Алексей Анастасьев — литератор, журналист, путешественник. Среди немалого количества мест, которые он изъездил, — от Аляски до Тасмании, от Мадагаскара до Огненной Земли — особое место занимает российский Дальний Восток: ему доводилось писать и о тамошних пограничниках, и о заповедниках на Ханке и в Кедровой Пади, и блуждать в тайге, и выходить в Японское море.

 

 

 

«Амур — река рыбная»: так несколько веков говорили на Дальнем Востоке. Известный путешественник Ерофей Хабаров в 1650-х годах с энтузиазмом сообщал: «В той великой реке Амуре осетра и всякой рыбы много даже против Волги». 200 лет спустя ему вторил сатирик и чиновник особых поручений при губернаторе Восточной Сибири Петр Васильевич Шумахер: «Рыбы в Амуре столько, сколько он способен вместить». Ныне здравствующие старожилы вспоминают, что еще в 1970-х лосося на нересте здесь было столько, что глубокие притоки можно было вброд переходить по рыбьим спинам. Как вышло так, что в веке XXI самая богатая (108 видов рыб) река России стоит на пороге биологической гибели?

 

 

Часовые родины

 «Дружочек, до свидания. Я в Китай пошел, погранпредставительствовать. Буду завтра вечером», — рослый светловолосый чеченец средних лет с безупречной выправкой, полковник Александр Тирон, начальник Погранслужбы ФСБ России по Еврейской Автономной области целует в щеку коллегу Маргариту Поддубную, начальника группы общественных связей.

На протяжении более 850 километров река Амур отделяет Россию от КНР, и этим жарким летним днем мы находимся в самом сердце этого громадного участка — близпогранотделения в селе Ленинское той же ЕАО. В первой половине дня здесь, у импровизированного причала (то есть, попросту, у широкого пляжа за «системой» — полосой колючей проволоки с отдельными встроенными вышками наблюдения) выстроился почти в полном составе отряд судов погранично-сторожевой службы. С 2007-го года речная охрана организационно объединена с пограничной, так что теперь традиционные «сухопутные» военные формулировки вроде «Рарешите войти?» звучат на Амуре вперемешку сфлотскими «Добро на вход!» Сегодня предстоит плановый дружественный визит на сопредельную сторону — прямо через реку, ширина которой в этих краях составляет около 1,1 километра. Будут совместные с китайской пограничной полицией учения по задержанию «условного нарушителя», то есть судна, незаконно покинувшего свой порт и пытающегося пересечь фарватер, а также обмен опытом за круглым столом с чашкой чая для сотрудников таможни. Такие, говоря казенным языком, мероприятия устраиваются регулярно на всем протяжении амурской границы.

И надо сказать, что все это не для галочки. Погранпредставительство — вещь полезная. В последние годы китайцы что называется взялись за ум — стали охранять границу по-настоящему, а ведь в 1990-х, считай, вообще не следили за тем, кто отходит от их берега к нашему. Не говоря уже о том, что вовсю «сдвигали» фарватер в нашу сторону — ссыпали в воду баржи песка, строили дамбы, и течение «выдавливалось» к северу. Дошло до того, что погранотделение в Казакевичево чуть не смыло в Амур. Теперь — другое дело. Соседи стали реагировать на наши сигналы, сами присылают отчеты: столько-то незаконных рыбачьих станов уничтожено, владельцы отселены «в тыл» страны и так далее… Да и реально из года в год число нарушений уменьшается. К примеру, сейчас у нас до середины лета тотальный взаимный мораторий на лов любой рыбы на Среднем Амуре (так называется 975-километровый участок от впадения реки Зея до устья Уссури. — А.А.). Идет нерест осетровых — уязвимое время. Так на реке, считай, затишье — мы задержали всего несколько раз по два человека на джонках. Хотя, конечно, всякое случается. Зимой подо льдом браконьерят — мы выходим на лыжах и снегоходах, проверяем, где тоньше лед, там их и засекаем. И на быстроходных «Ямахах» лихо, не таясь, «влетают» в Россию, а когда их настигнешь, еще и баграми отбиваются — но с этого года у нас на таких есть хорошие скоростные катера типа «Дозор». У них — разведка, у нас — военная хитрость и дезинформация: показываем, что собираемся выдвигаться в один район, сами идем в другой. У них радиосвязь и современные навигаторы, у нас — ДНД: добровольные народные дружины из местных жителей. Очень нам помогают — Амур-то знают досконально, до каждой мели. В текущем году всего 8-9 задержаний набралось, но вынимаем-то каждый раз стометровые сети, так что ущерб велик. В общем, нормальная служба: они лезут — мы гоним, они нарушают — мы задерживаем, они незаконно ловят у нас рыбу, мы ловим их… Ну все, нам пора. К погрузке приступить! — командует полковник Тирон группе выстроившихся скромно поодаль офицеров обоих полов.

И в 11 часов 00 минут сверкающая серой обшивкой над солнечно-голубой водой маленькая российская флотилия отчаливает курсом на Китай. Пограничная охрана начинает службу рано, так что и погранпредставительским встречам по традиции полагалось бы начинаться раньше, но дело в том, что в КНР сейчас только 8 утра. Вся огромная Поднебесная живет без различия часовых поясов по пекинскому времени, и это заставляет человека по эту сторону границы чувствовать себя странно — часы в мобильном телефоне автоматически отбрасывают тебя на три часа назад. Базовая станция китайского оператора China Mobile так сильна, что телефон все время попадает в поле ее действия и «думает», что он уже пересек Амур.

В реальности сделать это самостоятельно вообще невозможно. Даже при наличии всех документов (въезд в Китай для местных жителей группами числом от 5 человек разрешен, согласно региональным соглашениям, без предварительной визы — просто по загранпаспорту) пересечение Амура частными судами запрещено. На частном плавсредстве— хоть на личной яхте, хоть на резиновой лодке — этого не сделаешь. Разве что, как шутят офицеры-пограничники, погрузить такую лодку на паром и, размахивая веслами, делать вид, что плывешь. Паромы объемом примерно с туристический «Икарус» курсируют между специально оборудованными КПП 6 раз в сутки: из села Ленинского в городок Тунцзян, а на остров Миншань — из столицы соседнего Октябрьского района ЕАО, легендарного поселка Амурзет (эти переходы и обслуживает таможня, работники которой отправились совещаться по погранпредставительской линии).

Отсюда и лежит наш сегодняшний путь: на катерах береговой охраны до погранотделения «Союзное» на 435-м километре течения Среднего Амура — обычное патрулирование, проводимое примерно раз в два дня. Плюс еще километров шесть вверх «экстренно» — до того места, откуда пресловутые ДНД накануне подали сигнал: замечены в утреннем тумане три китайские лодки, две надувные, одна моторная джонка — значит, могут стоять браконьерские сети. На своей стороне, как поясняют в один голос местные старожилы, китайцы давно выловили все, что только можно, да и глубоководные донные участки, где рыба любит скапливаться для размножения и питания, — в основном под российским берегом. Даже сейчас, при моратории на любую ловлю на этом, совсем уже диком и безлюдном участке реки в зоне ответственности Амурзетской и Союзной застав нарушения границы нередки — притом, кстати, что на пограничном участке Амура лов сетями вообще запрещен.

В два часа пополудни к двум видавшим виды катерам за «системой» в Амурзете гостеприимно приставлены деревянные лесенки. Вода, затопив маленький песчаный пляж, здесь подходит почти к самым зарослям вкусной войлочной вишни, известной в Японии как сакура. Уровень воды в Амуре вообще отличается сильными колебаниями, отчего зависят и судоходство, и работа множества технических служб как на реке, так и подле нее. Но этим летом по неизвестной причине он держится в пределах 4,40 — 4,70 метров при норме в три с половиной. Поговаривают, что дамба гигантской Зейской ГЭС дала небольшую трещину во время землетрясения в июне 2013 г. — 3,5 балла по шкале Рихтера (у пограничников тогда трещины пошли по оконным стеклам и экранам домашних кинотеатров), и, чтобы ослабить напор, энергетики от греха подальше стали сбрасывать в русло больше воды.

Идиллическое спокойствие теплого дня нарушают только знаменитые дальневосточные оводы. Они роятся над нашими головами, огромные, как детские модели вертолетов, но людей не атакуют. Да еще мичман, которому выпало сегодня дежурить — вести катер, отчетливо мурлычет подходящую к случаю песню про трех танкистов — «У высо-о-окихберегов Амура…» Берега при личном знакомстве оказываются не такими уж высокими — с обеих сторон (хоть с российской и повыше) русло обступают пологими зелеными застывшими волнами сопки.

«Товарищ майор, к отплытию готовы! Товарищи корреспонденты, пожалуйста, займите места, предназначенные для вас заранее, и старайтесь не смещаться!» Для фотографа это задача почти невыполнимая, но мы постараемся соблюдать равновесие. Иначе на высокой скорости видавший виды катер типа «Аист» будет трудно удержать в равновесии — бравому мичману придется закладывать руль, как на крутом вираже.

