В “круглом столе”, проведенном в Санкт-Петербургском Гуманитарном университете профсоюзов совместно с Институтом философии РАН, приняли участие:1 

ГАДЖИЕВ Гадис Абдуллаевич — судья Конституционного суда РФ, доктор юридических наук, профессор

ЗАПЕСОЦКИЙ Александр Сергеевич — академик и член Президиума Российской академии образования, заведующий кафедрой философии и культурологии, ректор СПбГУП, доктор культурологических наук, профессор, заслуженный деятель науки РФ, заслуженный артист РФ

КУДЕЛИН Александр Борисович — академик Российской академии наук, директор Института мировой литературы им. А.М.Горького РАН, заместитель академика-секретаря Отделения историко-филологических наук РАН, доктор филологических наук, профессор

МАКАРОВ Валерий Леонидович — академик Российской академии наук, директор Центрального экономико-математического института РАН, доктор физико-математических наук, профессор

ПИОТРОВСКИЙ Михаил Борисович — член-корреспондент Российской академии наук, академик Российской академии художеств, директор Государственного Эрмитажа, заместитель председателя Совета при Президенте РФ по культуре и искусству, доктор исторических наук, профессор

РЕЗНИК Генри Маркович — президент Адвокатской палаты Москвы, член Общественной палаты РФ, заведующий кафедрой адвокатуры Академического правового университета при Институте государства и права РАН, кандидат юридических наук, заслуженный юрист РФ

СТЕПИН Вячеслав Семенович — академик Российской академии наук, руководитель секции философии, социологии, психологии и права Отделения общественных наук РАН, научный руководитель Института философии РАН, доктор философских наук, профессор

ЮРЬЕВА Татьяна Семеновна — директор Музея современных искусств им. С.П.Дягилева, профессор Смольного института свободных искусств и наук Санкт-Петербургского государственного университета, доктор искусствоведения

 

 

Эпоха перемен

 

В.С.СТЕПИН

— Тенденции изменения российской культуры определены не только ее традициями, но и внешней средой, современным глобализирующимся миром, в котором встречаются и взаимодействуют различные культуры.

Современные цивилизации находятся в стадии радикальных качественных изменений. Обостряющиеся кризисы требуют новых стратегий развития. Многие историки, футурологи, социальные антропологи сравнивают сегодняшний этап с такими радикальными изменениями в истории человечества, как, например, переход от каменного века к железному, от варварских архаических обществ к первым сельским и городским цивилизациям древности.

В такие эпохи происходят качественные изменения культуры. Чтобы в них разобраться, надо предварительно уточнить понятие цивилизации в его отношении к культуре.

Говоря о цивилизациях, в истории человечества можно выделить два их типа. Первый и исторически более ранний — традиционалистский тип развития, представленный многообразием традиционных обществ. Второй, возникший намного позднее, обозначается разными терминами. Часто его называют западной цивилизацией — по региону возникновения. Сегодня этот тип развития представлен не только странами Европы и Северной Америки, но и Японией, современным Китаем, Индией, Россией и др. Я называю этот тип развития техногенной цивилизацией, учитывая, что определяющим фактором ее эволюции является ускоренный научно-технический прогресс.

Техногенная цивилизация начала формироваться в европейском регионе примерно в XIV–XVI столетиях. В эпоху Ренессанса, Реформации и Просвещения сложилось ядро ее системы ценностей. Оно включало особое понимание человека и его места в мире. Это прежде всего представление о человеке как деятельностном существе, которое противостоит природе и предназначение которого состоит в преобразовании природы и подчинении ее своей власти. С этим пониманием человека органично связано понимание деятельности как процесса, направленного на преобразование объектов и их подчинение человеку.

Можно констатировать, что ценность преобразующей, креативной деятельности в качестве доминанты характерна только для техногенной цивилизации. В традиционных культурах доминировало иное понимание, выраженное в знаменитом принципе древнекитайской культуры “у-вэй”, который провозглашал идеал минимального действия, основанного на чувстве резонанса ритмов мира. Этот принцип был альтернативен идеалу преобразующего действия, основанному на активном вмешательстве в протекание природных и социальных процессов. Он ориентирован не столько на преобразование внешней среды, сколько на адаптацию к ней. Традиционные культуры никогда не ставили своей целью преобразование мира, обеспечение власти человека над природой. В техногенных же культурах такое понимание приоритетно. Причем оно распространяется не только на природные, но и на социальные объекты, которые становятся предметами социальных технологий.

Далее, в системе базисных ценностей техногенных культур можно выделить понимание природы как преимущественно неорганического мира, который представляется как особое, закономерно упорядоченное поле объектов, выступающих материалом и ресурсами для человеческой деятельности. Предполагалось, что эти ресурсы безграничны и человек имеет возможность черпать их из природы в увеличивающихся масштабах. Противоположностью этим установкам было традиционалистское понимание природы как живого организма, малой частичкой которого является человек.

В системе жизненных смыслов техногенной цивилизации одной из главных является ценность инноваций и прогресса. В традиционных же обществах доминирующей ценностью является традиция. Ее изменение оценивается негативно. Уместно напомнить древнее китайское изречение, которое в современном прочтении звучит примерно так: “Самая тяжелая участь — это жить в эпоху перемен”. А для нашей цивилизации изменение и прогресс становятся самоценностью. Она вроде двухколесного велосипеда, который тогда устойчив, когда движется, а как только остановится — упадет. Инновации здесь — приоритетная ценность, чего не было в традиционных культурах, где инновации всегда ограничивались традицией и маскировались под традицию.

Далее, анализируя различия базисных ценностей традиционалистских и техногенных обществ, необходимо сказать о разном понимании личности.

В традиционалистских культурах личность определена прежде всего через ее включенность в строго определенные (и часто от рождения заданные) семейно-клановые, кастовые и сословные отношения. Здесь быть личностью — значит быть частью клана, касты, сословия. В техногенной же цивилизации доминирует иное понимание: в качестве ценностного приоритета утверждается идеал свободной индивидуальности, активной, суверенной личности, которая может включаться в различные социальные общности и обладает равными правами с другими. Только в контексте этого понимания формируется идея прав человека.

