* * *

 

— Куда ходил ты, пилигрим?

— В страну, где всякий сыт.

— А что рассказывал ты им?

— Молчал. И не был бит.

— За что же бить тебя, бедняк?

И так ты наг и бос.

— Не все ль равно — за что да как?

Бьют даже за вопрос.

— А что ты видел, что искал?

— Я видел лес и дол.

— Ты крепко ел? Ты сладко спал?

— Я только шел. Я шел.

— И не вернулся сытым ты?

Зачем ходил тогда?!

— Ты глуп, мой сын. Вода свята —

Мы святостью сыты

А там — такая же земля,

Как в нашей стороне,

Такие ж тощие поля...

Да...

Белый свет в окне.

 

 

Credo

 

О, звуки утра! Звуки дня!

О, скрипы, скрежеты и гамы!

“Соседка снизу” моет рамы...

“Соседка сверху” долбит гаммы...

Неутомимая зануда!..

А я читаю про верблюда,

И нет счастливее меня.

 

Верблюд шагает по пустыне

В своей несуетной гордыне,

С одним желанием природным —

Как можно долее прожить.

Не караванный — а свободный,

И потому всегда голодный,

Но — все же! — грустно-благородный

Идет, плюет на миражи!

 

Он сам себе — верблюд и Бог!

 

А тишина вокруг такая,

Что змеи млеют, замирая,

Как снег сухой, скрипит песок

Под мягкою ногой верблюда...

Верблюд бредет из ниоткуда,

По направленью в никуда…

Он не торопится, покуда

Есть горький кустик и вода.

 

А я читаю про верблюда,

И нет счастливее меня...

И умирают звуки дня.

Скрипит помытая посуда,

И тихо звякают ножи,

И время к вечеру бежит.

Играют вместо гамм Шопена.

Шопен — верблюд — какая связь?

А просто — в мире перемена,

И звуки накипели в пену,

И медленно уходят в стену,

Неугомонности стыдясь...

 

 

 

Еврейская колядка

 

                                                                                          Ольге Оренбург

 

В светлом празднике Христова Рождества —

Только радость и нисколько торжества...

 

Хоры ангелов и грохот тысяч крыл —

Это после...

                   А пока Господь открыл

Вздох вола, сопенье мудрое осла,

Стон:

“Иосиф!.. — я уже таки дошла...” —

Двери скрип... И пар с мороза... И в ответ:

“Горе мне! — другого места в мире нет...”

 

Два архангела выходят из угла,

Воздымая к небесам свои крыла.

Рукавом над головою Михаил

Застит меч, чтоб огнь соломы не палил,

Гавриил лилеей веет на навоз —

Дух вертепный чтоб скорее в той возрос...

 

И в две тысячи уже который раз

Миг таинственный свершается без нас...

 

Ах, евреи! — кто бы помнил нас, когда

Над губернией Давидовой звезда

Не случись в ту ночь... — и, Господи прости,

Через родовыводящие пути

Сороканедельный Бог был не дан нам –

Плод еврейский чрева Девы Мириам?..

 

Но явился Он — исторгнув первый крик —

Мукой родовой на крестную проник.

 

Меч принес с собой — не мир.

                   И с той поры

Ходит радость по еврейские дворы:

Не нарушить наш Закон явился Он —

Но исполнить! А для этого рожден

Всяк еврей, и кто пошел за Ним на крест —

Тот еврей — опреснок свой иль сало ест...

 

Потому что в муке смертной допьяна

Жизни вечной кривизна отражена...

Потому и в день Христова Рождества –

Только радость. И нисколько торжества.

 

Фреска на два голоса

 

Истинно, истинно говорю вам — хорошо сидим.

Не суди меня строго — и не станешь судим.

Нам с тобою двоим ныне ведомо чудо,

Не грусти, спой, Иуда!

 

Плачет невеста, прячет лицо,

Рукавом закрылась и плачет,

Звякнуло о монисто запястье:

“Ах! — где мое счастье?”

Плачет невеста, прячет лицо:

“Подарил мне милый кольцо,

Я любила его. Я кольцом любовалась.

А поставил шалаш — испугалась...”

Плачет, рыдает невеста:

“Господи! Из какого я теста? —

И Тебе и мужу раба...

Рыба и та не так слаба!”

Плачет невеста: “Не кончится это добром!

Ну, зачем он осыпал меня серебром?

Я и так его сильно любила!

А теперь — закрыла лицо...

и забыла!..”

 

Истинно, истинно вам говорю —

Тороплю я сегодняшнюю зарю.

Новый свет вам откроется,

А пока что — хватит свечи...

Пой, Иуда, пой — не молчи!..

От огня ваши лица строги и мудры.

Нам осталось всего — до рассветной поры —

И попить, и попеть, и проститься...

Пой, Иуда, печальная птица,

Пой, любимый — твой голос любовью сладим...

Истинно, истинно говорю вам — хорошо сидим!

 

 

Вечная тема

 

Так угли вишен днем черны,

Но только ночь холодным паром

Окатит их, и тяжким жаром

Они во тьме раскалены.

И по усам стекает сок —

Се яд змеиного лобзанья...

И листьев легкие касанья

Пронзают холодом висок...

И сердце ухает совой...

И страхом дребезжит цикада...

И в глубине ночного сада

Я вижу

темный голос твой...

Я слышу

                  тень твою, в саду —

Сквозь яблок плотное гуденье...

 

О, дай мне Бог грехопаденья!

Как эту косточку во рту...

 

Поэт

 

Не стоит вытягивать горло

И, клювом суча, стрекотать,

Покуда под дых не подперла

Подъемная сила — взлетать!

Покуда, треща от усилья,

И, грудь на манер корабля

Согнув, не расправятся крылья

Полета и трепета для.

Покуда, за стаей далеких,

Летящих на хлад высоты,

Таких же, как ты — одиноких,

Вдогонку не ринешься ты...

Туда! —

                  где в согласии строгом

Парят они, каждый — сам друг...

И слушают сосланных слогом

В их светлый и проклятый круг...

Закрыты крылами их лица.

В их лицах не можно читать.

И в чутком молчании длится

Там вечность...

                   Велят лепетать,

Но только что клекот кровавый

Прослышат сквозь щебет щегла,

Склонят благосклонные главы,

На них же — сиянье и мгла.

 

И ты не вернешься оттуда,

Несчастный свой дар теребя.

И дар принимая, как чудо,

И даром себя же губя...

Вся жизнь твоя прочь пронесется —

В несчастьях и в счастье странна...

Но то, что другим не дается,

Дано тебе будет сполна —

 

Ты узришь пространств колыханье!..

 

И перед началом конца

Над ухом услышишь Дыханье,

Как в детстве — дыханье отца.

 

 

Вместо некролога

 

Бессонница, Гомер, тугие паруса...

                 О.Э.Мандельштам

 

Ничем груди не оградив

От бдений промысла земного,

И век на жизнь опередив,

Не отступившись на полслова

От истины, под знаком бед

За год на десять лет старея,

Он слишком русский был поэт

Для столь тщедушного еврея.

 

Не оттого ль, что — на рожон,

Что нищетою обеспечен,

Что был, как все, не бережен,

Но среди равных все ж отмечен;

За голос хрупкий воробья

Над волчьим блеяньем народов —

В края, где тешится семья

Мученьями своих уродов;

За то, что кол кумир

В России слаще несть удела

Вздыхает тихо: “Вэ из мир!” —

Его измученное тело.

 

Гомер считает корабли,

И свиток смертников на плечи

Течет...

Но нет иной земли

Для жертвоприношенья речи.