Другие журналы на сайте ИНТЕЛРОС

Журнальный клуб Интелрос » Дружба Народов » № 4, 2015

Ирина ВАСИЛЬКОВА
Миф как миф

Ирина Ермакова. Седьмая: Книга стихов. — М.: Воймега, 2014.

 

 

 

Не все пишущие стихи считают необходимым выстраивать из них целое. Составление книги — искусство объемное, подобное архитектуре, говорить только о поэтике, языке автора, влияниях и шлейфах — значит не видеть всего здания. В этом смысле Ирина Ермакова — поэт в какой-то мере непрочитанный. Тому доказательством, например, реакция на ее предыдущую книгу «Алой тушью по чёрному шелку». «Простой» читатель в массе своей отнесся к этим ста восьми танка, как к красивым камешкам, уложенным в не менее красивую японскую коробочку, и по очереди любуется каждым. Критики, сосредоточившись на структуре книги, упускают из виду сквозную поэтическую идею. По-своему прекрасная рецензия Елены Погорелой («Арион», 2012, № 2) абсолютно точно фиксирует прививку к русскому языку элементов японской культуры, сапфические мотивы, культурный сквозняк, возвращение к условности, но совершенно не касается того, что в стихотворном пространстве создается новая целостность: книга построена как эротический роман с двумя героями, со своей завязкой, кульминацией и развязкой, с развернутым во времени трагическим сюжетом. Не увидела никакого сюжета и другой рецензент — Мария Галина. С ее точки зрения это всего лишь «мягкая насмешка, обращенная к общекультурному представлению о "японском"», а то и вовсе «прелестная "валентинка"» («Новый мир», 2012, № 5).

Об особенностях поэтики Ирины Ермаковой и высочайшем уровне версификации, как и о постоянных отсылках к античности, естественно вплетающихся в живую ткань речи, писали уже неоднократно — все это «кирпичики». У книги стихов другой масштаб: автор возводит конструкцию, которой предназначено быть моделью мира. Хочется осмыслить целое, которое выстроено в «Седьмой». И тут я сильно рискую. Ермакова — поэт герметичный, избегающий прямых высказываний, «моралей», объяснений. О стихах подобного рода очень точно выразился однажды Леонид Костюков: «... есть специфическое содержание поэтического высказывания — нечто невербальное: настроение, ощущение, возможно — мелодия, возможно — зыбкий образ или контур. Неважно, как мы опишем это вне поэтического акта, главное — это содержание невозможно транслировать иначе, как через стихотворение». В таких стихах нет кончика нитки, потянув за который, размотаешь весь клубок, но присутствуют слова-маркеры, позволяющие догадаться, в какую сторону на этот раз движется работа души. Трудность в том, что большинство стихотворений Ермаковой не поддаются препарированию, сопротивляются, их невозможно «рассказать», а те ассоциативные связи, которые включаются при чтении, у разных читателей оказываются разными. И все же попытаюсь.

«Седьмая» построена на магии числа семь. Она у автора седьмая по счету, в ней семь глав (отметим эти главы в поэтической книге), в каждой главе по семь стихотворений (кроме последней, но тут особый смысл, и о нем позже). Что это — игры с фольклором, где семь — число сказочное, счастливое, или с физикой — семь цветов спектра?.. Каждую «семерку» завершает набранное курсивом стихотворение, имеющее сложную функцию — это квинтэссенция сказанного, комментарий, подсказка и мостик к следующей главе. Вся непростая конструкция оконтурена «рамкой» из вступления и послесловия, к сюжету прямого отношения вроде бы не имеющих.

Первые строки вступительного стихотворения: «Как я жила до сих пор, ничего не зная, вечно за целый свет принимая части». Дальше почти невербализуемые ощущения: вспышка — огненный полет в чью-то ладонь (на тот свет?) — и спуск на этот. Во всяком случае, теперь есть рабочая гипотеза: путешествие лирической героини (или проще — души?) туда и обратно.

