Александр Айзенберг. Imperium. — СПб.: Алетейя, 2007; Страсти. — СПб.: Алетейя, 2009; Узурпаторы. — СПб.: Алетейя, 2011.

Выпущенный в питерском издательстве "Алетейя” в фирменной серии "Русское зарубежье” трехтомник исторических миниатюр современного одесского писателя Александра Айзенберга позволяет подводить предварительные итоги его своеобразного творчества. С одной, "исторической”, стороны, какие-то параллели уже проводятся с "лже-неронической” прозой Леона Фейхтвангера ("Лженерон”) и Торнтона Уайлдера ("Мартовские иды”), с другой, текущей, властно-вертикальной — с вечной "Осенью патриарха” Маркеса. О других параллелях — ниже, по ходу дела.

Легендарный Ромул размышляет о добре и зле как основных материалах госстроительства. "В грязи руки… В глине… Тяжелые кирпичи… Кирпич на кирпич… В грязи лицо строителя… Без оружия — ведь пришел строить — вот земля и вот вода… И люди стоят и смотрят… Видят они… И второй… Он такой же, как первый… Но лицо его чистое, не запачканы в глине руки — нет на нем грязи. И острый меч за его поясом… Он смеется! Никто не слышит, что говорит он, но смеется он и показывает рукой на грязь… на кирпичи… на запачканное лицо… Прыгает он… перепрыгивает легко через стену… через три ряда кирпичей… И видят это люди, смотрят они… Падает меч со звоном из-за его пояса… Поднимает его тот, что строил, что в грязи… Берет он брата левой рукой за горло и вгоняет лезвие меча ему под ребро. Падает Рем на землю, и в грязи его руки и лицо, как у брата, стоящего над ним с мечом в руках, как если бы он стоял над водами Тибра, так похожи они друг на друга, измазанные кровью и грязью, но меч только у Ромула. Смотрят люди и видят…

Кладет царь мокрый от крови меч в стену своего Города; месит глину он — в крови и грязи лицо его, руки его, стены Города его…

Бессильны добро и зло друг перед другом… Сами по себе… Слабы… Я соединил добро и зло… Я слил их воедино… Я — Rex Romul!

Я — царь Рима! Я смог это!… Я создал Вечный город, замешанный на крови и грязи, кирпичи которого — добро и зло…” ("Imperium”) . В противоположность формулы библейского замеса — Авраам родил Исаака, Исаак родил Иакова и т.д. — формула римской истории, да и истории всех последующих "Римов” — Ромул убил Рема (и т.д.).

Вот сцена из компендуима исторических голограмм "Imperium”, которая одновременно превращается в автопрезентацию авторского видения: "Август Запада (в данном случае римский император Максимилиан. — А.Л.) наблюдал из-за стены, через потайной глазок, сделанный в изображении обнаженной египетской танцовщицы, за своим гонцом. Военный трибун Прокул тряс ногой и смотрел в зеркало, любуясь собой”. Тонкими штрихами точных деталей, воспроизводимых тройной призмой подглядывания за императором-подглядывателем, наблюдающим за своим бесхитростным и ревнивым служакой, автор воспроизводит экспозицию внутреннего, вмещающего судьбу, диалога этого императора с однажды поделившимся с ним властью Диоклетианом, тем самым, что затем совсем добровольно отказался от власти в пользу выращивания овощей. "На руках бывшего августа расплылись пятна веснушек… По коричневым, сухим мозолям ладоней перекатывалась круглая с хвостиком луковица… Он сам ее вырастил… Ему было приятно ощущение золотого шелка лука…”

Быстро проносится перед глазами вся жизнь, и Максимилиан с досадой бьет кулаком прямо по потайному глазку, так, что трибун с грохотом вскакивает, хватается за меч, и в проломе стены видит… своего императора.

А вот Вителлий, недолго правивший в смутный "год четырех императоров”
(69-й н. э.), успевший, однако, накануне своего убийства впасть в странный властный паралич, со спокойной улыбкой задумавшись о том, как бы его описал со стороны беспристрастный наблюдатель...