Наконец, среди ценностных приоритетов техногенной культуры можно выделить особое понимание власти и силы. Власть здесь рассматривается не только как власть человека над человеком (это есть и в традиционных обществах), но прежде всего как власть над объектами. Причем объектами, на которые направлены силовые воздействия с целью господства над ними, выступают как природные, так и социальные объекты. Они становятся объектами властного манипулирования.

Из этой системы ценностей вырастают многие другие особенности культуры техногенной цивилизации. Эти ценности выступают своеобразным геномом техногенной цивилизации, ее культурно-генетическим кодом, в соответствии с которым она воспроизводится и развивается. Техногенный тип цивилизации от традиционалистских отличают прежде всего базисные ценности.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Итак, наше время — это эпоха кардинальной смены типов цивилизации.

В.С.СТЕПИН:

— А дальше возникает вопрос: что происходит с традиционалистскими обществами после возникновения техногенной цивилизации? Они не исчезают, а сосуществуют и взаимодействуют с техногенными обществами.

Техногенная цивилизация сразу после своего возникновения оказывает давление на традиционалистские общества, заставляя их видоизменяться. Иногда эти изменения становились результатом военного захвата, колонизации, но чаще — итогом процессов догоняющей модернизации. Ее вынуждены были осуществлять многие традиционные общества под давлением техногенной цивилизации. Так, например, Япония после реформ Мэйдзи встала на путь техногенного развития. Таков был и путь России, которая прошла несколько модернизационных эпох, основанных на трансплантации западного опыта. Наиболее крупные из них — реформы Петра I и Александра II. Преобразования в нашей стране после Октябрьской революции также можно рассматривать как особый вид догоняющей модернизации. Она была ответом на исторический вызов — провести ускоренную индустриализацию страны.

Советский социализм и западный капитализм более полувека конкурировали как два различных варианта, две стратегии развития техногенной цивилизации. Их противостояние не исключало взаимного влияния. Изменения капитализма во второй половине ХХ века и создание в Европе и Северной Америке социальных государств были в определенной мере связаны с влиянием советского опыта повышения уровня жизни за счет роста общественных фондов потребления (бесплатного образования, бесплатной медицины, предоставления общественного жилья и т.п.). Соединив высокий уровень индивидуальной оплаты труда с увеличением потребления из общественных фондов, Запад получил наряду с другими выгодами также преимущества в идеологическом соперничестве.

Техногенная цивилизация прошла несколько этапов эволюции — доиндустриальный, индустриальный, и в конце ХХ века она вышла на этап постиндустриального развития. На этом этапе техногенная цивилизация начала новый цикл экспансии в различные страны и регионы планеты. Модернизации переросли в глобализацию.

До второй половины ХХ века сама идея прогресса и ее жесткая связь с ценностями техногенной цивилизации не ставилась под сомнение. Эта цивилизация дала человеку много достижений — науку и новые технологии, улучшение качества жизни, продление жизни, образование, развивающиеся креативные способности личности. Но она породила и две мировые войны, изобрела орудия массового уничтожения, обозначившие реальную возможность гибели человечества, привела к глобальным кризисам. Обострение глобальных кризисов ставит проблему будущего техногенной цивилизации и базисных ценностей ее культуры.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— В настоящее время становится более ясной особая роль культуры в обществе. Эмоциональные и эстетические критерии выбора решений, оценки жизни вдруг становятся более понятными на фоне экономических и политических ориентиров и образа мыслей, которые оказались не просто беспомощными, но и породившими мировой кризис.

Культура учит многому и мудростью своей помогает пережить тяжелые времена. Учреждения культуры, особые “отростки” гражданского общества — театры, музеи, библиотеки, кино, изредка телевидение создают достойную и честную этическую альтернативу кризисной депрессии. Нормально работая в окружении банкротств и “обвалов”, они поддерживают дух оптимизма, надежды и веры, давая пример выживания. Люди не опускают руки. Продукты культуры помогают им жить. В условиях кризиса более понятной становится экономика культуры, которая основана на социальной программе и ее деловом обеспечении, а не на сверхприбылях. Экономика культуры здорова и прозрачна. Это спокойная экономика. Наконец, общение с культурой убеждает все большее число людей в том, что решения, основанные на красоте, положительных эмоциях и морали, бывают правильными чаще, чем решения, продиктованные примитивным расчетом. В прошлом веке мы уже поняли, что инновации должны ориентироваться на решения, принятые природой. Пора вспомнить, что полезно ориентироваться и на опыт искусства — красоту и вдохновение, которые нельзя описать только цифрами, даже если их и можно передать в цифровом формате.

Мнение, что культура должна играть первостепенную роль в организации жизни общества, сегодня достаточно распространено. Есть много положительных сдвигов в эту сторону. Еще недавно слово “культура” практически не упоминалось в официальных программных документах. Сегодня ряд знаковых событий и проектов показывает, что ситуация меняется. А это значит, что институты гражданского общества и интеллигенция получают еще один шанс помочь развитию своей страны и подчинить развитие экономики законам культуры.

В.С.СТЕПИН:

— Глобальные кризисы все более остро ставят вопрос о стратегиях цивилизационного развития. А эти стратегии связаны с вырабатываемыми в культуре программами деятельности. Множество сценариев будущего человеческой цивилизации можно распределить между двумя полярными стратегиями. Первая из них основана на пролонгации техногенного типа развития без кардинального изменения его базисных ценностей. Вторая предполагает радикальную трансформацию этих ценностей. Здесь речь идет уже о переходе к новому типу цивилизационного развития, третьему по отношению к традиционалистскому и техногенному.

Соответственно по-разному интерпретируются постиндустриальная эпоха и современные процессы глобализации.