Ермакова разворачивает поэтический сюжет своей книги в мифологическом пространстве — как путешествие «на ту сторону» с целью найти «то, не знаю что» и вернуться обратно — не просто живой и невредимой, но обогащенной чем-то новым и ценным. Конкретная цель просматривается — найти возможность соединения света, разбитого на части, в одно целое. Отметим, кстати, полисемантику образа: свет — это, с одной стороны, физическое понятие, поток фотонов, с другой — весь мир, а с третьей — метафора добра.       

Глава первая так и называется — «Части света». Тему разбитости, фрагментации высвечивают несколько ключевых мотивов и образов, мрачноватых и дискомфортных. Пугают иероглифы-кузнечики, горохом сыплющиеся из книги: «Никому ничего объяснить невозможно. / Все — другие. Даром, что так похожи». Холодит до мурашек «малютка-смерть», что изначально живет и растет в каждом человеке. Тоскует душа, вынужденная живописать «подробности железныя», а то и вовсе сбегающая из тела, но узнавшая, что и «там» ничуть не лучше. Ключевое стихотворение здесь — «Перекресток». «Двойного зренья фокус точный» позволяет автору не только ощущать себя на перекрестке двух миров, но видеть их «сдвоенное чудо». У Ермаковой миры пересекаются, ей видны одновременно «и горний ток и дольний рев», однако в отличие от пушкинского пророка у автора своя позиция — вовсе не «глаголом жечь». Но какая? В итоговом стихотворении улетают по воздуху люди — как журавлиный клин. «И чтоб уцелело вернулось осталось / Давай их любить». Это первый шаг к тому, чтобы собрать разрозненные части.

Вторая глава — «Любовь и другие» (мотив «все — другие» уже появлялся в первой главе — книга прошита насквозь несколькими красными нитями). Сначала мифологический Эрос браво всаживает Танатосу стрелу под лопатку. Смерть побеждена? Но... любовь оборачивается то избитой беременной Любой, которой только и остается «держать лицо» среди невыносимостей жизни, то неким человеком, про которого не поймешь — «Божий промысел или хлам Божий», то бабой Ганей, свихнувшейся от потери любимого кота, то плачущей над тазом варенья тульской гейшей Таней… Маркиз де Сад подвязывает розы в тюремном саду. Приплясывает бомжонок с кукурузным початком в зубах — этот слышит музыку даже в канаве, где приходится ночевать. И в качестве страшного фона — «в постоянном поиске урчат темноты зубчатые колеса»... Эрос слаб, Танатос непобедим, любовь никого не спасает, потому что она просто ни у кого не получается. Никто не умеет любить. Тьма кромешная. Отчаявшаяся героиня умоляет стучащий в окно дождь: «я ведь тоже вода, забери ты меня отсюда». И тогда, согласно структуре сказочного сюжета, волшебный помощник разбивает стекло, унося героиню «в самый полный Свет», где ее ждут все живые, — на «ту сторону», в царство мертвых, символом которого в книге является вода.

Третья глава так и называется — «Волна». Это волна, которая смыла всех. Здесь много разноплановых образов: взрыв на кольцевой станции метро, общий хор мертвых и живых (влиться в него лирической героине удается далеко не сразу), а еще святки, когда вспоминаются ушедшие любимые люди: «Столько любови вашей во мне, родные». Видения давно ушедшего детства, где бабушка рассекает «в небесах замерзшее молоко», и мальчики в глазах не кровавые, а солнечные. В этой же главе посвящения ушедшим друзьям — Александру Башлачеву и Татьяне Бек. И пронзительное стихотворение о травах и ветре, который «делит по ним идущих на правых и правых, делит лежащих под ними на атомы рая». Кажется, героиня уже спустилась на самое дно Аида:

 

Всем-всем-всем
чего-нибудь не хватает
легионы локтей
и ртов и глаз
сводный хор
фрагментов людей
распевает
что история человечества
не удалась

