Ситуация с поэтическими книгами описала круг и вернулась к началу ХХ века.

Из воспоминаний брата Осипа Мандельштама, Евгения: «Издание "Камня" было "семейным" — деньги на выпуск книжки дал отец. Тираж — всего 600 экземпляров. ...Перед нами стояла задача... как распродать книги. Дело в том, что в Петербурге книгопродавцы сборники стихов не покупали, а только брали на комиссию. Исключение делалось для очень немногих уже известных поэтов. Например, для Блока. После долгого раздумья мы сдали весь тираж на комиссию в книжный магазин Попова-Ясного, угол Невского и Фонтанки... Время от времени брат посылал меня узнавать, сколько продано экземпляров, и когда я сообщил, что раскуплено уже 42 книжки, дома это было воспринято как праздник. По масштабам того времени в условиях книжного рынка — это звучало как первое признание поэта читателями»¹.

По масштабам нашего времени — успехом можно было считать уже то, что книжный магазин согласился взять 600 поэтических книг. Да еще неизвестного поэта.

А уж сорок две раскупленные книги, без рекламы, без авторского вечера — вообще запредельное количество, любой книготорговец сегодня подтвердит.

При этом за столетие количество читающих людей в России выросло в несколько раз. В школах всех как бы приучают любить поэзию; институты и университеты ежегодно выпускают сотни филологов. Которые, по идее, должны испытывать профессиональный интерес к поэтическим новинкам. Должны, но не испытывают.

Есть, конечно, интернет. Но почему-то современной прозе и нон-фикшну это не мешает заполнять полки магазинов.

А современной поэзии — увы.

Заходим в любой крупный книжный. Подчеркиваю — крупный. Рядом с несколькими стендами с современной прозой будет ютиться стендик «Поэзия». Хорошо еще, если будет. Что на нем? Шекспир — Пушкин — Ахматова... докончите сами. С парой-тройкой «современных поэтов». Дементьев. Рубальская. Гафт...

В столичных книжных еще могут обнаружиться Кушнер или Кибиров. В провинциальных ситуация печальней, там поэтических стендов или полок вообще не водится. Есть исключения, вроде пермского «Пиотровского»; он фору и столичным даст. Но обычная картина — три-четыре поэтических сборника, изданных в Москве (второй свежести), два-три сборника местных стихотворцев.

Изредка в книжных заводятся люди, к современной поэзии не равнодушные. Они пытаются что-то делать. Устраивать, например, встречи с поэтами. Началось с Москвы, разошлось по окружности. В питерском «Порядке слов», новосибирском «Плинии Старшем», уже упомянутом «Пиотровском»... Опять же, исключения. Хотя современная поэзия на исключениях и держится.

Перехожу от ламентаций к делу.

В этот ежегодный обзор я включил семь поэтических сборников, которые я бы выставил на стенде «Современная поэзия». И которые в реальном среднестатистическом книжном вряд ли появятся. (Может, только книга Лены Элтанг, изданная в крупном «РИПОЛ Классике».) Книг этих, разумеется, могло бы быть не семь, а больше. Еще «Земное притяжение» Александра Кушнера. «Время подумать уже о душе» Тимура Кибирова. «Трое» Хельги Ольшванг. «Обитатель перекрёстка» Ганны Шевченко. «Поедем, бро!» Павла Банникова. «Сухой мост» Льва Козовского... Перечень не полный.

 Ограничился, однако, семью. Из которых и сложил свой виртуальный поэтический стенд. Знакомьтесь.

Итак, книга первая, с почти гомеровским заголовком «Елена. Яблоко и рука».

 

 

Стихи безвременья

 

Екатерина СИМОНОВА. Елена. Яблоко и рука / Предисловие Ольги Седаковой; послесловие Александры Цибули. — New York: Ailuros Publishing, 2015. — 78 с. Тираж не указан.

 

«Поэт сомнамбулической нежности, выражающей себя в по-уральски пластичных формах».

Так пишет об авторе критик Валерий Шубинский².

Что такое «по-уральски пластичные формы» я, честно, не знаю.

Но относительно «сомнамбулической нежности» — вполне согласен.