«Пользуйтесь последней возможностью — последний год на таких катерах ходим. В Ленинском уже стоят новые для нас на замену. Зато как рассекаем!» — майор АлексейРашкуев, замначальника пограничного отдела в Амурзете, перекрикивая бешено тарахтящий мотор, обводит широким жестом панораму. Амур на своем участке он демонстрирует редким гостям с хозяйской гордостью, словно директор некоего заповедника — вверенные ему угодья. «Вот, глядите, слева — Миншаньдао, по-китайски значит Миншань-остров. Видите, какой там подъем?»

Имеется в виду, конечно, — в переносном, экономическом смысле. С южной, «поднебесной» стороны берег выглядит оживленно, как во время ярмарки. Подъезжают машины к современному зданию, обращенному прихотливым узором к реке. «Это музей Амура. Несколько миллионов юаней вложено! Там внутри такая галерея с движущимся стеклянным полом, а по сторонам — вся река, от истока до устья, с городами, лесами, протоками — как на ладони. Мы по линии погранпредставительства там бывали».

Дальше перед глазами поднимаются одна за другой парадные, с иголочки достопримечательности — видно, что буквально последних лет постройки: сверкающие пагоды домов отдыха трудящихся, мощные бетонные лестницы к променадам у воды, неожиданная в этих краях гигантская менора на постаменте — недавняя инициатива председателя народного правительства уезда Лобэй. Так он решил отдать дань уважения титульной нации сопредельной российской области, которая, впрочем, составляет там один процент населения. Скоростные дороги со сплошным бегущим потоком машин, толпы гуляющих — выдался день субботний, а пограничный туризм выходного дня весьма популярен в КНР.

С нашей стороны элегическая патриархальная тишина, нарушаемая только кое-где в разрывах цепи пограничной «колючки»: там амурзецкий пляж, который работает по согласованию с местной заставой и местной администрацией в определенные часы суток, но сейчас там плещутся только трое мальчишек в длинных черных трусах по моде 50-х годов; там — несколько ярко выкрашенных домиков некогда большого казацкого села Екатерино-Никольское, названного в честь жены графа Муравьева-Амурского, который полтора века назад разграничил с китайцами территорию четко по амурскому фарватеру. В здешних местах этот фарватер подходит так близко к китайской стороне, что можно чуть ли не жать руки пассажирам прогулочных теплоходов со сверкающими иероглифами на борту. А что касается Екатерино-Никольского, то в 1891 году его проездом посетил будущий император Николай II, и по внешнему виду села создается впечатление, что более примечательных событий в нем с тех пор не происходило.

С одной стороны на приграничном участке ЕАО живет 35 тысяч человек, с другой на том же протяжении берега — 400 тысяч китайцев, озабоченных на глаз чем угодно, только не проникновением на российскую территорию с целью контрабандного лова. И все же. «Сейчас, в разгар лета, кажется, что у нас "мертвая вода". Так ее называют между весенним нерестом земноводных и путиной в августе-сентябре. Когда сюда идет лосось, становится гораздо оживленнее и у нас работы прибавляется. Хотя выше Хабаровска теперь уже совсем мало кеты прорывается, не говоря о горбуше. Рыба затаилась в глубинах, не клюет — жирует. Не особо интересно на нашем участке стало браконьерам. Хотя, впрочем, взгляните», — Рожкуев указал рукой в сторону близкого китайского берега, который успел, пока мы разговаривали, временно освободиться от налета цивилизации и обрасти лесистыми необитаемыми островками. Возле одного из них — острова Быкова, принадлежавшего, кстати, до 1998 года России, но после скрупулезной спутниковой демаркации фарватера из космоса отошедшего к КНР, — у кромки воды виднеется что-то вроде пирамидального нагромождения полиэтиленовых пакетов. Рядом маячит катер китайской пограничной полиции.

«Видите, с весны осталось. На лягушек ставили — у них это законно. Так что весь берег бывает пленкой затянут. Я, когда десять лет назад начал здесь служить, все удивлялся: что за странная береговая маскировка».

С апреля месяца, когда у дальневосточной лягушки начинается нерест, китайские рыбаки вот уже много веков на реке Черного Дракона — Хэйлунцзян (то есть попросту на Амуре) — играют с ней в хитрую игру, которую я иронически прозвал «смертельными нардами». Береговая линия затягивается полиэтиленовой пленкой (в древности на ее месте была просто клейкая материя). Через каждые два метра в ней проделаны, лицом к воде, широкие лунки, обтянутые сетью. Бедная амфибия пытается забраться на берег, чтобы отложить икру, скользит по полиэтилену, при этом смещаясь в сторону в поисках дороги, и в конце концов падает в лунку. Получаются огромные кульки с десятками и сотнями лягушек. А в Китае они считаются деликатесом, и одно крохотное земноводное стоит, между прочим, в переводе на наши деньги 200 рублей. Есть из-за чего затевать рискованную игру с браконьерством в российской части Амура. Своя-то почти исчерпана, и ее не на многих хватает.

«Было так: согласно плану охраны государственной границы, для проверки правого фланга участка отделения «Союзное» выдвинулся наряд лейтенанта Кривинского. Близ впадения реки Хлебная он обнаружил сети для лова лягушек. При обнаружении сели в засаду, дожидаясь подхода предполагаемого нарушителя. В конце концов один гражданин подошел для проверки данного места… Китаец, уже в возрасте, раза в три выше наших! Ребята ему: «Стой!», он — бежать к лодке. Догнали, естественно. Но представляете,Кривинский не смог его скрутить даже вместе со вторым бойцом. Только с помощью третьего удалось связать и сюда, в отделение, доставить», — по привычке перепрыгивая с уставного языка доклада на живой язык приключенческого рассказа повествует Алексей Чернов, начальник погранотделения «Союзное». Приезжим из такого далека он, похоже, искренне рад, хотя маскирует эмоции подобающим офицерским стилем. Места здесь совсем дикие, по дороге на «уазике» к месту высадки наших катеров старший лейтенант даже наткнулся на медвежью лежку — а это километр езды, не больше. Кругом — море таежных сопок, и даже выезд (примерно раз в неделю) в Амурзет считается здесь «визитом на Большую землю». Что уж говорить о Биробиджане, куда удается выбраться раз в месяц, если гравийная дорога в порядке.

Постоянное общество тут, таким образом, невелико — кроме личного состава «Союзного» только один пасечник из одноименного заброшенного села. Еще в прошлом году насельников было трое — но, словно в детской считалке, один умер, второй погорел (хозяйство восстанавливать счел слишком хлопотным и уехал к сыну в Красноярск), а третий вот остался. Удержала его, как поговаривают, дивных органолептических качеств маньчжурская конопля, по части которой он большой специалист и которая растет здесь в изобилии, в том числе и на берегу, за «системой», — за ней, коноплей, бывает тоже, проникают сюда нарушители, как китайские, так и отечественные.

А событиями и краевой мифологией здешние места, наоборот, богаты — было бы только с кем поделиться историями. Про ведьму, которая похоронена на здешнем староверческом кладбище под расколотым камнем — она, мол, топит нерадивых заснувших на посту пограничников в Амуре; про погибшего контрабандиста, который в пресловутые «лихие девяностые» грабил награбленное китайскими браконьерами прямо из их рыбацких станов на той стороне реки — в дерзкие ночные рейды ходил, и в конце концов враги его подстрелили прямо на воде. Родственники поставили ему у самого берега могильный памятник, так бойцы из «Союзного» за ним ухаживали, пока не узнали, что там лежит контрабандист. Ухаживают они, конечно, и за могилой известного героя Федько, который в августе 1945-го отсюда выходил на штурм пограничного поста Синдун, тогдашнего государства Маньчжоу-Го, все тут же, на той стороне Амура. Ну и, конечно, о браконьерах и задержаниях.

«Того лягушатника когда к нам доставили, он сразу признался — ловил, мол, лягушек. И с этой целью проник в Россию, о чем прекрасно знал, — продолжает, потихоньку избавляясь от застенчивости Чернов. — Поэтому удалось судить его здесь. Но вообще это очень редкий случай».

Действительно, откровенность редкая и, можно сказать, неожиданная. Собственно, главная проблема приграничных задержаний браконьеров в том и заключается, что доказать факт браконьерства в девяноста девяти случаях из ста невозможно. Тут сработает только сверхвнезапное задержание с поличным, да и то не всегда.

«Чья сеть?» — «Не знаю, не моя» — «Как сюда попал?» — «Сам не знаю, в тумане заблудился, потерял ориентировку». Или, к примеру: мне хозяин велел сети ставить, а сам я нездешний, меня привезли издалека, и я вообще не знал, что река пограничная.