В рамках первого подхода постиндустриальное общество рассматривается как очередная ступень техногенной цивилизации. В рамках второго — как переходный период к новому типу цивилизационного развития.

Глобализация с позиций первого подхода выступает как процесс распространения ценностей техногенной культуры на все страны и регионы планеты. С позиций второго подхода сегодняшний тип глобальных процессов, связанных с формированием планетарной системы экономических, социально-политических и культурных взаимодействий разных стран, должен измениться, поскольку будут проблематизироваться ценности техногенной цивилизации. Диалог культур, о котором сегодня все говорят, приобретает особый смысл — поиска новых ценностей.

 

 

“Наше законодательство

принципиально враждебно культуре...”

 

В.Л.МАКАРОВ:

— Тем не менее значение культуры в современном обществе недооценивается. Недооценивается властями, народом, не воспринимается обществом, что называется, всерьез. Это имеет место везде в мире, во всех странах независимо от уровня их развития. И Россия, естественно, не исключение.

На самом же деле культура управляет миром, но никто или почти никто этого пока не осознает. Рычаги управления бывают разные, их человечество выработало неимоверное множество. Наиболее яркий и впечатляющий рычаг — воздействие харизматической личности на толпу. Об этом прекрасно написано в переведенной относительно недавно на русский язык книге французского социального психолога Сержа Московичи “Век толп”. Жанна д’Арк, Наполеон, Сталин, Гитлер, де Голль, Мао (список можно долго продолжать) действовали, в общем, примитивно, но эффективно, воздействуя, как правило, на толпу. И чем более “дебильна” толпа, тем легче ею управлять.

Но главный рычаг управления нашим миром невидим, неосязаем, неощущаем. Хотя харизматические личности тут тоже играют немалую роль. Сократ, Христос, его ученики, Мохаммед, Лютер, Махатма Ганди и им подобные были, несомненно, харизматиками, но действовали-то по-другому. Это есть так называемое мягкое управление, когда люди не замечают, что ими управляют. Более того, само управляющее воздействие не является непосредственным или постоянным. Человек, “попавший в сети”, дальше идет своей дорогой по жизни, не нуждаясь в постоянном понукании.

Пытаясь уточнить, что такое мягкое управление, не стоит сосредоточиваться на религиозном сознании. Так легко дойти до малосимпатичной мысли, что человечество подобно кролику, над которым проводит эксперименты какое-то высшее существо. Широкий взгляд на мягкое управление приводит именно к культуре. Культура лежит в основе человеческой личности. Человек отличается от других живых существ тем, что он член общества. Не буду распространяться здесь о том, что такое общество, хотя в последнее время увлечен построением искусственных обществ в компьютере. Скажу только, что главным отличием общества от других собраний особей является именно явление культуры, которое действительно можно сравнить с генотипом, как предлагает Вячеслав Семенович.

Почему же мы этого не осознаем, иногда гоним прочь, скрываем? Потому что невыгодно называть вещи своими именами, ибо тогда не скроешь своих истинных “мелких” целей. В теперешнем мире зарабатывать деньги гораздо легче, играя на низменных инстинктах человека, а не на возвышенных чувствах. Вроде немного стыдно, но вполне легально. Это ведь не продажа наркотиков.

Другая причина — чисто человеческая конкуренция. Чего это ради выдвигать работников культурного фронта на первые роли? Власть у них: у политиков, бизнесменов, бюрократов, военных, наконец. Они определяют, как и какое строить общество. Каких людей это общество должно выращивать, воспитывать. Результат мы все видим, он налицо. Тюрьмы переполнены, полно брошенных детей, наркоманов, алкоголиков, бомжей. Новых великих произведений искусства и литературы уже и не найдешь. Экономическое неравенство и расслоение только растет. Исключения типа семейных экономик Арабских Эмиратов или Брунея, как известно, только подтверждают правило.

Нам, участникам сегодняшнего “круглого стола”, остается только мечтать об обществе по-настоящему высокой культуры. Ведь только в таком обществе криминал и прочие прелести, которые нас окружают, становятся бессмысленными. Страсти, наверное, будут кипеть в любом человеческом обществе. Но стремление удовлетворить страсть будет использовать другие инструменты. В Средние века проще всего было сжечь на костре ведьму, которая тебе отказала. В наше время хорошо работает кляуза в прокуратуру, а на уровне стран — известные приемы информационных войн, формирующие нужный образ. В обществе тотальной культуры отношение к человеку, как мне кажется, станет таким, что для того, чтобы доставить кому-то неприятность, надо его в чем-то превзойти.

В наш информационный век мечтать можно более содержательно, чем во времена Кампанеллы с его “Городом солнца”. Искусственные общества теперь можно строить и играть с ними как дети или, лучше, как ученые-экспериментаторы.

А возвращаясь к тезису о том, что культура есть главный мягкий инструмент управления обществом, можно добавить следующее. Мягкое управление действует не сразу, медленно, но эффективно. И в конечном счете выиграет та страна, которая возьмет на вооружение культуру.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Вместе с тем наше законодательство принципиально враждебно культуре. И политика враждебна, я в этом убедился в многочисленных дискуссиях с Министерством экономического развития. Все новые кодексы — бюджетный, гражданский, таможенный — хуже, чем законы, которые были раньше, и все враждебны культуре. К сожалению, вынужден повторить: у нас считается, что культура — это услуга, но ведь это не так!

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— И образование — не услуга. Это совместная деятельность образовательного учреждения и студента. Услуга — это когда мы пришли в ресторан и нас накормили. Культура — это действительно не сфера обслуживания.

У нас в стране на рубеже формаций произошли странные вещи. Социалистическая идея была заменена идеей “рынок отрегулирует все”. Якобы нравственность не нужна, государство должно уйти из сферы духовности, из сферы морали и выполнять какие-то чрезвычайно усеченные функции. Нравственность была отброшена, поскольку те слои, которые занялись во власти дележом государственной собственности, в какой-либо нравственности и морали были не заинтересованы. Иначе они бы эту собственность не смогли присвоить. Для того чтобы реализовать лозунг “Обогащайтесь!” начала 1990-х годов, надо было от нравственности отказаться вообще.