 

когда холодно и произносишь слово «время»,

оно застывает на мгновение облачком у рта,

почти осязаемое, вещь-мгновение,

часть — дыхание, часть — вода.

 

почему то, чего нет на свете, больше всего

хочется видеть, слышать, держать:

«вечность» — венецианское остывающее стекло,

«любовь» — шерстяное тепло кота?

 

Нежность возникает как противостоянье холоду, стуже, снегу. Слово «снег» в этой небольшой книге появляется раз пятнадцать.

Возможно, сказывается северная биография поэта. Симонова родилась и выросла в Нижнем Тагиле. Сейчас живет в Екатеринбурге. Место тоже не слишком теплое.

Дело, думаю, не в биографии. Или — не только в биографии. У Светланы Михеевой из Иркутска, например, в стихахпо-южному тепло.

Температура за окном часто не совпадает с температурой в стихах.

Холод у Симоновой экзистенциального свойства. Холод как остановка жизни. Холод как остановка времени, в котором ничего не происходит.

 

Прилетят свиристели, облепят рябины, опять улетят,

Останутся на снегу червоточины, красные пятна, помёт.

Все стихи безвременья таковы —

Никому не нужны, никто в них не живёт...

 

Безвременье — вот, пожалуй, ключевое слово. Холод, слякоть, снег лишь оркеструют его. Время эфемерно, как выдох, облачко пара у рта. Безвременье, напротив — материально, плотно, многолюдно.

 

Безвременье меня окружает, как тёмные воды — остров. Человецы

Месят грязь в резиновых сапогах, сухую листву собирают

В похоронные мешки из чёрного полиэтилена,

Оставляют их вдоль дороги, а сами уходят.

 

Разжигают костры на окраинах, за гаражами,

Распивают по кругу, вдыхают дымы, греют нечистые руки,

Осень закончилась, говорят, а зима всё никак не приходит,

Только лес за городом становится голоднее и тоще.

 

Важная линия в современной лирике, фиксирующая предельную хрупкость и одновременно бессобытийность жизни. Возникла где-то в конце 90-х в стихах Инги Кузнецовой и Хельги Ольшванг; с середины нулевых — у Марии Марковой иАйгерим Тажи. Несколько особняком стоит поэзия Алексея Порвина — в силу большей метафизичности, меньшейпроявленности лирического я.

Стихи Симоновой — стихи непрерывно длящегося момента. Стихи «об утрате, о бедности, о безвременье», как замечает Ольга Седакова в предисловии к книге.

Да, относительно предисловий... Как заметил когда-то Салтыков-Щедрин, в писании предисловий мы обогнали все просвещенные народы. С тех пор ситуация, к счастью, изменилась. Предисловие перестало быть почти обязательным атрибутом поэтического сборника. Сохраняется кое-где в виде рудимента. Знака то ли тщеславия, то ли провинциальности. Авторской неуверенности в себе.

В книге Симоновой, кроме предисловия, есть еще и послесловие. Да, вот так.

Зачем это ее талантливым и сильным стихам? Не знаю. С этими же двойными довесками выходили и два ее предыдущих сборника. «Сад со льдом» (предисловие Е.Сунцовой, послесловие Е.Туренко) и «Время» (предисловиеА.Таврова, послесловие В.Гандельсмана). Надеюсь, в будущем Симонова от этой практики откажется. Стихи должны говорить сами за себя (иногда приходится повторять банальные вещи)...

 

 

Ода к старости

 

Дмитрий ТОНКОНОГОВ. Один к одному. — М.: Воймега, 2015. — 36 c. Тираж 500 экз.

 

Изящно изданная белая книжка, при разглядывании стенда наверняка привлечет к себе внимание.

Дмитрий Тонконогов пишет мало, публикуется еще меньше. Это отмечают все. Хотя этих «всех» — кто что-то писал оТонконогове — тоже мало.

Его первое «толстожурнальное» стихотворение появилось в 1997 году.

 

Прожить сто лет и стариком,

Насквозь пропахнув табаком,

Уйти в унылые аллеи.

Холодный ветер, голый сад.

 

И ветки чёрные стучат.