Автор определяет жанр всех своих вышедших одна за другой трех книг — "Imperium”, "Страсти” и "Узурпаторы” — как "голографические импровизации”, и это носит едва ли не буквальный характер. Голография, как известно, это способ достижения особого типа трехмерного изображения, проецируемого лучом чистого лазерного света. Этот луч проходит сквозь призму, которая затем делит его на две отдельные ветви. Одна из них, рабочий луч, нацелена на фотографируемый объект, в результате чего объект отражается обратно на фотографическую пластину или пленку. Другая ветвь луча, так называемый относительный луч — нацелена непосредственно на фотографическую пластину. Места встречи лучей (паттерны препятствия) записываются на пленке, сохраняющей трехмерное изображение голограммы. В результате чередования темных и светлых полос или пятен, возникающих в ходе взаимодействия сигнальной и опорной волн лазера, возникает так называемая интерференционная картина, включающая полную информацию об амплитуде и фазе сигнальной волны, то есть об объекте. Примерно то же делает Айзенберг в сфере словесного творчества. Дискретная структура фотоэмульсий приводит к тому, что на голограмме записывается не непрерывное распределение яркости интерференционной картины, сохраняются лишь ее "отрывки”, поскольку при просвечивании голограммы свет рассеивается на проявленных зернах. Разве не такое же впечатление производит приведенный вначале монолог Ромула?

Голография как метод вышла за рамки физических визуальных экспериментов, найдя применение и в медицине. Ведь и человеческий организм можно рассматривать как некую голографическую систему, внутри которой все взаимосвязано. Даже если различные части мозга повреждены или же удалены хирургическим вмешательством, память может по-прежнему оставаться нетронутой, что свидетельствует о том, что в мозге не существует каких-либо специфических физических мест памяти. То есть мозг работает разными способами, как голограмма, а память может храниться везде, подобно тому, как голографические изображения сохраняются на фотографической пластине.

Таким образом Айзенберг пытается восстановить нарушения нашей социальной памяти — путем приближения истории к современному, прошедшему через шок амнезии человеку. Проникая в глубь времен и поверх пространств в духе булгаковского Мессира, но без мистических превращений, он наглядно демонстрирует, что человеческая природа изменилась мало. "День был жаркий. В Помпее шла избирательная компания. Борьба развернулась в основном между Клавдием и Марком Церринием Ватией. Должность эдила! Это не шуточки: полиция и снабжение города. Здесь нужен солидный человек. В принципе, граждане Помпеи ничего не имели против остальных кандидатов: одним энтузиастом больше, одним меньше… Дело хозяйское: пожалуйста, но что из этого? Ну, Везоний Прим голосует за Гнея Гельвия, как за достойного человека. Ну, и все понимают, что они оба больные на голову, этого у них не отнять, но это же их проблемы.

— А зачем нам чужие проблемы? – говорил своей команде Клавдий. Клавдий был популярен. Он мог даже при всех похлопать по плечу хлебопека Требия. Потом вытирал руки и говорил: "И ничего в этом нет особенного. Со мной можно просто. Я — демократ". И шепотом для своих добавлял: "Это на греческом"”. Показательная оговорка — что "на греческом”, подразумевающая, что греческая по происхождению политическая терминология достаточно точно отражает основополагающие "сквозные” смыслы и на других языках. Порой герои, для пущей, пробуждающей от исторического сна встряски читателя, неожиданно переходят на украинский язык, с узнаваемыми одесскими интонациями. Особенно часто это происходит в книге "Узурпаторы”.