Тогда мы вдруг обнаружили, что в системе образования исчез идеал воспитания. При социализме он был четко сформулирован государством: это гармонично развитая личность. Конечно, если сравнить с Западом, то там государство не диктует университетам, какого человека они должны воспитывать. И когда я разговариваю на эту тему с ректорами западных университетов, они не понимают, почему университет должен заниматься воспитанием. Но там совершенно другая ситуация с семьей и гражданским обществом. Те функции, что у нас раньше, в советское время, брало на себя государство, у них сосредоточены в семье и обществе. Там, если человек начинает совершать аморальные поступки, его быстро поправляет общество с помощью целого ряда социальных институтов. Поэтому на Западе сегодня вмешательства государства в дела морали и нравственности особенно и не требуется. Но если гражданин (любой — учитель, журналист, министр…) отступит от морали, то вмешаются мощные институты гражданского общества. Мы же в 1991 году оказались в ситуации, когда нет ни гражданского общества, ни позиции государства. Россия оказалась без каких-либо социальных институтов, которые могли бы поддерживать нравственность.

Российское общество вернулось к первобытному состоянию, к дикости. Обогащение не ограничено никакими рамками — эта ситуация чудовищна. Коммунистические идеалы воспитания воплощались, как мы знаем, в Моральном кодексе строителя коммунизма. Но законы этого кодекса были позаимствованы у христианства. В начале 1990-х поставили задачу просто: передавать знания. В последнее время вспомнили о воспитательной работе, но вспомнили как-то странно. Говорят: давайте-ка мы займемся патриотическим воспитанием. Но не может быть патриотического воспитания в отрыве от целостного формирования личности — в русле гуманистических традиций, духовных ценностей, заветов цивилизации, морали и нравственности. А у нас сегодня государство само оказалось аморальным, провозгласив лозунги: “Мы не вникаем в проблемы морали”, “Нам важно, чтобы работали экономические механизмы, которые основаны на законах”. А на чем основаны законы? По-моему, в представлении начальства законы принимаются только для его выгоды. Но нравственность должна пронизывать все сферы жизни общества и, что для меня очень важно, — в педагогике должен быть идеал. Сегодня это напрочь забыто. То есть если школа и вуз сегодня будут формировать человека безнравственного, то не найдется ни одного социального института, который бы их в этом упрекнул. Воспитывать безнравственного человека — это в России теперь нормально.

Вся социалистическая система была нацелена, по крайней мере формально, на воспитание человека творческого. Дворец культуры при фабрике в Верхнеурюпинске открывал кружок для детей, которые там плели макраме, танцевали или выжигали по дереву. Взрослые собирались по вечерам и обсуждали книги. Семь процентов населения Советского Союза — от грудных младенцев до глубоких стариков — были вовлечены в самодеятельное творчество. Творчество пропагандировалось многими социальными институтами. Система была обязана формировать человека-творца. Сейчас эта задача снята с повестки дня. Сегодняшняя практика формирует пользователя, который хорошо работает на компьютере. Так мы воспитываем пользователя, потребителя, а не человека, который способен к инновациям. Есть мнение, что нам больше в общем-то ничего и не надо. Якобы России нужны люди-винтики, способные к выполнению простейших операций на производстве, и чем меньше они будут думать и размышлять, тем лучше.

Еще одна проблема — коммерциализация школьного образования. Если в высшем образовании плата вполне уместна, может при определенных условиях быть благом и стимулировать учебные процессы, если ее грамотно реализовывать, то в школе сейчас учитель становится коммерсантом, и это будет иметь чрезвычайно сильные отрицательные последствия. В школе образовательные и воспитательные цели заменяются коммерческими. Ребенок после урока подходит к учителю и просит что-то объяснить, а учитель говорит: “Я тебе ничего не буду объяснять. Видишь, три человека в очереди стоят — они мне заплатили деньги, чтобы я с ними провел дополнительный урок. Если твои родители заплатят, то я и с тобой буду заниматься”. Рыночная система зашла слишком далеко и становится самодовлеющей. Средства подменяют цели, рынку придается значение механизма, который якобы может отрегулировать все.

На самом деле рыночные отношения — это уже давно известно и понятно — всего лишь часть жизни общества. Если их поставить во главу, то система общественных отношений будет искажена. ЕГЭ играет в этой истории второстепенную роль. Сам по себе механизм ЕГЭ — дело неплохое, но тесты характеризуют всего лишь одну сторону подготовки ученика, может быть, 20–30 процентов готовности человека к вступлению во взрослую жизнь. ЕГЭ надо внедрять мягко, продуманно, понимая, что он не отменяет традиционных подходов, которые сложились у нас в образовании.

В результате поспешных, непродуманных перемен система образования в принципе теряет системные качества, начинает хаотично влиять на личность. Надо учитывать и то, что в семье тоже происходят чудовищные вещи. Мы располагаем катастрофической статистикой. Побои, надругательства, алкоголизм. Чем только детей не заставляют заниматься… Александр Бастрыкин, начальник Следственного комитета при Прокуратуре РФ, после новогодних праздников провел специальную пресс-конференцию по поводу того, чем обернулись десятидневные каникулы для детей. Родители пили, гуляли, напивались до бессознательного состояния, имели место массовые случаи жестокого поведения, когда потерявшие человеческий облик родители глумились над детьми. Были совершены десятки тысяч преступлений. И это только верхушка айсберга. Семья деградирует невероятными темпами.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Значительная часть населения нашей страны репродуктивного возраста, если верить средствам массовой информации, не способна воспроизвести здоровое поколение.