В саду костёр далёкий тлеет.

Я так хочу лицо носить

Надменное и золотое,

Молчать и пламя затаить,

Как эти угли под золою³.

 

В новой книге его нет. Понятно почему. Это еще «ранний» Тонконогов. Но дальнейшая эволюция здесь уже прочерчивается. Парадоксальность и самоирония — «Я так хочу лицо носить / Надменное и золотое...»

И — тема старости, которая станет одной из самых важных.

Через год, в 98-м, в том же «Арионе» появится «Ядвига и телефон». Это уже Тонконогов «нынешний». Исчезли, отвалились «унылые аллеи» и «далёкие костры». Осталась старость (тема); оголился, как электропровод, абсурд. Стихотворение стало известным.

В новую книгу оно, правда, не вошло.

В новую книгу вообще вошло очень мало.

Двадцать два не очень больших стихотворения.

Старость в стихах Тонконогова — это не мудрые рембрандтовские морщины. Это старухи, увиденные глазами подростка. Реже — старики. Увиденные со смесью ужаса, иронии и жалости.

Хармсовские старухи падали из окон или держали в руках стенные часы. Старухам Тонконогова достаточно просто поднять телефонную трубку («Вещи», «Связь») 
или застрять в лифте («Лифт»).

 

Мечется в кабине Белла Исааковна,

Давит на кнопки и уже начинает рыдать.

Муж выносил помойное ведро после завтрака,

Сразу всё понял и жену побежал извлекать.

 

Видит: топчутся тапочки парусиновые,

Розовая ночнушка выглядывает из-под халата.

Он схватился руками, напряг лошадиные силы,

Дрогнули тросы, и раздвинулись двери как надо...

 

Тонконогову жалко своих героев. Особенно женщин. Мир, в котором они обитают, устроен плохо и непонятно. В нем указывают, «что есть и что готовить». В нем «до горизонта крыши и столбы». В нем все идет к одному, а заканчивается совсем другим. Поэтому финалы у Тонконогова кажутся неожиданно вплывшими из других стихов. Но всегда — очень уместными.

 

Муж разгадывает кроссворд.

Медленно открывает рот:

первая буква «о», вторая «а».

Головой качает, но не качается голова:

нет таких слов, это какой-то бред.

Жена переключается с завтрака на обед.

 

Перед тем, как заняться сексом, он истребляет мух,

смотрит на ногти, напрягает мозг, но напрягается слух.

И последняя, сонная, еле живая,

взлетает, как боинг себя от стола отрывая.

 

...Из соседней квартиры приглушенный звук,

то ли музыка это, то ли дети отбились от рук.

 

Стихотворение называется «Оазис». С одной стороны — то самое слово, «первая буква «о», вторая «а»», которое не может отгадать лирический герой. С другой — идиотический «рай», обитатели которого, отгороженные от мира тонкими стенами, шлепают мух, занимаются сексом и отгадывают кроссворды.

Стоило бы еще процитировать «Сестёр» — лучшее стихотворение этого сборника, а возможно, и одно из лучших русских стихотворений 2000-х. («Чупати Марья, урожд. Будберг, вдова капитана...») Но оно велико, а во фрагменте — не показательно. Как, впрочем, почти все стихи Тонконогова. Лучше читать самим.

 

 

Сквозняки и кружева

 

Лена ЭЛТАНГ. Камчатка полночь — М.: РИПОЛ классик, 2015. — 120 с. — (Новая классика / Novum classik /Poetry). Тираж не указан.

 

Стихи Лены Элтанг я впервые прочел лет десять назад в «Знамени».

 

всё как зимой и даже пуще мы пропадаем ни за грош

и длинный хлеб уже надкушен пока из лавочки идёшь

и кофе выбежав из джезвы подсох сиенским ручейком

и не найдётся свежих лезвий и черновик лежит ничком

 

Поразило сочетание какой-то танцевальной легкости с пристальным вниманием к детали. Поразило и запомнилось⁴.

Потом поэтические публикации прекратились.

Появилась первая крупная проза Элтанг, «Побег куманики», терпкая и густая.

Потом «Каменные клёны». Потом «Другие барабаны»...