 

И тогда она обращается к Господу с просьбой сделать из нее

 

Своего человека
хоть одного
целого веселого летнего человека
кому 
не надо ничего

                                   («Фонарики»)

 

 Это поворотный момент — именно эти слова срабатывают, как заклинание. Не просить ничего — и тогда испытание пройдено, трансформация совершилась, можно возвращаться. «Продираешь глаза — ну и ночка была». Здесь очень к месту появляется мотив воды мертвой и живой. Героиня умирала, прошла через тот свет и вернулась в белый день, к этому свету. И вернулась не просто так, а с найденной на той стороне потерей: «А говорил: никто никого не любит», то есть обогащенная новым пониманием или видением происходящего.

Четвертая глава — «Световорот». Любимый ермаковский образ, нарастание темы света с многочисленными вариациями. Но начинается здесь все неожиданно. Катится по свету голова — оторванная, но живая — «лишь бы не заплывала телом опять душа». Цитата, отсылающая к Гоголю, слишком афористична для столь фантасмагорического стихотворения, но — маркер. Дальше — свет, свободно текущий сквозь щели, сквозь щемящие подробности жизни: «Световой завой. 58-й. Подмосковье / Миф как миф. Прочти его еще раз». Больничный лифт на небо — и привет от М. Кузмина («Я всегда была счастливее всех в Египте»). Египетский бог Тот — луч, распоровший тьму, сотворивший письменность и культуру. Сахалин — трудный подъем на скрипучей канатке, чтобы увидеть океан с самой верхней точки. Световорот на Русском острове. И завершение — над головой легкий веселящий дух крутит огненную восьмерку. «Что б там ни было впереди / Не печалься — лети».

В пятой главе — «Пролетом» — все, конечно, о том, что «все мы тут из пустоты в пустоту пролетом». Главный вопрос — как с этим жить и что от нас остается. Эта глава целиком о творчестве, об искусстве, о «порочной нежности к жаркой красной глине».Ars poetica, а из-под клавиш рвется «световая пила». Все те же маркеры: «Свет горит — как любить любых», «а всех обиженных, Бог мой, прости, / высокой водой накрывая Шар». И в конце — удивление выходящей из воды «счастливой И»: «непонятно чего на земле так звенит».

Шестая глава так и называется: «И». Первая буква собственного имени. Здесь все земное, совсем земное, природное. Не без иронии — то полный намеков разговор с дачным соседом на фоне бузинного соловья, то срубленная, но вечно лепечущая липка, то горькая рябина из песни («словно в этой рябине назло счастливой — вся великая русская литература / (с бесполезной женской инициативой))». Женская тема задета лишь по касательной, но все же «Инь», панически бегущая от прожигающего света, стоящего «с косым копьем луча наперевес» — весьма интересный поворот сюжета. И уже совершенно естественным кажется появление старой знакомой, героини предыдущей книги Ермаковой — это еко, «самурай-бабочка в радужном платье». У нее здесь свое предназначение:

 

заруби на воздухе эту весть
небывалую, два нездешних слова
(только личное, ничего иного —
просто радуга, как всего основа):
счастье есть!

 

И кончается глава повисшей на листе каплей, фокусом моментального луча, выжигающим все «недо-уменья / недо-разуменья».

Седьмая глава («Полный свет») состоит всего из одного стихотворения, сложенного из семи условных строф, но именно в нем — фокус, как в той золотой капле. Это действительно полный свет, свет Евангельский. «Двойного зренья фокус точный» сводит в одно земное и небесное, и Мария с Елизаветой здесь — обычные женщины, ждущие первенцев («И родится Свет. Но прежде — свидетель Света»), и их болтовня прошита светом, и так прекрасно-безмятежна картина, хотя и чудятся где-то (читателю, не им!) дальние громы. Снова «сдвоенное чудо», и фон этой сцены — радость. Радость не только потому что в доме гостья, потому что красивы браслеты, потому что щедры «лукум, орехи, гроздь винограда в каплях розовых, луч в разломе граната», а еще и потому, что подразумеваются Елизаветины слова: «Радуйся, Мария!». И детсады-валенки-ангины через две тысячи лет — это ведь тоже радость.