В.С.СТЕПИН:

— Да, это повреждение генетической программы.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Когда мы рассматриваем задачу обеспечения культурной преемственности, воспроизводства новых поколений, то видим: система образования утратила свои функции, семья в существенной части практически утратила функции, средства массовой коммуникации “органично” дополняют эту композицию, то есть формируют звероподобного человека. Это и есть та реформа образования, те перемены, которые мы почувствовали в последние два-три года в университетах страны. Еще
в 1990-е годы нам было кого учить на университетском уровне, сейчас в стране практически нет соответствующего контингента. Вот мы проводим конкурс, приглашаем отличниц, золотых медалисток и даем им несколько тестов. Берем, например, Зощенко и Шекспира, убираем имена героев. Абитуриентки не в состоянии отличить одного от другого по тексту. По структуре, эпохе, по всему прочему — все это в текстах есть, но они не видят. Но человек, который не прочел 150–200 шедевров мировой литературы, не изучил их в школе, не прочувствовал, не понял, не вошел в контекст, не ощутил аромат, но главное — не пережил нравственного потрясения от соприкосновения с образами этих шедевров, — он не может получить нормальное университетское образование, потому что у него не сформирована должная картина мира.

Кто именно в стране ответствен за трансляцию культуры, преемственность поколений? Семья, система образования и средства массовой информации. Учителя или родители должны привести ребенка в Эрмитаж и объяснить: вот это музей, сокровищница культуры, смысл его такой-то, вести себя здесь надо так-то, но главное — посмотри, какая здесь необычайная красота, это Культура! Старшие обязаны формировать определенный интерес и уважение, пиетет, почтение, ведь музей — это ценность. И юный человек должен входить в мир культуры, знаний осознанно. Сколько времени человек должен провести в Эрмитаже, если он ставит задачу обогатить себя духовно? Так же как я уверен, что родители должны привезти ребенка в Царское Село и объяснить, что это место, где учился Пушкин. И что еще там происходило… Если учителя и родители этого не сделали — провал. И если телевидение представило детям Ксюшу Собчак как воплощение молодежных идеалов — мы имеем в результате некую завершенную деятельность по разрушению культурной преемственности.

Это наша сознательная государственная политика — разорвать связь поколений, чтобы старшие со своими ценностями ушли и в России началась совсем иная культура — не западная и не традиционная, а совершенно иного типа. Похоже, что действительно взят курс на формирование очень малочисленной элиты плюс огромного количества людей, которые убирают дороги и обслуживают нефтепроводы. Хотелось бы абстрагироваться от политики, но таким образом может быть создана только модель, при которой Россия не будет способна даже на догоняющее развитие. И уж тем более при такой культуре невозможно говорить об инновационном развитии. Личность, которая сегодня формируется и выходит во взрослую жизнь, может быть способна к инновациям только в порядке исключения, как Михаил Ломоносов, вопреки всему, наперекор судьбе. Нескольких Ломоносовых, может быть, сегодня найдем, но в массовом количестве человека мыслящего, творческого, способного на инновации, нравственного страна не будет иметь. Такой стране нужен репрессивный аппарат, который ставит молодежь в рамки, бьет по рукам и по голове и заставляет функционировать в определенном стойле.

Г.М.РЕЗНИК:

— Как мне представляется, важнейшее, что внесено Россией в мировую культуру, — “великий и могучий” русский язык, на котором написана русская литература. Сейчас мы ощущаем постепенную утрату этого колоссального богатства. Понятно, что культура держится на национальном языке. А нынче фактически разрывается связь времен. Все мы читаем лекции перед разными аудиториями. Иногда я привожу студентам цитаты из Пастернака, Ахматовой или Мандельштама и вижу, что они не воспринимают. Не знают, кто это такие. Хотя, между прочим, в школьных учебниках по литературе они есть — Мандельштам, Булгаков, Платонов, Зощенко...

В российской школе сложилась по-настоящему страшная ситуация. Мой сын — священник в самом бедном регионе России, в Ивановской губернии. Там есть школа, которая считается одной из элитных. Средний возраст учителей — пятьдесят лет, молодежь не идет преподавать, потому что учителя страшно унижены: со всеми надбавками педагог получает 3–4 тысячи рублей в месяц.

Получается, что при увеличении проблемности семьи школа, которая должна каким-то образом это компенсировать, фактически уходит от того, чтобы давать образование, которое в сущности является синонимом культуры. Если следовать упомянутой формуле Эйнштейна, то должно оставаться нечто такое, что будет сопровождать человека всю жизнь.

Это всегда было проблемой. Тут был приведен как будто положительный пример: советская власть развивала творчество, работали дома культуры с многочисленными кружками и пр. Но было много и лицемерия: начиная с 1960-х годов у нас совершенно исчезла социальная мобильность, социальные слои воспроизводили только сами себя. Если ты выходец из семьи рабочих, то также будешь рабочим. Общество было даже не классовое, а кастовое. Сейчас эта ситуация усугубляется, только теперь основную роль играет не социальное происхождение, а деньги. Подавляющее большинство населения не в состоянии заплатить 70–80 тысяч рублей в год за обучение, для людей это слишком большие суммы.