«А как со стихами?» — спросил я, проглядев увесистые «Другие барабаны». Дело было в апреле 2012 года.

Элтанг спокойно ответила, что со стихами покончено.

Тревога, к счастью, оказалась ложной. Книга, которую я ставлю на свой стенд, доказывает это. В ней есть и новые стихи.

«Элтанг... пишет такую русскую литературу, какую до нее, кажется, никто не писал. Это литература всеевропейскогосознания на русском языке»⁵.

Ольга Балла имеет в виду прозу — но то же можно сказать и о стихах Элтанг.

Тема Элтанг — гумилевская конквистадорская всемирность, азарт странствий и завоеваний. Азарт встреч и прощаний — где-то там, в далеком не-нашем.

 

check me out отель калифорния

пансион на метро одеон

я то съеду я девка упорная

не с такого съезжали а он

всё грустит и хрустит круассанами

теми самыми — да! теми самыми

что на голые ланчи в кровать

подавали во дни несказанные

когда было о чём пировать

 

Интересна и лирическая героиня этих стихов. Узнаваема. Молодая интеллигентная женщина, отправившаяся прорубать свое личное окно в Европу. В кого-то влюбляющаяся. Кем-то любимая.

Насколько это связано с биографией самой Элтанг — не важно. Создан узнаваемый лирический тип. Это уже немало.

Элтанг живет в Вильнюсе.

Вильнюс появляется в книге редко. «А хочешь я в вильнюс тебя увезу / займёмся луженьем паяньем...» Мелькнет «виленский экспресс». «Дочь рыбака / из виленской вольной земли». «Сырые виленские зимы». И всё уютная барочностьстарого Вильнюса просвечивает в стихах. А еще больше — Петербург, в котором Элтанг родилась и выросла.

расписной ветрянкой занедужив

целый день глазеешь из окна

как полощут плеть соседских кружев

сквозняки колодезного дна

 

Оттуда же, из Питера, странноватое название сборника. «Камчатка полночь» называется одно из стихотворений. Стихотворение питерское, с проспектом Щорса. С Сосново и озером Хеппоярви.

Ближе к концу книги странствий становится меньше, больше — собственно лирики. Неожиданно горькой.

 

кем станешь ты, когда мы ляжем в снег?

давай я буду горстью черноплодной,

рассыпаной в ущелье меж камней,

давай ты будешь белкой, свой побег

из леса совершающей, голодной,

и оттого обрадуешься мне

 

всё будет как при жизни — но теперь

нам не понять причинности сгущенья,

я — мёрзлый плод, а ты — бегущий зверь,

ты просто гость, я просто угощенье

 

...Тихо ставим на стенд — берем следующую.

 

 

Сапоги ялошиной кожи

 

Андрей БРОННИКОВ. Исчезающий вид. Species evanescens. — Charleston, SC: Reflections, 2015. — 128 c. Тираж не указан.

 

А эта книга про настоящую Камчатку. Про ее исследователя Георга Стеллера (1709 — 1746). Адъюнкта Петербургской академии наук, натуралиста, путешественника. С иллюстрациями из первого издания стеллерова «Описания Земли Камчатки»

Книга необычная. Мне казалось, таких книг стихов уже не бывает. С экспедициями и открытиями. Сама — как исчезающий вид.

О поэте Андрее Бронникове я тоже до этого ничего не слышал. Его — как поэта — нет даже в «Журнальном зале», где, как в Греции, есть всё.

Андрей Бронников пишет глубокие по мысли и дыханию стихи.

 

Петербург, о тебе понапишут много.

От себя я добавлю один зимний день.

На проспекте — колючий снег.

(Этот снег — как предчувствие.)

Когда я уходил, она долго смотрела вслед.

Домов тёмный колодец.

Свет снаружи — на улице.

Ямщиков покатые чёрные спины,

как тюлени на белых снегах Сибири.

Небо жёлтое, как абажур старой лампы

у профессоров в Галле.

И какой-то нездешний свет.

А на Невском фасады толпятся, как скалы,

А над ними встают облака —

Словно пик Святого Ильи,

Словно перст, указующий в пустоту,

Где не будет нас никогда.

