. Он пока не чувствует давления на него лично, но наступление некой темной угрожающей стихии очень даже чувствует. “За слухами, услышанными у газетного киоска, таилось что-то большое и страшное, проступало в газетных статьях и испуганных лицах. Я не мог поверить, что мои знакомые сделали что-то плохое, но столь же безумным представлялось поверить в ущербность всей системы. Это же была страна, которую строил сам народ, и вожди были избраны тем же народом.

В подсознание закралась мысль, что страх рождает чувство вины. Надо было просто не бояться”. Увы, не бояться не получается. Якко совсем не герой и не смельчак, он лишь внешне (шляпа набок, расстегнутое пальто, папироса в зубах) старается быть похожим на суперменов из голливудского кино, а на самом деле он обычный человек, коих было большинство среди тех, по кому сталинский режим проехался тяжелым катком.

Тоталитаризм, как известно, производит неестественный отбор, а именно: уничтожает лучших, оставляя на плаву серость. Якко довольно быстро разобрался в том, кто из его коллег и собратьев по перу является творческой личностью, то есть обладает подлинным талантом, а кто — посредственность и приспособленец. Талантлив, в частности, его приятель Теппо. А вот один из литературных начальников, Мякеле — абсолютно бездарен, зато он знает методы устранения конкурентов, эффективно работающие в обществе, где главное достоинство творца — лояльность и соответствие идеологической линии партии. Однако, разобравшись в этом, Якко не спешит высовываться, он если не труслив, то, во всяком случае, осторожен. Вроде не обладая ярким литературным дарованием, он все-таки имеет шанс написать настоящее, не идеологизированное произведение — вот только воспользоваться этим шансом не спешит.

Гром гремит в памятном 1937-м, когда во всех сферах и областях жизни лучших выкашивали, будто косой. Досталось, понятно, и писателям, в том числе (точнее, в особенности) — писателям национальным. Петерсон, Теппо, прочие литераторы, состоявшие в Союзе писателей советской Карелии, писали на финском, а Финляндия в то время, как мы помним, укрепляла связи с гитлеровской Германией, а к СССР была настроена довольно враждебно. Следовательно, финскому языку — стоп, даешь словесность на карель-ском, а всех подозрительных и идейно неустойчивых — вон из Союза писателей! Далее следовало лишение партбилета (если литератор был коммунистом), а потом в большинстве случаев — ночной “воронок” и лагерь либо расстрел.

Вот тут-то наш герой и дает слабину, то есть оказывается не-героем. Якко боится, им завладевает страх, и он пусть не с легкостью, через силу, но предает и Теппо, и Тюнэ, потому что чувствует: над ним занесена секира. Его, ответственного секретаря журнала “Знаменосец”, исключают из Союза писателей, но это еще не обреченность, нанесут удар или не нанесут, зависит от поступков нашего не-героя. И он поступает так, чтобы отвести удар от себя и направить секиру на другие головы. Выбирает предательство — с содроганием, изъясняясь клише из газетных передовиц, он топит других, чтобы спастись самому. Окружающие в большинстве своем не лучше, многие даже хуже. И это еще больше говорит о времени, когда в верхах царили кровопийцы, а в низах процветали подлость и трусость.

Что важно: главный герой вовсе не выглядит ходульной “жертвой режима”, он вполне живой человек, что доказывают, в частности, его эротические приключения и фантазии. Фантазий тут даже больше, чем приключений, герой, по сути, выдумывает для себя некую любовную историю взамен той жути, что творится вокруг него. И это привносит в роман кафкианский дух, что опять же вполне соответствует времени, которое всеми силами старалось “Кафку сделать былью”. Сравнение приходит на ум еще и потому, что одним из рефренов повествования являются отчеты о подвигах папанинцев — в то время, как мы знаем, о попавшей в переделку экспедиции трубили постоянно. И эта повсеместная пропаганда героизма на фоне мерзости и предательства совершенно негероических людей создает сюрреалистический эффект.

Не будем, впрочем, бросать камень в Якко Петерсона, еще неизвестно, как повели бы себя на его месте ныне живущие “мастера культуры”. Поговорим лучше о финском авторе, который рассказал нам эту историю. Почему его заинтересовал данный исторический период? Почему вообще, живя в Финляндии, автор берется описывать события, происходившие в другой стране много десятилетий назад?

Начнем с того, что финский прозаик Арви Пертту имеет российские корни. Он родился в Петрозаводске, прекрасно владеет русским языком и в свое время даже закончил Литературный институт им. А.М. Горького. Так что вполне естественно, что он описывает драмы, которые когда-то случились на его родине с его соотечественниками. Описывает, надо отметить, убедительно: тут и великолепное знание материала, и очевидные профессиональные умения налицо. Написан роман на финском, на русский же язык его перевела Яна Жемойтелите. Почему перевод не сделал сам автор, нам неизвестно, да это и не важно: представленный российскому читателю перевод — вполне качественный.

Финал романа закономерен. Якко оказывается в лагере, но считает это почти удачей, потому что многих из его окружения просто нет в живых. И вообще он не теряет надежды, мечтая — думаете, вернуться в Америку? Не тут-то было: он хочет “вновь врасти в эту жизнь”, для чего даже пишет письмо лично товарищу Сталину!

Вот такая негероическая история.