В Соединенных Штатах за длительное время существования этой страны научились поддерживать таланты. У нас сейчас положение с этим весьма и весьма плачевное. Раньше, безусловно, поддерживала семья, хотя проблема с преподаванием классического наследия была всегда. И я не представляю, каким образом сейчас молодое поколение может рыдать над судьбой Анны Карениной. И “Ромео и Джульетта”, наверное, целиком в прошлом. Оживить это вряд ли возможно.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Ученый из нашего института читал лекцию по “Евгению Онегину”. После лекции к нему подошла школьница: “Я не понимаю конфликт "Евгения Онегина"” — “Как не понимаете?” — “Я не понимаю, в чем проблема: она любит его, он любит ее, ну переспала бы с ним, и все”.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Дмитрий Сергеевич Лихачев в одной из своих работ сформулировал положение, которое можно назвать “законом Лихачева”: культура развивается не по законам Дарвина, потому что, по Дарвину, сильный побеждает. Кто сильнее — тот и прав, он сжирает более слабого. В культуре все иначе: постепенно, неуклонно происходит наращивание гуманистического, человеческого начала. В мировой истории на первый взгляд побеждает сильный. Приходит некий этнос, вытаптывает других, убивает, обращает в рабство, Карфаген разрушен, цивилизация уничтожена без остатка. Иногда кажется, что вся история — это история человеческих зверств. Но в конечном счете, и Лихачев на это обращает внимание, сквозь эту массу дикости все равно прорастает гуманитарное начало — как трава через асфальт. В целом справедливо, наверное, что в развитии разных сфер культуры сегодня есть и большие плюсы, и большие минусы. Но, на мой взгляд, сейчас мы как раз сталкиваемся (по сравнению с советским периодом) с колоссальной деградацией российской культуры. Математически это невозможно описать, хотя Лев Николаевич Гумилев, автор теории этногенеза, все же описывал подобные явления. Общий объем гуманности в стране по сравнению с советским периодом резко упал. Это прослеживается практически во всех видах искусства. Исчезает положительный герой, этический идеал. Торжествует постмодернизм, размываются границы добра и зла. Яркий пример — фильмы, которые показывает Константин Эрнст: “Ночной дозор”, “Дневной дозор”. Там лейтмотив — белые хуже черных, так как они только притворяются хорошими, а на самом деле они такие же, как черные. Добро хуже зла, потому что оно пытается поставить себя выше зла; на самом деле нет никакого добра — все зло. Отрицается гуманизм, торжествует дикое, антигуманное начало. Не знаю, как все развивается — по кругу или по спирали, но сегодня материальные ценности восторжествовали над духовными. Советский режим рухнул потому, что людям не хватало нравственности, морали, они хотели правды, более гуманных отношений. Они рушили режим не потому, что хотели разбогатеть, а потому, что практика советской власти пришла в противоречие с официально провозглашенными ценностями. Интеллигенция была против лицемерия, обмана, несправедливости, несвободы и т.д. А выродилось все в нечто противоположное — материальные ценности торжествуют, сильный прав, мораль снова попрана, искусство теперь вообще не стоит на стороне добра.

Т.С.ЮРЬЕВА:

— Я бы не стала так резко обобщать, а тем более говорить о гуманности советского периода. Второго Тарковского не будет — и не только потому, что гении рождаются не каждый день. По-прежнему телевидение будет предлагать нам страшилки и примитивные сериалы. В изобразительном искусстве — как бы нам ни мечталось о качественном прорыве — еще долгое время будут идти рассудочные поиски, связанные скорее всего с индустрией, техническими новациями, а отнюдь не духовными. Этот кризис приведет искусство к обновлению. Будет ли оно гламурным, внешним или эволюция все-таки пойдет в гуманном направлении — сказать трудно. Но вряд ли можно говорить о деградации. Именно сегодня у нас много талантливых и преданных России деятелей культуры. Вспомним Пригова: “Чем больше Родину мы любим, тем меньше нравимся мы ей”.

Не все умеют пользоваться огромными возможностями художественного рынка. Например, Константин Эрнст — профессионал, один из самых ярких в своей среде. То, что он делает, он делает по заказу художественного рынка.

Л.Н.Толстой в свое время заметил: “У всякого искусства есть два отступления от пути: пошлость и искусственность”. Мы отступили и теперь переживаем трагедию нравственности. И дело не в том, что у нас плохие художники или писатели, а в том, что они выполняют заказ времени. Проще заняться эстетизацией общественного идола, чем пропагандировать свой.

Вероятно, задача деятелей культуры, искусства — изменение сути времени, в котором мы живем. Русский авангард был безумно предан революции — правда, так (и не в первый раз) проявилась российская утопия в трагичном ХХ веке. Кому сейчас преданы художники? Они ответят: искусству, эксперименту. А старшие — неофициальные художники, ставшие классиками, скажут: России.

Способен ли художник изменить что-либо в окружащем мире? Не появись, скажем, Энди Уорхол, не было бы Нью-Йорка — столицы мировой культуры. Многогранное творчество художника пропитано прославлением и последовательного конформизма, и нонконформизма. Он сам стал олицетворением почти совершенного баланса: радикального бунта против всех конвенций и полного согласия с реально существующим массовым вкусом.

И он, и критики, и художественный рынок — все были охвачены идеей превращения города в Планету Современного Искусства. Это было единое движение, вся политика государства была направлена на это. Нью-Йорк сегодня — средоточие шедевров мирового искусства.

Что произойдет с российским искусством как важной составляющей нашей культуры, я не знаю. Пока нет безусловно яркого имени, или явления, или группы. Но есть Премия имени Кандинского, и там экспонируются последние достижения. Факт отрадный. Идет активный процесс, критики всячески “одевают” творческие новации, вероятно, стремясь прославить себя и своего подопечного. Да и западное искусство у нас представлено, увы, не лучшими образцами. И не только отсутствие средств в этом виновато. Созидание есть, но пафоса, страсти, серьезности мне недостает в произведениях молодых.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Задача превратить Нью-Йорк в столицу мирового искусства была не только государственной программой, но и общей идеей. И осуществилась она через механизм частного, общественного или государственного партнерства. Все работали на это, и потому все удалось.

Мы сетуем, что у нас нет государственной программы, но, когда она появится, мы полностью потеряем автономию учреждений культуры. В последние годы в музейной сфере произошли грандиозные сдвиги, потому что у музеев была автономия. Но когда оказалось, что мы можем сами заработать деньги, тогда прозвучало: “Отдайте деньги и слушайтесь. Получайте на все разрешение в Москве, в Министерстве культуры”. В то время как в развитии культуры очень важно понимание целей, а не бюрократическая постановка задач. Нужна автономия при смешанном финансировании. Существует нормальная схема работы: есть государство, есть частные “доноры” и есть право зарабатывать самим.