 

В тихом и добропорядочном Галле Георг Стеллер изучал ботанику. Тюленей наблюдал в Сибири. Пик Святого Ильи исследовал во время экспедиций на Аляску.

Кроме того, он открыл и описал новый вид морской коровы, «коровы Стеллера». Впоследствии она была полностью уничтожена.

 

Корова, у тебя нет зубов, ты не хищник.

Ты мирно пасёшься на океанском лугу,

и чайки садятся тебе на спину, полагая, что ты

отмель или маленький остров.

Тихо плещутся волны. Колышется зелень моря...

 

Заканчивается это стихотворение довольно неожиданно. Что человек может так же исчезнуть. Его «дома, деревянные тротуары, извозчики».

Кроме морской коровы флору книги составляют чайки, рыбы, волки, тюлени, каланы. Живой, разнообразный мир.

На память приходит, конечно, мандельштамовский «Ламарк» (и «Вокруг натуралистов»). «Гнедич» Марии Рыбаковой (написанный, возможно, позже «Исчезающего вида»). Немного — «Авось!» Вознесенского.

 

Белый парус. Весеннее небо в окне трепещет.

Ветер славный, попутный несет нас быстро.

Брызги волн, как шампанского брызги —

Обещают веселье. Легкие дни. Болезнь забыта.

Смотри, штурман, в трубу — что там впереди?

Облако, а может, гора Святого Ильи?

Америка, мы летим на всех парусах к тебе.

Океан выгибает, играя, спину — словно рыба-кит

В блестящей от холода чешуе.

 

После своих блестящих экспедиций Стеллер был арестован, выпущен и вскоре умер в Тюмени.

Все это описано с довольно экономной стилизацией, неспешным и медитативным верлибром.

Половину книги составляет посмертная опись имущества Стеллера, «учиненная по силе указа из генеральной Канцелярии ревизии». По одному наименованию на страницу.

«Сапоги черной ялошиной кожи, кошенныя».

«Чайник медной, черной, неболшей, ветхой»...

Тоже звучит, как стихи.

Печаль по исчезнувшему виду. По невозвратимо исчезнувшему времени, первой половине восемнадцатого века, с ее научным героизмом и неоткрытыми землями. Печаль по короткой, рано угасшей в тюменских снегах жизни.

 

 

Осмысленная радость

 

Дмитрий ВЕДЕНЯПИН. Домашние спектакли. — Самара: Издательство Засекин, 2015. — 90 с. — Поэтическаясерия «Цирка "Олимп" + TV». Тираж 300 экз.

 

2015-й стал для Веденяпина урожайным. Вышли сразу два его сборника, один — в московской «Воймеге»⁶, второй — в самарской поэтической серии «Цирка "Олимп" + TV».

В «воймеговской» книжке собраны стихи последних лет. На нее уже вышла в «Арионе» рецензия Игоря Дуардовича⁷, с оценками которой, в целом, согласен. «Веденяпин — поэт крайне интересный». (Да, бесспорно.) «Много стихов о стихах», «множество поэтических и просто литературных имен». Слишком — за редким исключением — цитатны иаллюзивны. Исключения редки, но замечательны.

 

Я возвращался — комната ждала.

Я это знал. Бессмысленная радость

Плескалась в ней и в зеркале стола

Качалась

 

С деревьями вниз головой, с овцой

Взъерошенного облака, с высокой

Дневной луной, сапфирной стрекозой,

Серебряной осокой.

 

Откуда стрекоза? А как вам пол

В смарагдах, хризопразах, сердоликах?

Хрустальное окно? Жемчужный стол?

Алмазный потолок в глазках и бликах?

 

Так радостно мир мало кто из поэтов сейчас видит.

На стенд, поколебавшись, ставлю, все же, самарский сборник.

С портретом поэта на фоне семейных фотографий и клетки с попугаем.

Здесь, кроме стихов последних лет (в том числе и процитированного), есть и ранние. Можно увидеть, что откуда и куда движется.

Ранние стихи — начала 80-х — поражают прозрачностью и ясностью письма.

 

Шёл снег. На улице ругала мама сына.