На эти показания формально возразить нечего, и приходится ограничиваться кратким допросом на заставе, протоколом об административном правонарушении (собственно незаконном пересечении границы) и отправкой нарушителя в хабаровские или биробиджанские органы погранслужбы с последующей экстрадицией обратно в Китай. А дальше — все по новой…

Недавно произошел совсем курьезный случай, рассказывает тот самый лейтенант, который с нарядом задержал «трехметрового» китайца. Нашли как-то раз «секретку» — небольшую замаскированную палатку у самой воды, а в ней кроме сетей и снасти документы четырех человек. Из документов следовало, что все они вполне легально работали на российской стороне на разработках марганца. Здесь, в Октябрьском районе, довольно крупные месторождения этого металла и графита. Первый разрабатывают российские компании, второй — китайские, но наемные работники в обоих случаях — граждане КНР. Так вот, когда этих четверых поймали, они заявили, что не только не знали, что они в России, но и вообще смутно представляли себе, что это за страна. По крайней мере, так явствовало из их сбивчивых объяснений. Ложь очевидная, даже задокументированная, но опять-таки недоказуемая. Мало ли кто, что и когда себе «представлял». А результат все тот же: штраф и высылка.

Кстати, промышляли те четверо не только лягушек, но и рыбу. Средний Амур в наше время — далеко не то, что во времена первооткрывателей Хабарова и Пояркова, и даже далеко не то, что современный Амур Нижний, куда мы вскоре отправимся в поисках большого рыбного изобилия. Но все же нередки здесь еще и таймень, и толстолоб, и сазан с близким родичем белым амуром, тезкой реки. Попадаются осетровые, в речках-притоках плещется достаточно ленка и хариуса. Тот же сазан на рынках провинции Хэйлунцзянуходит по 80 юаней за килограмм. 80 юаней — это на сегодняшний день чуть меньше 450 рублей. Средний вес среднеамурского сазана — килограммов 15. Достаточно сосчитать чистую прибыль — и с полным резоном отправляться искать браконьерские сети.

Нам приходится поспешить покинуть «Союзное» — уютный, ухоженный руками офицерских жен оазис пограничной службы, где между лесами и мощной рекой цветут клумбы ярких садовых цветов и к летнему вечеру слетается такое количество разноцветных бабочек, какое нечасто встретишь и в тропиках. К закату катера должны вернуться вАмурзет, а нам еще предстоит проверить сообщение от Михаила Воробьева, командира обстановочного катера «Кракс» — о тех самых китайских лодках, замеченных у российского берега.

Если вам приходилось когда-нибудь ходить на судах по крупным рекам, вы, наверное, замечали по берегам странные конструкции, похожие на гигантские треножники с огромной объемной трапецией на конце. Это и есть обстановочные знаки, устанавливаемые со специальных обстановочных судов. Служат они капитанам для того, чтобы не сбиваться с фарватера и вовремя смещаться по нему от одного берега к другому. Коротко говоря, если вертикальные черные полосы на двух щитах трапеции сливаются перед вашим взором из штурвальной рубки в одну — вы не сбились с курса. Ночью же ориентироваться надо на два огня на тех же светоотражающих щитах — точно по вертикали. Кроме того, на обстановочные знаки полагается вывешивать разные фигуры — ромбы, треугольники, шары. Их сочетание сообщает тому, кто владеет языком речных сигналов, о точной глубине в данном месте. В общем, сложная и необходимая для навигации наука.

На приграничном участке, где мы находимся, работают четыре «обстановочника» — они единственные из россиян, кроме береговой охраны и, разумеется, паромов, кто имеет право выходить на воду приграничной реки. Воробьев — самый старший и бывалый из них. Еще отец его занимался обстановочным делом, сам он вырос в этих местах, с пяти лет ходил по реке, видал на Амуре всякие времена, а сам поныне живет тем же жизненным циклом — зимой с командой из семерых человек изготавливает и чинит знаки дома в Екатерино-Никольском, потом от льда до льда ставит и обслуживает их: «Не хочется брюзжать, не люблю. Но что я могу еще сказать, если так и есть: рыба была, рыбы не стало. То есть — стало намного меньше. Пацаном я мог в любое время за секунду любую поднять — на выбор и без всяких современных хитростей. В тонну весом калуга попадалась — мы с берега каждый день смотрели, как она своим желтым брюхом плюхается и водовороты поднимает. Старики тогда говорили — в Амуре рыбу сетями не переловишь, разве что химия и техника задавят. Вот и задавили. Я уже лет десять не то что не рыбачу, я даже на камбузе воду для чая запретил брать из-за борта. Были случаи, люди травились. Течет река мертвая и никому не нужная».

— Ну, выходит, китайцам она еще нужна, раз браконьерят у нас, — подал голос я, подавленный этой беспросветно скорбной речью.

— Этим — да. Они считают, что это их река и чувствуют себя на ней хозяевами. Но тоже о будущем не пекутся — все норовят вытащить, до последнего толстолобика.

В эту самую минуту, словно желая проиллюстрировать правоту Воробьева во всей ее печальной наглядности, пограничники обнаружили наконец поплавок браконьерской сети. Она оказалась на удивление небольшой — метров на двадцать пять всего — и принесла на наш борт, как и указывал обстановочник, ровно одного толстолоба и ни единого больше. Невелик улов оказался бы на сей раз для незваных гостей из Китая, а случайную рыбу хорошо было бы выпустить обратно в Амур, как здесь говорят — «гулять и жировать». Но поздно — жертва задохнулась и признаков жизни уже не подавала.

По законным правилам в таких случаях весь улов — каким бы он ни был, хоть одна рыбешка, хоть тонна рыбы — следует уничтожить, хотя, положа руку на сердце, это не всегда можно признать разумным. Понятно, что в отсутствие каких-либо «оперативных» средств хранения и переработки рыбы с сотнями и тысячами конфискованных голов (или, как чаще говорят о водных обитателях, — хвостов) ничего иного не остается делать, но если, к примеру, найдена незаконно добытая икра в большом количестве — не лучше ли отправить ее куда-нибудь 
в детский дом или госпиталь? Впрочем, я отвлекся. А этот единственный толстолоб уж точно пусть лучше пойдет усталым матросам на шарабан. Так называется фирменноесреднеамурское блюдо: крупная рыба, лучше всего сазан или толстолоб, запеченный на открытом огне костра в жестяном ящике (то есть, собственно, в «шарабане») с сакурой, зеленью, луком и разными приправами.

В смутной надежде на это роскошное угощение мы возвращаемся со своим скудным «конфискатом» на базу в Амурзет, невольно продолжая размышлять над только что услышанными невеселыми сведениями об Амуре. Увы, они — отнюдь не вымысел. Даже по строго официальным данным, после строительства плотин двух гигантов, Зейской иБурейской ГЭС, в 1970-80-х годах стали умирать пойменные озера — главные места выводки амурских рыб. Площадь нерестилищ уменьшилась за 30 лет в 100 раз. И это не считая экологических катастроф, величайшей из которых стал печально известный выброс фенола в реку Сунгари с одного из китайских заводов в 2005 году. Стойкий запах бензоловых паров стоял над рекой после этого несколько лет, а пойманную рыбу, по единодушным воспоминаниям, нельзя было даже поднести к носу. Правда, Сунгари впадает в Амур ниже тех мест, где мы находимся, но и на Среднем Амуре периодически фиксируются нефтяные пятна и прочая отрава. Давно уже закрыты в этих местах все связанные с рыбным делом и промыслом учреждения — колхозы, перерабатывающие комбинаты, заводы и прочая, прочая. Огромная вода вокруг нас (у Амура 62 имени, чуть меньше, чем у Бога в Каббале) бурлит, натыкаясь на отмели и перевалы, струится водоворотами, живет, но в то же время этот огромный резервуар жизни так оскудел, что в это трудно поверить.

Трудно, но факт. Теперь отблески фантастического рыбного богатства, удивлявшего путешественников от русского первооткрывателя Амура письменного головы Василия Пояркова до Антона Павловича Чехова, лучше искать лишь далеко на северо-востоке, там, где, отвернув от Китая, великая река резко углубляется в Россию, обтекая сверху вулканическое поле Сихотэ-Алиня — море сопок, покрытых южного типа лиственной тайгой. (Не будь этого «моря», река была бы километров на 500 короче — ее путь до настоящих, Охотского или Японского морей, сократился бы раза в три). Только близ устья все еще работают комбинаты-гиганты, отбираются каждый день у родной стихии тысячи и сотни тысяч бьющихся в конвульсиях хвостов, браконьеры с азартом и умением преследуют все живое на богатой еще реке, охрана всех возможных ведомств преследует браконьеров — в общем, жизнь людей, убивающих, поедающих, продающих, похищающих и защищающих рыб бьет ключом во всех своих проявлениях.