Одна из наших национальных бед — комплекс неполноценности, который порождает прежде всего агрессивность: мы такие хорошие, что лучше всех, закидаем всех шапками, из кризиса выйдем сами и без всех обойдемся. Другое порождение этого комплекса — ощущение, что мы плохие и нам нужно у кого-то учиться. Когда я ехал сюда, слушал в машине радио. Прозвучал вопрос: в какой степени музей Пушкина соответствует современным мировым стандартам? Все исходят из того, что есть какие-то мировые стандарты, надо проводить модернизацию. Но российские музеи находятся на самых передовых позициях. Они всегда были, кстати, и в советское время, частью мировой культуры. Однако мы все время впадаем в крайности. Комплекс неполноценности присущ нашей культуре, и на нем играют политики.

Мы должны создать многоцветный мир. Вы, Генри Маркович, говорите, что студенты не знают Мандельштама и Ахматову. А знали их тогда, когда нельзя было даже книжку достать, был самиздат.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Фаддей Булгарин издавался тиражами гораздо большими, чем Пушкин. Собрание сочинений Пушкина не разошлось при его жизни. Хотя все понимали, что Пушкин — гений, а Булгарин — нет.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Фаддей Булгарин — хороший писатель, между прочим.

А.Б.КУДЕЛИН:

— У него всего одно произведение прекрасное, но не гениальное, а Пушкин — гений.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— В культуре должны быть какие-то альтернативы. Надо меньше запрещать, но больше предлагать хорошего. Наша отдушина — музейные сайты в Интернете. Мы придерживаемся позиции: не говорите, что Интернет — помойка; покажите, что там есть хорошего. Кстати, музейные сайты посещаются очень хорошо. И в наши студенческие клубы приходит очень много людей. И образованных детей немало. Нужно раскрывать перед человеком многоцветье культуры, ее разнообразие, помогать увидеть всю панораму альтернатив. Иначе формируется однобокое, ущербное представление о мире. К примеру, недавно в “Известиях” было опубликовано интервью председателя Совета русских ученых за рубежом Сафарова. Он совершенно правильно сказал, что есть немало русских ученых, которые уехали за границу и стали успешными предпринимателями, создали технологические компании, стали миллионерами, заработав на науке, на идеях. Почему, говорит автор, вы носитесь с Абрамовичем и никогда не вспоминаете о них? А ведь они столь же богаты, занимают такое же видное положение в обществе. Подобные альтернативные вещи надо видеть. Они поучительны.

Необходимо больше показывать хорошее, и тогда люди будут лучше взаимодействовать.

При этом надо понимать: не все, что называется искусством, есть искусство. И культура делится не на традиционную и современную, а на искусство и коммерческую часть. Учитель не должен заниматься коммерцией — это задача других людей. И нам необходимо понимать, что образование — это не коммерция, оно должно привлекать средства для того, чтобы покрыть свои расходы, но не “делать деньги”.

Мы сейчас вместе с Рэмом Колхасом организуем программу “Музей в XXI веке”, у нас есть манифест из нескольких пунктов — что мы должны преодолеть в музейной жизни. А преодолеть надо прежде всего идеологию рыночной экономики в ее вульгарном понимании. Экономика учреждений культуры должна существовать, но не главенствовать, не в ней основной смысл. И второе — диктат клиента. Клиент — это государство, общество, посетитель, спонсор. Их диктат в культуре мы должны преодолеть. Искусство существует для развития духовной жизни нынешнего и следующих поколений, а не для наживы. Культура может давать образцы того, как существует нормальная человеческая экономика — без 400 процентов прибыли. 400 процентов — это наша беда. За меньший процент никто пальцем не пошевелит.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Забывая Ленина, который писал о том, что происходит с капитализмом при таком проценте.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Он душит сам себя и порождает кризис, что мы и видим. Культура показывает этику, пример того, что в жизни есть что-то важнее денег, важнее материальных благ, что можно наслаждаться искусством, а не только хорошим вином. Культура — это то, для чего стоит жить. Это не только рабочие места или материал для туристической программы.

 

 

Из “железной клетки” — в “резиновую”

 

В.С.СТЕПИН:

— Диагнозы поставлены. Усиливающаяся коммерциализация культуры повышает опасность ее дегуманизации. Я думаю, что сказанное Михаилом Борисовичем о противостоянии искусства и коммерческой части культуры относится не только к искусству, но и к другим сферам современной культуры.

Фундаментальная наука тоже не может быть полностью коммерциализована и без государственной поддержки не сможет существовать. Об этом свидетельствует опыт всех современных развитых стран. Они ежегодно увеличивают бюджетные расходы на науку, понимая, что без этого нет перспектив для технологических инноваций и перехода к новому технологическому укладу.

Я разделяю и отстаиваю точку зрения, что обостряющиеся глобальные кризисы требуют новой стратегии цивилизационного развития. В этом случае придется принять во внимание исторические корни и особенности современного типа этого развития, того, который на Западе обозначают как “проект модерн”, а я называю “техногенной цивилизацией”. Возникает проблема изменения ценностного базиса этого типа развития. И тогда правомерен вопрос, на что в предыдущей традиции следует опереться.

Опорными основами современной культуры стали античный рационализм, Ветхий Завет и идея права. Это ключевые ценностные структуры, которые послужили предпосылками современной (техногенной) цивилизации. Сложились они в обществах традиционалистского типа, но затем были переработаны и включены в качестве компонентов в духовную матрицу “проекта модерн”. Здесь мы имеем дело с исторической преемственностью.

Достижения традиционалистских культур были переосмыслены в эпоху формирования техногенной цивилизации. В них возникли и новые характеристики, которых не было в традиции. Проблема состоит в том, чтобы проанализировать тенденции новых перемен в этих трех сферах культуры.

Если речь идет о рациональности, то это прежде всего проблема ценности научного познания. Наука, бесспорно, останется. Без науки и основанных на ней технологий невозможно будет обеспечить необходимыми жизненными благами постоянно растущее население планеты.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Рациональность — это не только наука.