Он дулся, всхлипывал, канючил, «не хотел».

Его жалела ржавая машина,

И он её без памяти жалел.

 

Брёл мимо них старик с облезлой палкой,

Шла женщина в малиновом пальто —

Ему их всех в тот вечер было жалко,

Его тогда не понимал никто.

 

Луна желтела так же безучастно,

И снег всё так же падал кое-как...

Он понял вдруг: все взрослые несчастны;

И это, в самом деле, было так.

 

Это стихотворение 1981-го, когда поэту было двадцать два. Тут все: и настроение, и мысль, и тонкая фонетическая оркестровка... И еще — в этом и в нескольких других ранних вещах («Детство», «Надо постучаться — и отворят...») со всей ясностью проговаривается тема детства — на мой взгляд, самая важная у Веденяпина. Детство — и усеченной анаграммой к нему — свет; в стихах (даже поздних) льются потоки света.

Постепенно — это видно по сборнику — тема детства отходит на задний план. Новая не приходит. Отсюда отмеченная «литературность» поздних вещей. Тематические пустоты заполняются реестрами имен. Мандельштам, Окуджава, Ивлин Во, Набоков, Шаламов — всех не перечислишь... Иногда вплетается политика. «Но "Путин", "Путин", "Путин" / Летит со всех сторон». Приходит холодноватая виртуозность. Читать это интересно, но — порой — не более того.

 

— Это что там за хрен с бородою?

— Ты. — Как я? Это я? — Ну не я же!

Достоевский закашлялся даже.

— Что ты, Аня! (Господь, мол, с тобою.)

 

Вдруг припомнил Настасью, Аглаю

И — со вздохом — что это не Невский...

— Так, смотри-ка и впрямь — «Достоевский»...

Кстати, Аня, зайдём к Николаю.

 

Он, конечно, старик оголтелый,

И наука его не наука,

Но чудесная всё-таки штука —

Философия общего дела.

 

Называется это: «Ф.М.Достоевский и А.Г.Сниткина выходят на Воздвиженку из метро "Библиотека им. Ленина"». Забавно.

А наиболее удачные стихи, как и прежде, связаны с темой детства. «Тетя Дося». «Дениска Кораблёв в витрине...» Детства — и света.

О серии «Цирка "Олимп" + TV», в которой вышел сборник.

Была в девяностые, многие помнят, замечательная самарская «толстая» газета — Вестник современного искусства «Цирк "Олимп"». В 2012 году возродилась в сетевом виде и видеозаписями (чем и объясняется загадочное «+TV»). С 2013 года стала выходить книжная поэтическая серия: уже девять сборников — Виктора Коваля, Татьяны Ридзвенко, рано ушедшего талантливого Алексея Колчева...⁸

Примечательная серия. Интересная книга.

 

 

Жить в доме на костях

 

Михаил НЕМЦЕВ. Интеллектуализм. — Омск: Амфора, 2015. — 50 с. Тираж 150 экз.

 

Название дебютного сборника новосибирского (ныне московского) поэта звучит странновато. «Интеллектуализм». Сероватая, «размытая» обложка. Исчезающе мелкий шрифт.

Все же возвращать быстро на стенд не советую.

Поэзия Немцева, действительно, интеллектуальна. Это ее достоинство — стихи представляют собой сжатые, предельно напряженные мысли. Это же и ее недостаток — интеллектуализм часто уводит в прозу, в заметки на полях. Порой — довольно интересные, «царапающие».

 

Старая книга, в ней говорится: «меня нет, ты — есть».

Читая её, не знаю, кому верить.

 

Эта кровь на каждом

настоящая или не настоящая?

 

Эта радость —

для всех или не для всех?

           

И все же лучшее в «Интеллектуализме» не связано с тем, что говорится в «старых книгах».

Главная ее тема — понять через прошлое настоящее.

 

Прошлое, иголка нешкольной мудрости.

Лучше не будет, думаешь ты, узнавая, как

уезжали отцы семейств за Ангару и дальше,

 

и понимаешь: люди ходили в шкурах,

но уже поделились на беглых рабов и рабов домашних.