 

 

Уважайте труд браконьера

Шесть часов утра. На Нижнем Амуре уже светает, хотя пасмурно, и температура не превышает 15-16 градусов. Все же и летом Николаевский район — не то, что ЕАО, здесь, почти на тысячу километров севернее, — северА, как говорят дальневосточники. Берега мощнее, выше, скалистее; река шире — до двух километров напротив райцентра, а в порту на той стороне — и корабли масштабнее. Николаевский порт считается морским, сюда приходят корабли и с Сахалина, и из Владивостока, хотя «метеор» до Хабаровска недавно отменили из соображений безопасности. Теперь до Николаевска-на-Амуре, который в этот час сверкает на противоположном Северном берегу грязноватой белизной с «фирменным» знаком — двумя гигантскими трубами-близнецами ТЭЦ, можно добраться из Хабаровска только на самолете или той вот тысячекилометровой дорогой, которую мы только что преодолели. Глаза слипаются, гигантские белые мотыли, бьющиеся в лобовое стекло, кажутся хлопьями крупного снега.

Паром заходит в узкую искусственную бухту, обрамленную высокой сочной травой. Здесь его уже ждет целая автоармада потрепанных дорожных страдальцев — они выстроили у берега свои заляпанные грязью борта, словно финалисты ралли «Париж-Дакар». Впрочем, до наших условий далеко и Парижу, и Дакару. Здесь фуры, ржавые «шестерки» с якутскими номерами, неправдоподобно старый УАЗик с петербургскими (!!!) номерами, измученные автобусы компании «7 звезд» — главного рейсового извозчика хабаровского края, здесь внедорожники простых николаевцев — хирурга местной больницы, сотрудников невысокого звена городской администрации, ювелиров и просто браконьеров.

Все вроде бы спокойно и рутинно. Машины грузятся на длинную палубу: «Задом, задом, давай! Сначала фуры, потом люди. Сейчас чеки буду разносить, ребята». С легковушки взимается 850 рублей, с огромного грузовика — целых 9 тысяч. А выбора нет, Николаевск — это автотранспортный остров, дороги от него ведут только к рыбацким поселкам, строить мост дорого и нерентабельно, так что этот железный Харон — единственное средство добраться на колесах с большой земли и обратно. Моросит дождь, но кого он беспокоит? Идти по воде около часа, и усталые работяги сгрудились на корме курить и разговаривать. Здесь, на Нижнем Амуре, в сорока километрах от его впадения в Татарский пролив Охотского моря, все разговоры всегда и везде только о реке, рыбалке и рыбе. А сегодня к тому же особый день — официальный День рыбака и канун неофициального, который по столетней традиции празднуется во второе воскресенье июля. Но и этого мало: в этом году рыбацкий день, как ожидается, должен совпасть с точно уж главным событием года в этих местах. В Николаевске-на-Амуре оно безусловно ожидается с большим нетерпением и напряжением, чем начало цветения сакуры в неотдаленной Японии, или чем губернаторские выборы. Это — начало Большого Хода, летней путины красной рыбы, летняя путина потом с перерывами, но довольно плавно перейдет в более «жирную» осеннюю и закончится где-то в середине октября. Два основных идущих на нерест вида — кета и горбуша; горбуши летом меньше и она ценнее, кеты больше, но часть ее «червивая», то есть зараженная паразитами и непригодная к употреблению. Осенью численный состав немного выравнивается и ценность каждого отдельного экземпляра повышается. Такой более жирный лосось может идти на зимнюю засолку, летний — только на еду, копчение, ну и, конечно, на промышленную заготовку. С лосося, как говорят амурцы, все начинается, им все и кончается. Речная экосистема держится на нем. Им питаются нерпа (точнее, это не нерпа, а дальневосточный тюлень — ларга, но на Амуре принято пользоваться этим словом), белый дельфин (белуха), им не брезгует гигантская калуга — осетровый речной «тигр», главное местное богатство и достопримечательность; на нем жируют медведи перед спячкой на многочисленных горных притоках, куда горбуша и кета заходят откладывать основную массу икры. Красная икра — конечно, главное и для браконьеров, и для рыбаков, и для промышленников (сотни, тысячи и миллионы на ней зарабатываются ежемесячно). Дороже ее — только икра черная, дороже и в денежном, и в юридическом смысле — ловля осетра и калуги вообще запрещена всем.

По мере приближения николаевского набережного променада становятся видны приготовления к празднику: возводится шатер над эстрадой, дымятся, шипя под дождем, шашлычные мангалы. «Хлеб и зрелища» почти готовы. И ажиотаж на корме нашего парома нарастает: «Говорю тебе: нормальная река, была, есть и будет» — «Ну, будешь проставляться на х.. , б.. !» — «Базара нет, я тебе отвечу, первый улов — твой!» Где-то по левому борту раздается звонок мобильного телефона, точнее, вместо звонка раздается темпераментная песня (автор, как мы впоследствии узнали, — бывалый местный браконьер Константин Судаков): «Лови калугу, и в дождь, и в вьюгу, но только не забывай про свою супругу, осетр в Охане значит деньги на кармане, а то еще девять месяцев пролежишь на диване». Под девятимесячным пребыванием на диване подразумевается зимний сезон, почти мертвый для лова — от ледостава до ледохода, а владелец мобильного телефона — местная знаменитость, гордость семьи, друзей и знакомых — Артем из поселка Чныррах, что километрах в сорока от Николаевска. «Молодец парень, Робин Гуд и только. Автосервис держит, детей обожает. А на его рыбу живут его семья, семья младшей сестры в Хабаровске, школа, детский садик и центр дошкольного творчества». Такую краткую характеристику даст ему Лариса Жакова, первая учительница Артема. И по собственным словам, живет он и работает ради четверых детей с экзотическими на европейский слух именами: Артур, Савелий, Марк и Дарина. Родовая преемственность, чувство землячества и хозяйское начало в трудных родных условиях таежного Амура, похоже, действительно составляют основу его характера. Они прямо-таки светятся на смуглом (один из предков был ссыльным цыганом) лице, когда он приветливо высовывает его из окна своего боевого праворульного «японца».

«Считается, что браконьерство — легкая нажива. Я вам скажу — нет. Браконьерство — тяжелый труд. Знаете, сколько по квоте сейчас можно выловить человеку за сезон? Ровно десять хвостов. По идее, на каждом участке должны стоять катера Рыбохраны и всех проверять: есть 10 рыбок — путевка изымается. На деле получается, как всегда у нас: воровство миллионами и воровством не считается, а за три лишних рыбки и сетку запросто могут закатать. Раньше был один орган, который имел право штрафовать за добычу, теперь их пять, а пять ртов никому не прокормить. Да что я буду про коррупцию рассказывать? Я вам так скажу: это в столицах правила поменялись, а в таких дальних углах, как наш, все осталось, как в девяностых, — каждый каждому и сын, и сват, и рэкет, и крыша, и полицейский, и бандит. Не говоря о том, что должностное лицо в фуражке должностное, а снял фуражку — и сам тот же браконьер. А я бы вот как делал: если проверили у ловца документы и увидели, что он местный, — отпустите, пусть ловит, ибо, посудите, нас страна здесь бросила, так как на такой реке жить и не ловить рыбу, если она ловится? Жизнь в районе остановится, если все уедут и ключей с собой не возьмут».

С правовой точки зрения, дело с рыбным ловом на Нижнем Амуре обстоит так: каждый год речные воды заново разделяются специальной административной комиссией на участки. Прямо в районе Николаевска лежит постоянный участок так называемого спортивно-любительского рыболовства. Именно там любое частное лицо, купив путевку в организации под названием Амуррыбвод, может получить право на вылов: удочкой — тех самых 10 хвостов, о которых говорил Артем; сетью — по видам рыбы: за килограмм карася взимается 20 рублей, тайменя — 500, осенней кеты — 80, летней — 60 и т.д. Нормы вылова сетью при этом устанавливает сам Амуррыбвод (общекраевые отсутствуют) — скажем, 10 кг за три дня. Таким образом, сеть должна стоять не дольше этих трех дней, но в последнее время разрешено использовать кроме обычных ставных еще и «особо опасные» для лосося плавные сети. На них это ограничение отсутствует. Раньше правила этого рода устанавливала Рыбохрана, та же самая организация, которая и ловила нарушителей. Соответственно и писали их рыбинспекторы «под себя», для своего удобства. Например, «запрещается нахождение с сетями вблизи вод без разрешения на вылов». То есть, чтобы не утруждаться и не тратить топливо на рысканье взад и вперед по Амуру в поисках браконьерских неводов, уполномоченные товарищи позволяли себе «блокировать» потенциальных нарушителей чуть дальше хозяйского сарая. Теперь в пресловутых комиссиях заседают в основном рыбопромышленники и «их люди». А у них уже совсем другие интересы и задачи. А именно, что касается индустриального промысла: опять-таки ежегодно администрацией Николаевского района проводится тендер для юридических лиц с переработочной станцией на берегу. Таких «лиц» в окрестностях за последние десятилетия набралось семь. Один из главных гигантов ООО «Восточный Рыбокомбинат», в основателях которого числятся нынешний начальник отдела Охраны природы Николаевской районной администрации Александр Бронников, которого мы еще посетим. «Лауреатам» тендера достаются первичные квоты —скажем, тысяча тонн лосося, с которой сразу, вперед, взимается налог. Но первичными квотами дело не ограничивается — до начала и во время лова комбинаты добирают где по 300 тонн, где по 500. Откуда добирают? И друг у друга по-дружески, и, к примеру, у коренных малочисленных народов Севера — нанайцев и нивхов. (На Амуре те и другие традиционно известны под общим названием гиляки, которое еще с царских времен считается несколько презрительным и официально не употребляется.) У тех по закону особые квоты — по 50 кг любой рыбы на рыбака. Те жалуются — мало, дали бы хоть 100, пополам: на летнюю горбушу и на осеннюю кету, да еще немножко на подледную добычу корюшки в марте — еще бы килограммов сто. Кроме того, можно зарегистрировать территориально-соседскую или родовую общину, российские законы дают коренным народам такую возможность. Организовываешь артель — теоретически предполагается, что она состоит из родственников, но принимают и пришлых людей, часто даже русских, — выбирают себе национальное название, например, «Котор» (медведь), получают участок на Амуре и промышляют там легально до 15 тонн. Однако, поскольку перерабатывающих мощностей у нивхов нет, да и заготовительные ограничены, поскольку лодки надо постоянно чинить, топливо по высочайшим северным ценам закупать и вдобавок платить все страховые и налоговые взносы, многие руководители общин, махнув рукой, уступают квоты «гигантам». Даже общинникам своим говорят: «Идите на комбинат, там больше заработаете и легче».