Римская жизнь эпохи расцвета — непрерывное цирковое зрелище, разыгрываемое на потребу толпы, в зрительской власти которой оказывается и попытавшийся было тоже выйти из игры император. "Толпа требовала, чтоб этот человек отказался. Отказался от мысли стать частным лицом. Они — эти люди — напоминали зрителей в цирке. Удары мечей, рык бойцов, глухой удар тела о песок арены, черная запекшаяся кровь на колене трупа, откатившегося в сторону — и внезапно для всех гладиатор, на которого столько поставили — столько денег! – весь интерес — поднимает вверх руку: все останавливается, а он расстегивает доспехи и говорит, что не хочет рисковать своим здоровьем, а хочет… Ему хочется погулять по берегу Тибра, забыть обо всем… Дудки! Играй до конца! Билеты никто не вернет, а деньги уплачены. Играй до конца, тебе говорят!!!”.

Впрочем, главным субъектом зрелища оказывается само зрелище, правила ему не может диктовать и по-своему впавшая в зависимость от него толпа, однажды принявшая решение даровать свободу полюбившемуся гладиатору. Какова же оказалась реакция счастливца? "Фламма налился кровью, замахал руками, выронил щит, он кричал так, что только чудом не лопались жилы… Он не мог перекричать цирк, но квириты хотели услышать, как их благодарят. Гул стал стихать… Еще тише… Еще…

И они услышали вопль багрового от натуги гладиатора:

— Вы что, рехнулись?!!

Я зарабатываю больше любого из вас!.. Я могу иметь любую женщину, которую захочу!… Я живу на вилле!.. В мою честь пьет вся империя!.. Оставить арену?!. Что вы бредите?!!!!…

И восхищенный промазавший цирк завыл: — Ура, Фламме! Ура Флакку! Ура-а!! Ура!!!”.

Лишь современные технологии, уровень развития которых позволил французскому философу Жану Бодрийяру выразить сомнение в реальности "войны в Заливе”, оказались способны превратить весь мир в огромный Колизей. Об этом говорят перебивающие исторические сцены "Imperium’а” компьютерные игры.

Книга "Узурпаторы” составлена с опорой на жанр телешоу, открываясь дуэлью между стремящимися оправдаться перед зрителями английским королем Ричардом III и византийским императором Андроником.

"Ведущий. Кто сомневается? Что плохого могли бы сказать в Украине о "своем" императоре?

Ричард. А при чем тут Украина? Где это?

Андроник. Это — чудесная страна. В ней живут красивые женщины; вареники сами запрыгивают в сметану, а потом — уже в сметане — в рот!”.

А кого напоминает Нерон, сквозной герой всех трех книг? "…Наша семья — самая семья в Риме...” (не забыл, читатель?).

Непревзойденный мастер кровавых зрелищ Нерон не в силах ощутить себя самодостаточным режиссером, пытаясь ставить жизнь по Эдипу, добиваясь артистического признания у Петрония путем сопоставления своих и матери Агриппы отношений с отношениями Эдипа и Иокасты.

Муссолини делает жизнь с товарища, как он надеется, Нерона, также несумев добиться признания от кумира: "Тебе сложно быть даже рабом. Раб — Instrumentum vocalum — орудие говорящее… А ты?… Ты, наверное, скот — Instrumentum mu-tum — да! орудие мычащее — бедная скотина!..”. Нерон олицетворяет предел зрелища и его самоуничтожение.

В "Комедии дьявола” сквозные межэпохальные человеческие страсти рассмотрены с помощью тоже склонного к артистическим перевоплощениям Асмодея по прозванию Хромой Бес (именем которого и назван был известный роман Луиса Велеса де Гевары), сначала испанского кабальеро, потом врача "скорой помощи”, потом Того, кто Все видел. "Скорая помощь” — современный, не менее надежный, чем "дьявольский”, способ знакомства с квартирами, болезнями и более-менее здоровыми страстями обывателей.

В каком-то смысле Айзенберг, помимо всего прочего, "дописал” в своих "Страстях” "Конармию” Бабеля, хотя действие голограммы "Джихад” — о попытке освобождения света от Тьмы — происходит во время гражданской войны в Средней Азии (с параллелями из истории восстания Бабека). У каждого одесского Борхеса не может не храниться у изголовья шашка Бабеля. У Айзенберга ее отточенного лезвия совершенно не коснулись следы ржавчины.