Те же, кто был с мечом, стали соль и мрамор.

 

Нерв книги — выяснение отношений с прошлым, взятым в его узловых, наиболее травматичных моментах. Раскулачивание. Холокост. Война... Темы, уже обточенные литературой, как галька. Однако, пожалуй, ни у кого из современных поэтов это не становилось собственной поэтической темой. Тем, что болит и требует постоянного возвращения. За исключением, может быть, Бориса Херсонского. Но у Херсонского (1950 года рождения) это связано с личным опытом, с опытом ближайшего окружения. Михаил Немцев (год рождения 1980) воспринимает это сквозь историческую дистанцию. «...Я, мальчик, не знавший беды, /.../ только из книг узнавший, что убивать — хуже, чем быть убитым, / с подозрением отношусь к истории победителей. / Тем более, если приходится жить в доме, построенном на костях».

Поэзия оказывается средством снятия временной дистанции. Все происходит так, как если бы происходило сейчас. В названиях иногда стоят даты: «1914», «1933», «1940», «Февраль 1943». Иногда даты появляются в самих стихах. Но время оказывается снятым. Снятым — и в гегелевском смысле, и в кинодокументальном: стихи Немцева, при всей лапидарности, визуально убедительны.

 

Кто ещё мог — выходил из дома,

из избы, из хижины, из хаты, шёл

в утренней темноте, унося

то, что уместилось на тонкой спине за распухшей шеей.

На холме стояла Она, пересчитывая издалека

по головам остающихся, неподвижных,

спасающихся сном от продзатруднений.

По колее, между её ногами,

они проходили, кто поживучее, и

двигали в сторону города, где играла громкая и угловатая музыка революции.

 

Таково прошлое. Настоящее — «дом на костях». Или — из другого стихотворения — «дом на кладбище», в котором люди живут и рожают детей, «как и положено населению». Будущее — чревато возвращением прошлого. Хотя «То, что терпели, теперь уже не потерпим». Но:

 

«Мы» —

произношу я

безо всякой уверенности.

 

Несколько лет назад в дискуссии о социальной лирике я предположил, что прежний ее этап тематически исчерпан. Что, возможно, «начнется переход от приватного, частного Я, мучимого фобиями терактов и войн (а именно эти фобии пока... и подпитывают новую гражданскую лирику), — к некому социально-осмысленному "Я и ТЫ"»⁹.

Этого не произошло, отчуждение лишь усилилось.

Виновата в этом, разумеется, не гражданская лирика — она лишь действует как бортовой самописец. В случае книгиНемцева — очень точный и жесткий.

 

 

Музыка рек и дождей

 

Сергей ЗОЛОТАРЁВ. Книга жалоб и предложений. — М.: Воймега, 2015. — 92 c. Тираж 500 экз.

 

Такое слегка ироничное заглавие больше подошло бы для сборника Иртеньева или Быкова. Жалоб в этой книге нет. Как, впрочем, и предложений.

Что есть?

 

Всё когда-то садится: голос, солнце, дома...

По ступеням — как птица —

кто-то сходит с ума.

 

По ступеням, по склонам,

по пологим холмам.

По уступам Сиона...

По головам.

 

Дождь спускается с крыши

водосточной трубой.

Перезрелые гроздья кишмиша

сходят сами собой...

 

Таких стихов в современной лирике не так много. Точных и одновременно парадоксальных. Безупречных по технике.

Если у Симоновой чаще всего идет снег, то у Золотарёва «своя» погода — дождь. В лучших стихотворениях этой книги льют дожди. «Сезон дождей. В коттеджах сухо...» «Который день как, бросив домино...» «Дождь пошёл. Вопрос: дойдёт ли?..»

 

Мой бедный город выполнен из цельного

куска воды — горячей и кривой,

жильё связавшей трубами котельными

с центральною системой корневой.

 

Дожди, как аппараты Илизарова,

поддерживают парки на весу.

А там, где сверху площади базарные, —

колодцев терракотовая армия

осадков ждёт, как приступа, — внизу.

 

Стихия воды проявляется не только в воде небесной, но и в воде земной. Прежде всего, в реках.

 

В реке вода не заживает долго.