При всем при этом, как мы помним, белорыбицу, то есть осетровых, добывать запрещено вообще, только некий мизер в научных целях и на икру для рыбоводных заводов. А теперь посмотрим, как дела обстоят в реальности.

Наутро, как и было предсказано, рыба пошла, и весь берег от самого села Нижнее Пронге на лимане по цепочке хода до Чнырраха и Красного пришел в интенсивное движение, одновременно деловое и праздничное. Открываются прибрежные ангары и сараи, выдвигаются из них весельные лодки и моторные катера — пора браться за дело и не расслабляться, ибо оно, это дело — жестко ограничено во времени и ждать не будет. Периодически слышатся мобильные переговоры: «Как у тебя с сетями?.. Уже идет?.. Проверяй, на Тнейвахеесть, значит, у тебя скоро будет. На комбинате цеха уже заработали…» Разжигаются у кромки воды костры для первой ритуальной ухи, а мимо снуют мотоциклы и японские джипы. «Как лов? Ну, доброго!» Сегодня — День рыбака, и по традиции даже «лютые», как здесь говорят, полицейские не лютуют.

В такой обстановке даже появление «европейских» гостей с фотокамерой и блокнотом — дело в прибрежных рыбацких селах не самое обычное — не привлекает особого внимания, всем некогда. Впрочем, и нам достанется место на этом празднике жизни, а именно на участке нашего давешнего знакомого. Здесь все выглядит добротно и богато — парк автомобилей с «фирменными», застолбленными хозяином цифрами «101» на номере, срубленная собственноручно и по собственному «проекту» баня, усадьба, где, не показываясь чужакам, как орлица над орленком, хлопочет над новорожденной — меньше месяца — дочкой супруга хозяина. И, естественно, собственный выход к реке с собственным же паркомплавсредств.

«Артур! — Артем кличет старшего, 17-летнего сына-одиннадцатиклассника, парня в профессорских очках и с рукопожатием стальным, как у Шварценеггера. — Сети будем смотреть. Одну снимать надо, ставили еще по весне, когда водорослей не было — сейчас уже прямо на «кустах» стоит. Вторую просто проверь. Спустишь «Прогресс», вот еще возьмешь с собой Марка, Фаддея и корреспондентов. ХотИшь?»

«Прогресс-4» — это небольшая мотолодка аккурат на пятерых пассажиров, ее легко вести на веслах, не привлекая к себе особого внимания. Марк — младший сын Артема, бойкий семилетка, обаятельно выговаривающий «р» как «у». Фаддей — товарищ Артура, парень из дальнего поселка Власьево, полурусский-полунивх. Здешний хозяин часто дает пристанище и работу сиротам и ребятам из бедных семей — плату они получают натурой, то есть рыбой, которую потом продают в Николаевске на базаре, рублей по 100 за хвост. Корреспонденты — это мы с фотографом.

ХотИт (таково местное диалектальное произношение этого глагола) Артур или не хотИт такого задания и такой компании, неизвестно — но отцам в этих местах возражать не принято. Он просто молча разворачивается и помогает всем, от мала до велика, взобраться с песчаной гряды близ студеного канала на борт. Раньше тут разливались топкие болота, но дружная семья отвела воду такими вот каналами — получилась вполне годная ровная пристань. И — вперед, широкими молодцеватыми гребками.

Солнце поднимается все выше со стороны лимана и начинает красить нежным цветом живописные окрестности — Чныррахскую сопку, где, если присмотреться, просвечивают серым бетоном укрепления, выстроенные еще к Русско-Японской войне; высокий Оремифский мыс на противоположной стороне Амура, где напротив, на большой глубине, метров 65, затонул несколько лет назад большой катер и возникают теперь опасные водовороты. Прибрежные бухты уже заполнились листьями кувшинок — скоро берега зацветут. Ветер дует, говоря по-местному, «от морЕй», но мягкий, теплый и без порывов. «Ну как, нравится? — потихоньку оживляется наш гребец, время от времени отрывая от весел пальцы, все в глубоких ранках от рыболовных крючков и прочих снастей. Такие руки — верный признак нижнеамурца — их «носят» и его отец, и Фаддей, и каждый второй встречный в Николаевском районе. — Да, у нас богато. Я-то привык… Вообще-то, не хочу задерживаться, после школы — постараюсь быть поближе к компьютерам. В политехнический институт поступлю в Хабаровске или хотя бы в судостроительный техникум в Николаевске по специальности «средства связи». Но я исключение; у нас-то людям больше интересен Амур. Рыбы много, и она бесплатная! Можно ни в чем себе не отказывать».

«А что, не становится меньше живности? Не боится народ, что однажды рыба просто закончится?»

«Не-ет, я бы не сказал. Меньше не становится. Мельчает только — это да. А в чем-то даже и улучшается ситуация — после катастрофы с фенолом вот вода делается все чище. Впервые за пять лет вернулась минога, а я в этом году даже рака поймал — рак лучший показатель чистоты…»

Про знаменитую катастрофу с выбросом фенола, произошедшую то ли по вине китайских предприятий на Сунгари, то ли, как считают некоторые специалисты, по вине предприятий отечественных, хабаровских, не желавших тратиться на хранение отработанной «дегазирующей жидкости №2», мы уже упоминали. После нее, по общим отзывам, к реке действительно страшно было приблизиться, ее биоресуросам был нанесен страшный удар, купаться строго воспрещалось (этот запрет тоже недавно снят, и мальчишки, в том числе артемовский Марк, с удовольствием барахтаются в прохладных водах), а рыба пахла всеми ароматами, какие только способна производить таблица Менделеева. По даннымхимлаборатории при Николаевском экологическом центре (сейчас он, увы, закрыт), концентрация отравы составляла в середине 2000-х до 140 ПДК — предельно допустимых концентраций. Но река, видимо, на то и река — все смоет в конце концов.

Тем временем нам пришла пора заняться семейными сетями: линия первой из них замаячила стальной змейкой на глубине вытянутой руки по правому борту. «Тяжеловато будет — мы вместо грузОв кирпичи используем!» — предупреждает усталый Артур — вчера ночью он, между прочим, был на разведке у самого Сахалина и чуть не замерз. Но ему удается с привычной оперативностью, хватаясь за балберы — белые поплавки, к которым крепится сеть на поверхности, вытащить ее и проверить. Улов пока умеренный: попалось несколько десятков гонцов — самцов кеты с характерными круто загнутыми горбатыми носами, рыбьи кишки — отходы «Восточного» комбината, крохотный, с мужскую голень длиной, калужонок… «А-а, тухляк!» — с первого взгляда определяет Артур и со смачным плеском выкидывает этот тухляк за борт. У пойманных неводом рыбин красноватые жабры — признак свежести, если же они успели хоть чуть побелеть, надо выбрасывать, такая добыча годится разве что медведям.

Вторая сеть — огромная, килограммов на 150, тащим уже все по очереди, меняя друг друга, и должен сказать, что пять минут этого занятия доводят непривычного человека до ломоты в спине. Но здесь и результат весомей, и мы сваливаем его на дно лодки поверх специально прихваченного баннера с какой-то рекламой под восторженный визг маленького Марка: «Ого! Сли-ишко много ыбы! Атуик! Смотри! Мамка еще живая!» Пузо «мамки» — летней кеты, как и положено, полно икры, и ловец может поздравить себя с почином.