В финале героиня сидит под деревом на берегу реки, внутри у нее полная гармония, и слетаются на эту гармонию «разногласные птицы». Опять сплошные символы — дерево жизни, поток времени. Но чтобы уж не было так пафосно и серьезно:

                                  

Стукну затылком по дереву: уф, уф.
Все мы смешны, когда разеваем клюв.
Уф — как трещат пёрышки. Уф — тишина.
Перистая. И времени — дополна.

 

Остается повторить, что те проблемы, которые не решаются рационально, вполне разрешимы в пространстве мифа. Но миф — это по определению такая возвратная, повторяющаяся штука. Все уже произошло, обо всем сто раз сказано — но ведь не услышано или забыто. Значит, надо напоминать, и каждый раз по-новому. Поэзия ведь не «учительное красноречие», а — ритуальное магическое действо. Когда-то Борис Дубин очень точно заметил, что «современный типовой человек... почти никогда не мыслит себя как отдельное, сложносоставное существо, соединяющее в себе многих — вчерашних и сегодняшних, живых и ушедших, вообще придуманных им самим или вычитанных у кого-то другого». В данном случае автор — как раз мыслит. Миф «Седьмой» — и поэтический мир Ирины Ермаковой — синтетичен, он не только античный, но и египетский, и пантеистический, и культурный, и семейный, в нем легко сосуществуют Марсий и Тот, Верлен и божья коровка, Башлачев и еко.

 



Другие статьи автора: ВАСИЛЬКОВА Ирина

Архив журнала
№9, 2020№10, 2020№12, 2020№11, 2020№1, 2021№2, 2021№3, 2021№4, 2021№5, 2021№7, 2021№8, 2021№9, 2021№10, 2021др№4, 2021№11, 2021№12, 2021№7, 2020№8, 2020№5, 2020№6, 2020№4, 2020№3, 2020№2, 2020№1, 2020№10, 2019№11, 2019№12, 2019№7, 2019№8, 2019№9, 2019№6, 2019№5, 2019№4, 2019№3, 2019№2, 2019№1, 2019№12, 2018№11, 2018№10, 2018№9. 2018№8, 2018№7, 2018№6, 2018№5, 2018№4, 2018№3, 2018№2, 2018№1, 2018№12, 2017№11, 2017№10, 2017№9, 2017№8, 2017№7, 2017№6, 2017№5, 2017№4, 2017№3, 2017№2, 2017№1, 2017№12, 2016№11, 2016№10, 2016№9, 2016№8, 2016№7, 2016№6, 2016№5, 2016№4, 2016№3, 2016№2, 2016№1, 2016№12, 2015№11, 2015№10, 2015№9, 2015№8, 2015№7, 2015№6, 2015№5, 2015№ 4, 2015№3, 2015№2, 2015№1, 2015№12, 2014№11, 2014№10, 2014№9, 2014№8, 2014№7, 2014№6, 2014№5, 2014№4, 2014№3, 2014№2, 2014№1, 2014№12, 2013№11, 2013№10, 2013№9, 2013№8, 2013№7, 2013№6, 2013№5, 2013№4, 2013№3, 2013№2, 2013№1, 2013№12, 2012№11, 2012№10, 2012№9, 2012№8, 2012№7, 2012№6, 2012№5, 2012№4, 2012№3, 2012№2, 2012№1, 2012№12, 2011№11, 2011№10, 2011№9, 2011№8, 2011№7, 2011№6, 2011№5, 2011№4, 2011№3, 2011№2, 2011№1, 2011
Поддержите нас
Журналы клуба