Порезы от гребных винтов и килей

останутся — с наложенными швами

случайной ряби. Свежие — за рыбой —

подводный ветер заметёт следы...

 

Или:

 

Это Кашинка. Вроде как мелкая гречка

на воде. Монастырская, постная речка.

 

От неожиданности и точности метафор порой захватывает дыхание.

Лирика Золотарёва традиционна. Сказано это, разумеется, не в упрек. Традиция так же питательна для поэзии, как и эксперимент. Вопрос — какая традиция и как ее трансформирует автор.

Родословное древо Золотарёва идет от раннего Пастернака, через неизбежную, но необходимую прививку Бродского. В современной лирике близкую линию разрабатывает Алексей Дьячков (ровесник Золотарёва). Разве что оптика уДьячкова более чувствительна к деталям и палитра поярче, посолнечней.

В работе с традицией существует, разумеется, свой риск. Риск инерции, риск недотрансформированной,недопереплавленной традиции. Нельзя сказать, что стихи Золотарёва от него свободны. Иногда слишком слышнаинтонация Бродского. Порой образы слишком зависимы от пастернаковских. Строки о зимнем саде: «Словно белые санкюлоты / здесь назначили тайный сбор» — мгновенно вызывают в памяти: «Все в крестиках двери, как в Варфоломееву / Ночь. Распоряженья пурги-заговорщицы...» из пастернаковской «Метели». А «...И деревья — белые от страха — / пробуют дорогу перейти» — «И деревья, как призраки белые, / Высыпают толпой на дорогу...». Авторский фильтр должен быть более мелкоячеистым.

Есть и другая опасность — в той плотной метафорике, когда отдельные точные метафоры, соединяясь, вредят точности всего стиха.

 

Замёрзшая вода в колготках снегопада

стоит, как сирота в песочнице детсада.

 

И некому забрать её с продлёнки.

И ножки тонки.

 

Тончайшая образность разбивается о «песочницу детсада», которая вдруг оказывается в «продлёнке».

Жаль, что в книгу не вошли стихи последних трех-четырех лет. Например, цикл «Город», опубликованный в «Арионе» (2013, № 4). Однако и без них сборник получился представительным. Учитывая, что предыдущий (он же и дебютный) выходил у поэта еще в 2000-м, то и этапный. Стоит подольше подержать его в руках, читая и возвращаясь.

Это, впрочем, можно сказать обо всех книгах этого стенда...

 

__________________________________

1 Цит. по: Лекманов О. Жизнь Осипа Мандельштама. Документальное повествование. — СПб.: Изд-во журнала «Звезда», 2003, с. 51—52.

2 Шубинский В. Бытие и становление // «Знамя», 2016, №1 (http://magazines.russ.ru/znamia/1/bytie-i-stanovlenie.html).

3 «Арион», 1997, № 4. (http://magazines.russ.ru/arion/1997/4/65.html).

4 Тогда же, отвечая на «знаменскую» анкету, отметил это имя. См.: Прорицатель // «Знамя», 2006, № 6, с. 231 (http://magazines.russ.ru/znamia/2006/6/pr25.html).

5 Литературные «нулевые»: место жительства и работы. Круглый стол. Главные тенденции, события, книги и имена первого десятилетия // «Дружба народов», 2011, №1. (http://magazines. russ.ru/druzhba/2011/1/kr14.html)

6 Веденяпин Д. Стакан хохочет, сигарета рыдает. — М.: Воймега, 2015.

7 Из книжных лавок //«Арион», 2015, № 4. (http://magazines.russ.ru/arion/2015/4/18lav.html)

8 (http://www.cirkolimp-tv.ru/category/poeticheskaya-seriya-tsirk-olimptv/) Странновато, правда, что в редакционном совете серии — одни москвичи (кроме ньюйоркца Друка). В Самаре, видимо, и в других городах никого не нашлось. Или без столичного ОТК пока не получается.

9 Абдуллаев Е. Террор, война и... Новая гражданская лирика в поисках языка, темы и субъекта // «Дружба народов», 2010, № 2 (http://magazines.russ.ru/druzhba/2010/2/ab14-pr.html)