«Красную-то икру мы только на себя работаем. Хорошо уходит за две тысячи восемьсот рублей килограмм. Черная, конечно, другое дело — выгоднее. Килограмм тянет на десять-пятнадцать тысяч. Но для нее для самой деньги требуются, каких у нас нет — на оборудование и технологию. Нужны переработка и сбыт — а значит, спонсоры».

«И есть такие?» — поинтересовался я.

«Есть немного. Я вот в том году на руки в день получал тысяч пятнадцать-двадцать, а хозяин мой — все четыреста пятьдесят…»

Артур явно не хочет углубляться в тему, к тому же пора и честь знать — возвращаться. «Вон та сетка, — он указывает рукой в сторону открытой воды, где на поверхности отчетливо белеют буйки балберов, — меня просто убивает. Отовсюду ее видно! Но нет времени: не напороться бы на Рыбохрану. Особенно надо бояться за берег».

«То есть, как это — за берег?»

«А врезаются инспекторские «Амуры» на скорости между тобой и берегом — хорошо если успеешь до задержания сеть скинуть. А не успеешь — все, протокол и штраф. С физического лица — до пяти тысяч. А если злые, могут и транспортное средство арестовать. Это уже другие деньги — «Прогрессы» по двести тысяч стоят. Я, правда, молодец — эту лодку нашел за сто…»

У самой пристани нас ждет еще один браконьерский «аттракцион». Легким движением весла зацепляется невидимая под водой бечева, а на ней, как гигантские колбасы в мясном ряду, нанизаны — калуги! У человека непосвященного создается впечатление чуда — вот это улов! Конечно, тут нет экземпляров по 400-500 килограммов, какие хоть раз попадались любому серьезному рыбаку на Нижнем Амуре: чтоб сесть, как на коня: голова выступает за носом лодки, а хвост висит за кормой. И тем более таких, какие фигурируют в местных мифах и легендах: по тонне с половиной, чтоб прорывал, как торпеда, любую сеть, а человек в полный рост помещался у нее в открытой пасти. Но в средний человеческий рост осетровые красавцы вылавливаются из реки на глазах у изумленной публики. Однако это не улов, а результат нескольких уловов. В отличие от лосося, гибнущего в сетях за два-три часа, калуга способна уже пойманной прожить на подводной привязи с неделю. Привязь эта называется кукан — ее Артур и достает к нашей ухе, для которой все уже готово.

В шайке без дна уже разгорается огонь из поленьев, лихо наколотых Артемом. Подтягиваются к берегу соседи: сестры жены, мужья этих сестер, двоюродные братья, прочие молодые и старые родственники и знакомые — угоститься здесь, позвать к себе на шарабан или шашлык из осетрины. Белоголовые орланы — птицы, представленные на гербе не только США, но и Николаевска-на-Амуре, — постепенно рассаживаются на окружающих высоких точках: вершинах одиноких деревьев, скалистых выступах, столбах.

«Глядите, как готовится настоящая амурская уха, — с элегантностью ведущего кулинарной передачи приглашает Артем. — Во-первых, все делается на месте, кроме чистки картошки. Во-вторых, из красной и белой рыбы сразу. Только со свежим зеленым луком со своего огорода — никакого покупного, репчатого. Главное: для разделки рыбы применяются только ножи медицинской стали, гибкой и сверхпрочной одновременно. Я специально покупаю в Хабаровске. В-третьих, наливаются две рюмки любого спиртного напитка. Итак, начали. Марк, беги до тети Кати за ложкой! Артур, принеси ножик и рыбу! Голову не выкидывай — в бульон ее бросим. А я займусь водкой».

Водкой Артем «занимается» отнюдь не в традиционном смысле слова. Действия его на первый взгляд загадочны: одну рюмку он опрокидывает в ведро, уже окутанное густым березовым дымом от огня, над которым оно подвешено («Кто стряпает уху — сперва всегда плачет!»). Вторую отправляет кого-то из младших гостей вылить в Амур. На самом деле ничего странного нет — это доля царя Поди, в которого браконьеры веруют хоть и с иронической усмешкой, но крепко. Он у всех на устах: случилось кому утонуть — не такое уж редкое в их профессии дело — это Подя забрал. Хорошая рыбалка — Подя молодец, надо рукой его по воде из лодки погладить. Не попадается ни малька — «Подя в Таиланд на курорт уехал»! Ну, а на День рыбака, в начале хода лосося — сам бог велел плеснуть своему речному «коллеге» со словами: «Кя, Подя!» (выпей, мол, Подя). Откуда взялось это имя, никто уже не помнит, но сам могущественный персонаж прямо списан с нивхского Му-ен-дари, в честь которого поныне туземцы-артельщики весною и осенью устраивают древний обряд Кормления воды — в том же ближайшем к Николаевску селе Иннокентьевка. Несут к Амуру традиционные блюда — юколу («мА» по-местному), студень из отвара рыбьей кожи, всякие коренья и ягоды. И просят у Хозяина воды здоровья и еды себе, своим семьям и детям.

Обед наш готов, и за импровизированным столом из досок продолжает течь общая рыбацкая беседа. Процентов 90 населения района так или иначе связаны с ловом, и чаще всего — незаконным. Чего иного можно ожидать, если стандартная зарплата здесь — 15-20 тысяч рублей, а пятьюстами килограммами рыбы и пятнадцатью днями, проведенными на воде, можно прилично обеспечить себя на весь год?

Отношения с проверяющими? Денежные, какие же еще? Обо всем можно договориться. Случается и нечестная игра — обещает человек в погонах лояльность за тарелкой ухи с рюмкой, а потом встретишь его на реке — «Представляться, мол, не надо? Тогда сеть ко мне борт, и сами перелезайте!» А иногда бывает, что и «нахлобучат» по-черному,забеспределят — отметелят по почкам, а потом разбираются — может, ты и не браконьер вовсе, а собрался на тот берег по грибы, по ягоды… Ну, так случаются и в их рядах неожиданные потери: в прошлом году три «мента» потонули, в этом — один. Впрочем, это все слухи!

Ущерб от браконьерства, страх, что рыбные богатства вконец оскудеют? Бог с вами, настоящие потери разве от нас? Сходите вниз до устья, посмотрите — оно от края и до края перегорожено комбинатскими заездками, пройдите у впадения любой горной речки — у каждой заездка. Промышленники никаких ни правил, ни здравого смысла не соблюдают — только ловят, и ловят, и ловят, чтобы нагнать объем!

А у простого человека на Нижнем Амуре правда одна, и формулирует ее Артем с прямотой философа: «У каждого человека в России — своя доля. У одних, скажем, лес. Или золото. У Путина с Медведевым — нефть и газ. А у меня рыба».

Так заканчивается в Николаевском районе Хабаровского края великий всенародный праздник — День рыбака. А путина и большая работа всех людей, предприятий, служб и органов, с нею связанная, только начинается.

Ловля с так называемых заездок довольно лицемерно считается самым гуманным методом лова. Сама идея (но не ее современные масштабы, конечно) заимствована у коренного населения — нанайцев и нивхов, а теми, как считается, — у древних японцев.

Видите ли, в сплавных сетях красная рыба медленно задыхается и умирает от удушья, а на заездках она не успевает опомниться, как уже оказывается не то что на поверхности, но в брикете, на пути к потребителю. (Полный цикл от вылова до свежей заморозки длится не более 4-5 часов — и полуфабрикат готов к отправке в Москву, Петербург, на Урал и в Китай — основные направления сбыта Чныррахского рыбокомбината). Подозреваю, что рыбе все равно. Не все равно природе — заездочный способ добычи отнимает у нее в десятки раз больше особей, чем любой другой.

Откуда-нибудь с возвышения, с близлежащих сопок они кажутся гигантскими речными драконами в несколько раз больше Лохнесского чудовища, которые притаились в воде головой к фарватеру, хвостом к берегу. С воды издалека — Мальдивским отелем-дворцом прямо посреди открытых вод. Наличная реальность гораздо прозаичнее, хотя впечатляет сильнее бесперебойностью и неотвратимостью работы своего механизма для моментального превращения живого в мертвое. Каждый заездок за одну ночь собирается каждый год после ледохода — стоит это мероприятие два миллиона рублей, но прибыль куда больше. От берега, как правило, прямо перед устьем нерестовой речки, вытягивается загородка из близко-близко поставленных деревянных жердей — прореха между ними не больше пяти сантиметров, на другом конце частокола — как бы мини-городок на сваях. Поверх свай под прямым углом к жердям выложен бревенчатый или металлический настил. На нем с одного края временное жилье рыбаков-рабочих, с другой — основное рыболовецкое приспособление, прямо в полу сооружения проделаны большие колодцы, в них опущены мелкоячеистые сети на глубину максимум восемь метров — на манер гамака. Нерестовый лосось идет высоко по самой поверхности, а мелкая ячея позволяет не пропустить ни карлика. Рыбий косяк идет к устью горного притока на размножение, у самого поворота упирается в частокол, преодолеть который не в силах, вынужден отвернуть в сторону открытого Амура и в полном составе попадает в паучью систему заездки. Дальше в прямом смысле — дело техники, сети, как бы переливающиеся друг в друга, поднимают станками с лебедкой при помощи круглосуточно работающего дизеля (он же ночами подает электричество к фонарям). На протяжении каждого отдельного хода, от трех до семи дней подряд, рыба поступает бесперебойно, как вода из крана. Каждый час тягачи подгоняют к заездке комбинатские баржи с огромными прямоугольными жестяными контейнерами на палубе. Двое рабочих с заездки специальной палкой подтягивают туда на тросе гигантские сачки, получающиеся после подъема сетей из воды, третий крючком поддевает сачок снизу, чтобы он раскрылся над контейнером. Матросы на барже тут же засыпают живое еще месиво льдом (рыбе летом достаточно пробыть на воздухе несколько часов и она тухнет — ни одни заказчик не возьмет) и отчаливают к цехам в Иннокентьевке и Чныррахе.

Ясно, что косяк при такой технологии выбирается до горбыля и мельчайшей кеты. Здесь, как при подвиге героев-панфиловцев, в живых не остается никого, если под героями подразумевать рыб. По неофициальным комментариям ихтиологов из Николаевска и Хабаровска, около половины малых нерестовых рек и ручьев уже текут пустыми: Коль, Большая Иска… Оттого по осени даже бесятся с голодухи медведи, то тут, то там съедают до костей туристов и многоопытных нанайских бабок, собравшихся за грибами.

Ход кончается так же внезапно, как начался, рыбаки, не покидая заездки, отсыпаются на нарах в своих времянках с наглухо запененными щелями — штормы на Нижнем Амуре случаются неслабые. Затем следующий ход, за ним еще — и так до самого октября. Месяца по три. Эти переднего края бойцы с рыбой, словно чайки, не сходят со своей жердочки посреди реки, не видя ни твердой земли, ни детей, ни женщин, ни развлечений. Пьют воду прямо из Амура, сухой паек подвозят им на баржах. Есть лосося уже никто не в состоянии. Месяца три остаются они при тяжелейшей физической работе на свежем 
воздухе — в отличие от цехов, удушающий запах здесь почти не чувствуется, рыба ведь на заездке не задерживается. Нелегкое существование, и ведут его, как правило, люди непростой судьбы — бывшие заключенные, полубесправные «националы» (еще одно прозвище коренных народов), вчерашние детдомовские сироты. На цеховой работе в комбинатах контингент «повыше рангом» — туда нанимаются даже студенты вполне престижных дальневосточных вузов. Зато на заездке и заработок солиднее — за сезон такой маяты в среднем на руки получают тысяч 400, гигантские для Нижнего Амура деньги. Если будете в Николаевске, попробуйте осенью зайти пообедать или поужинать в самое «шикарное» местное кафе «Маэстро» возле порта, и вы увидите, в каком чаду и дыму эти деньги растворяются. Не всякому уютно будет даже просто скромно поесть в таком соседстве.

«Начальники — бригадиры заездочников, капитаны барж, руководители цехов — те могут и в два, и в три раза больше зашибить на путине. Они и живут на более широкую ногу, и развлекаются изощреннее», — говорят местные.

Баржу «Север» между Тнейвахской заездкой и Чныррахом толкает, к примеру, капитан Николай, у которого две полноценные семьи — в Николаевске и Хабаровске. В Николаевске — летняя, в Хабаровске — зимняя: а как иначе? Мне же в сезон никак нельзя отсюда, а в холода никак нельзя сюда. Что же теперь, не жить, что ли, если такая работа?»

С другой стороны, прибыльная эта служба и опасна, и трудна, особенно для рядовых. Ведь заездки бывают не только промышленные комбинатские, где за раз живет много народу и каждый зарегистрирован на производстве, но и частные, сугубо браконьерские, а иногда беспредельно-криминальные. Известен случай, когда некий приезжий ветеран Чеченской войны взял в плен около пятнадцати нивхов. Просто ворвался с командой в отдаленную артель и увел под дулами карабинов «Сайга». Их искали и полпутины не могли найти. Несчастным помогла только хитрость по образцу мальчика-с-пальчика — по дороге в неволю через лес они оставляли тут и там пирамидки белых грибов, которыми «рабовладелец» разрешал питаться в пути. По пирамидкам соплеменники вместе с полицией и вышли на берег у места тайной заездки — там невольники бесплатно и трудились.

«Ну что, как рыбалка? Даете стране угля? Ладно, тогда удачи. Мне корреспондентов надо отвезти на Чныррах, потом один катер будет при вас». Виктор Тимошенков — шефРыбохраны — одной рукой поводит в воздухе жестом олимпийского Миши в направлении заездки, другой, насадив на нос темные очки, дает водителю отмашку.

Легкий подвижный катер «Амур» с надписью «Рыбоохрана» на борту лихо разворачивается и на скорости берет курс против течения в сторону города. Солнце, брызги и полные ноздри холодного воздуха, сосет под ложечкой — вот весь комплекс ощущений пассажира во время такого движения. «Хотите спасжилет и окуляры?.. Ну, воля ваша. Арыбинспектор обязательно должен быть в черных очках, это как при сварке — иначе сетчатку сожжет. Тем более у меня в штате осталось всего четыре человека — круглые сутки на воде». При такой нехватке кадров особенно в пик большого лова стражам рыбного закона действительно не до отдыха — еле успевают оборачиваться. Десять протоколов о нарушении в день — считается мало (притом, что одновременно на Амуре в пределах досягаемости от Николаевска бывает приблизительно сто судов, из них тридцать-сорок комбинатских, «неприкосновенных»). Общий штрафной сбор тысяч под сто в сутки — тоже не сенсация: при нормах от двух до пяти тысяч за нарушение с физического лица и двадцать — двадцать пять с юридического. Но и километров сто от рассвета до заката «Амуры» отмеривают. «Как это делается — показываю на практике», — обещает сурово-добродушный, остриженный по местной моде бобриком Тимошенков. Через пару минут мы почти врезаемся в борт двум несколько испуганным мужичкам в огромных резиновых сапожищах и с парой горбуш на дне лодки. «Разрешение мне в руку — и мы отрулим. От фирмы работаете? Удачной рыбалки!» Маневр повторяется, тонкая бумажка в полиэтиленовом пакете вновь оказывается в наличии у застигнутых врасплох владельцев. «Везет» нам, как в сказке, только на третий раз, у самого южного берега, в черте села Константиновка. Скоростные возможности преследуемого объекта явно уступают нашим, и высадиться он не поспевает. Сплавная сеть, скомканная на носу его плавсредства, совершенно пуста, но хозяева все же проявляют странное замешательство и агрессию. Крепкий мужчина лет сорока орет благим матом, заглушая свист ветра: «е…, браконьеров нашли! Камеры свои убирайте! Хватит зыркать!!!» Полная женщина приятной наружности вполголоса причитает и ладонью отворачивает от нас лицо парня лет десяти: «Сынок, не смотри, не двигайся и не разговаривай, сейчас все кончится». Кончилось все действительно очень быстро и на удивление мирно. Гнев нарушителей, которые и нарушить собственно ничего не успели, быстро угас, и Тимошенков обошелся без протокола, воспитательными речами. В конце концов, ничего ведь не поймано, и семья на весельной лодочке совсем не похожа на браконьерскую. Мать семейства оказалась даже депутатом сельского собрания. А ловить слегка, для домашнего использования (такой лов называется спортивно-любительским, но на самом деле он потребительский), ведь и не запрещено. Только вот почему не купить разрешение, если оно стоит всего 700 рублей? Так жителю Константиновки за ним через Амур в Николаевск идти надо — сначала заявку подавать, потом еще раз — документ получать, так все горячее время и упустишь.

«В общем, предлагаю считать, что в данном случае мы имеем дело с невинными жертвами бюрократии. Рыбинспектор должен быть психологом! Закон есть закон, но чуткого отношения к людям никто не отменял. Да и для здоровья это полезнее, целее будешь, — философски высказался Виктор Тимошенков уже на подходе к узкой внутренней бухте ООО «Восточный рыбокомбинат». — Ну, вам, кажется, сюда. Носовой платок не забудьте».

Частный лов рыбы на Амуре впервые с царских времен был разрешен в 1986 году. Раньше заездками в индустриальных масштабах промышляли только профильные колхозы — они сдавали всю продукцию одному, единственному на Нижнем Амуре ведущему комбинату. Так продолжалось полвека с 1930-х, а что касается браконьеров-единоличников, то их тогда не то чтобы не было, но добывали они по современным понятиям мизерно: десять-двадцать килограммов икры — и заезжему браконьеру хватало. В общем, дело сводилось к такому эпизодическому уголовному туризму ради щекотки нервов в той же мере, в какой и ради улова.

Местные жители, по общим воспоминаниям, о таком и не помышляли — всем хватало работы от Советского государства (пик населенности Николаевского района пришелся на 1960-80-е годы — свыше 80 000 человек, сейчас — всего 27 000) — многим в том же тресте и колхозах. После чехарды и неразберихи девяностых — с их правилами, законами, формами и безопасностью лова, на рубеже 2000-х промышленность стала кое-как заново организовываться на новых частных рельсах. Вот и в Чныррахе компаньоны Бронников и Поздняков выкупили прибрежный участок земли, а что самое главное — новую технологию переработки. Старую засолку в бочкотаре, при которой рыбу приходилось выдерживать 22 дня до полного просола перед тем как отправлять заказчикам, заменили новой, глубокой заморозкой, как в Японии и во всем мире. Теперь процесс занимает 3-4 часа, и клиенты сами приезжают выбирать товар, производимый у них на глазах. Можно заказать себе брикеты с головами, без голов, потрошеные, непотрошеные — что угодно для души. Платите — и спокойно езжайте домой. Выбранная партия отправится вслед за вами. Дело спорится и растет, открыт филиал в Иннокентьевке, скоро они появятся и «на морЯх» — в Охотском районе Хабаровского края. В постоянном штате ООО «Восточный» держат человек сто — администрацию, слесарей, операторов холодильников, водителей, а в горячую путину нанимают еще до семисот со всех просторов СНГ от Белоруссии до Сахалина. Оклады выше средних краевых — в районе тысячи долларов. Можно получить и больше, грузчику, например: перетаскал контейнеров сверх нормы — пройди в кассу. Только не сразу, а после путины — чтоб с аванса никто не запил.

Огромное количество кошек и собак, снующих по территории предприятия, никто не нанимает и даже никто специально не кормит — просто 0,05 % лососевого брака — если, скажем, нерпа покусала или глаза выела, клиент такую рыбу не возьмет — хватит на прокорм не одной стаи.

«Что и говорить, тяжело входить и выходить из процесса. Люди выматываются», — рассказывает директор комбината Валентин Потапов, прохаживаясь между лужицами, коричневыми от рыбьей крови, под большим флагом партии «Единая Россия». «Главное, никогда не угадаешь, когда пуск и когда остановка. Особенность нашего производства в том, что его нельзя остановить. Если лосось простоит три-четыре часа на солнце, это будут сотни тонн тошнотворной вони, брака и убытка. А ход то есть, то его сразу нет. Операторы круглые месяцы на низком старте. Поспать толком не ляжешь». Звонит телефон: «Артемий! Рыба идет? Прошла информация: по Сахалину наступает снижение — стадо проскакивает. У тебя есть еще два-три дня!»

Нынче старт уже вторые сутки, как дан. Баржи подходят к причалу бесперебойно, цеха дымятся от усилий работников, словно в фильме Чарли Чаплина «Новые времена». Жестяные контейнеры один за другим закатывают грузчики в так называемый бункер. Оттуда их с адским грохотом опрокидывают через отверстие в соседний цех ручной разделки на лотках. Девушки с бледными от густого амбре лицами вспарывают, потрошат, перебрасывают икру, если она есть, в соседний вакуумный цех с постоянной температурой, рубят головы и хвосты. Выражения их лиц так похожи, что у некоторых на фартуках выведены собственные имена: Варченко Катя, Зинаида, Мария — уж не для того ли, чтобы не перепутать одну с другой? В соседнем помещении все то же самое проделывает гордость хозяев — японский агрегат: икру направо, лосося налево. Появился он совсем недавно. По словам Потапова, «маленько не рассчитали» — в комнате он поместился не весь. Ну, ничего, работяги подогнали. Дальше все просто: по движущемуся конвейеру — к холодильникам; на пару часов в температуру -32^0 С; оттуда вынимаются уже брикеты, фасуются по бумажным пакетам — и в дальний путь по всем просторам Евразии.

Ну, а мне на этом месте перестает помогать даже носовой платок, прижатый к носу по совету Виктора Тимошенкова. Вероятно, это дело привычки, но в первый раз от входа до обморока внутри рыбокомбината проходит не более получаса. Но и после выхода еще долго рыба преследует тебя повсюду. Запах и вид рыбы, рыба, замороженная в брикетах, свежая рыба подо льдом, рыбья чешуя и рыбьи молоки, страшные, застывшие рыбьи глаза…

«А в будущем году мы еще в два раза увеличим производство. Как минимум!» — чеканит Валентин Потапов. «Но как же это? Ведь ресурсов в два раза больше не станет. Поглядите в окно, так вы совсем Амур измучаете, скоро ему нечего будет вам дать, разве не так?» — одурманенный рыбным ароматом, эмоционально выступаю я. «Как вам сказать? В Японии и Китае еще на порядок больше вылавливают, разница только в том, что у них развита аквакультура — рыбоводные заводы понастроены на каждом пятачке. А без них — да. Не исключено тотальное исчезновение, но пока его признаки не ощущаются, никто не хочет вкладывать в воспроизводство. В Николаевске за государственный счет уже три года строится рыбоводное предприятие. Вы его видели? Торчит остов первого этажа, прогорело и исчезло уже два подрядчика. Как администрация отчитывается перед губернатором, я ума не приложу. Одно слово — казенные средства. А капиталист российский, он, пока гром не грянет, ни за что не перекрестится. Вот когда рыба кончится и браконьер добьет последние остатки нереста, тогда, наверное, они возьмут в собственность горные речки и начнут там рыбку разводить по новой».

Это порочный круг, в котором каждый элемент связан с каждым круговой порукой экономической и психологической необходимости.

Амур настолько богатая река, что даже сто тысяч браконьеров-частников 
ей — как слону дробина. Запретить рыбачить надо рыбокомбинатам, они перегораживают устья, они не пропускают мимо себя ни икринки жизни, они несут реке смерть. Не станет их — все наладится, и калуги по полторы тонны вернутся, и природа воспрянет. Так говорят браконьеры.

Частники-браконьеры вылавливают лосося в верховьях речек, брюха вспарывают, икру уносят, а тонны и десятки тонн убитых рыб бросают, гниль убивает целые гектары тайги, и косяки обессиливают. Не было бы браконьеров — даже пятьдесят комбинатов не уничтожили бы проходную кету и горбушу: ведь из десятка самок народилось бы целое стадо. Так полагают промышленники.

Наше дело следить за тем, чтобы все творилось по закону. А разумны ли законы, как часто они меняются, защищают ли Амур реально или только на бумаге, — об этом нас не спрашивают, и следить за этим мы не в состоянии, — резонно утверждают полицейские, рыбохранники и проверяющие всех мастей.

Позиция ихтиологов, экологов, специалистов Амуррыбвода эмоционально формулируется как «чума на оба ваши дома». Говорит Валентин Козловский, океанолог, полковник в отставке, в недавнем прошлом начальник отдела охраны природы районной администрации (не сработался с новым главой района и был отправлен на пенсию): «Если бы каким-нибудь чудесным небесным промыслом завтра с Амура исчезли люди, реке понадобилось бы лет пятнадцать, только чтобы восстановить нормальный баланс, только чтобы начать возрождаться. И то, если эффект домино уже ее не доконал и экосистемы не прошли точку невозврата. Если же, наоборот, все продолжится в нынешнем духе, я отмеряю жизни в Амуре пять-семь лет. Сегодня горбуша доходит максимум до Тохты, это девяносто километров выше Николаевска, а раньше она бурлила в районе Благовещенска на Верхнем Амуре в трех тысячах километров отсюда. Еще в 1870-х в путину горные ручьи по спинам лосося можно было перейти вброд, сейчас они пусты и зловонны, но это никого не волнует. Я вам больше скажу. И капиталисты, и браконьеры знают, что не сегодня-завтра обанкротятся, и им плевать, они готовы к этому. Вторые упакуют в банки последние миллионы и пойдут искать себе другие недобитые водоемы, на их век «доесть икры» хватит. Первые, наверное, переключатся на лес и золото. У нас в районе его еще много можно будет намыть».

От себя могу лишь добавить: люди, как и рыбы, ни в чем не виноваты. Им тоже хочется жить. Лов или, как здесь говорят, добыча — единственный способ и условие жизни на Амуре. Вырисовывается трагическая максима: без браконьерства народ умрет, а с браконьерством умрет Амур.

Очень не хочется верить, что пессимистические прогнозы о будущности его биоресурсов сбудутся. Думаю, в тех условиях, которые сложились сейчас, единственный выход — интенсивно развивать рыбоводное дело. Разве правильно, что у китайцев на реке, скажем, сто аквакультурных предприятий, а в России всего четыре? Мне довелось побывать на осетровом заводе во Владимировке под Хабаровском и видеть, как заботливо там относятся к каждому мальку, как прививают крохотное тельце от болезней, как выверенно кормят и поддерживают правильную температуру — все для того, чтобы каждый из этих малышей получил шанс когда-нибудь превратиться в трехметрового амурского гиганта — калугу, например. Будет шанс у него — будет шанс и у Амура.