В.С.СТЕПИН:

— Согласен. Рациональность включена в качестве компонента во все сферы познания. Она есть и в обыденном познании, и в искусстве, и в правовом сознании, и, разумеется, в философии. Но важно еще раз подчеркнуть, что техногенная цивилизация придала научной рациональности особый социальный статус. Наука здесь предстала генератором не только новых производственных, но и новых социальных технологий, меняющих предметную среду, коммуникации и социальные связи.

Сегодня научная рациональность инкорпорирована в сферу политико-правовых отношений. Наблюдаемым фактом являются многочисленные сети научных экспертов, подготавливающих политические решения, широкое использование научных рекомендаций в процессе законотворчества и т.д.

Я не знаю, станет ли лучше политика, если ведущие позиции в ней займут люди искусства, гуманитарии, а решения будут приниматься с доверием к интуиции художника.

В принципе политиков, вышедших из гуманитарной среды, в современном мире достаточно. Некоторые из них занимали высшие государственные посты. Например, киноактер Р.Рейган — президент США, писатель В.Гавел — президент Чехии, переводивший А.Пушкина на французский язык президент Франции Ж.Ширак. Честно говоря, какой-либо гуманизации политики с их приходом не наблюдалось.

Отсюда, конечно, не следует, что преимущество в политике должны иметь ученые-естественники. Политическая деятельность давно стала профессиональной сферой. И успех в ней требует сложной увязки психологических факторов, социальной интуиции и научных расчетов. Без научного подхода сегодня не обойтись, но и к нему все не сводится.

Научная рациональность сегодня ценится прежде всего за продуцирование новых технологий. Ноу-хау стали на мировом рынке ценным и высокодоходным товаром. Возникает новое измерение фундаментальных наук. Ряд их достижений, будучи фундаментальными открытиями, достаточно четко очерчивают поле возможных технологических приложений. Это касается прежде всего нанонауки, генетики, информатики, исследований мозга. Возникает новая практика патентования. Патентуются не только технологии, но и научные идеи, лежащие в их основе.

Аналогом этой практики, ее своеобразным эмбрионом был случай с изобретением швейной машинки Зингером. Он не стал патентовать саму машинку, а запатентовал технологическую идею — ушко для нитки не на конце, а на острие иглы. И до сих пор любые фирмы, изготавливающие швейные машинки самых разных конструкций, выплачивают наследникам Зингера патентную плату.

В свете этих тенденций становится понятной ущербность тезисов наших реформаторов науки об избыточности фундаментальной науки для России и о том, что необходимые научные идеи можно будет скачать из Интернета.

Но влияние науки на общественную жизнь не исчерпывается ее технологическим компонентом. Научная рациональность как часть культуры активно участвует в формировании сознания людей.

Это участие не всегда очевидно. Оно не лежит на поверхности. Но оно есть и проявляется в формировании глубинных структур организации нашего мышления.

Современная система образования основана на преподавании фундаментальных наук. В этом процессе мы усваиваем не только знания, но и операциональные схемы их производства, методы их обоснования. Это, в свою очередь, формирует ментальные структуры, обеспечивающие логическую правильность рассуждений и аргументированность высказываний.

На эту тему есть блистательные исследования выдающихся отечественных психологов Л.Выготского и А.Лурия. Когда была намечена программа культурной революции в республиках Средней Азии, ее предварительной основой было исследование ментальности народов этого региона. Там по существу сохранились традиционалистские культуры. И необходимо было выяснить, насколько традиционалистское сознание способно к восприятию науки, технологий, новой организации быта, новой системы образования. Выготским и Лурия были разработаны тесты, по которым опрашивались жители кишлаков. Выяснилось, что даже мудрые аксакалы испытывают огромные затруднения при решении задач, требующих рассуждения по схеме простого категорического силлогизма. Спрашивают, например: “Берлин — город в Германии, в Германии нет верблюдов”. Вопрос: “Есть ли в Берлине верблюды?” Согласно логике правильный ответ: “Нет”. Но ответ другой. “Наверное, есть”. “Почему?” — спрашивают. “Город большой?” — “Большой”. “Ну так, может, туда таджик пришел с верблюдом или киргиз”.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— У него иная логика.

В.С.СТЕПИН:

— Я говорю о том же. Другая логика. Она основана на применении уже известного опыта и сведении к нему необычной ситуации. Это сознание не покидает сферу обыденного опыта, не выходит за его границы. Оно следует традиции и новое сводит к традиции. Такой тип мышления не является чем-то ущербным. Он вполне обеспечивает ориентацию в устойчивом социальном мире. Но наука по своей интенции устремлена к поиску нового, и это впечатано в саму структуру научного знания. Обучение наукам, усвоение доказательств и обоснование знаний формирует способность не просто фантазировать о будущем, а мыслить о нем, оперировать абстракциями, не привязывая каждый шаг рассуждения к привычным ситуациям уже обжитого мира.

Показательно, что дети из тех же кишлаков, прошедшие курс обучения математике и началам естественных наук, легко решали те логические задачи, которые вызывали затруднения у мудрых аксакалов.

И еще одно важное обстоятельство. Примерно через десять лет после работы Выготского и Лурия в Средней Азии по их методике известные американские психологи М.Коул и С.Скрибнер провели в 1946 году исследования в Либерии и получили те же результаты. Это было экспериментальное доказательство общности структур мышления у людей традиционных обществ и одно из доказательств того, что эти структуры изменяются в результате обучения наукам.

Сегодня реформы в российской системе образования сокращают в средней школе объем учебных часов по фундаментальным наукам. Мягко говоря, не способствуют формированию того типа сознания, который необходим для будущего развития науки, а значит, и для создания современного технологического уклада в экономике.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Говоря о роли фундаментальных наук в образовании, включаете ли вы сюда и гуманитарный компонент?

В.С.СТЕПИН:

— Бесспорно. Преподавание истории, русского языка и литературы необходимо как для нравственного воспитания, так и для формирования творческого мышления. К сожалению, эксперименты с обучением привели к тому, что во многих школах литература стала предметом по выбору, и в прессе уже прошла информация о том, что даже в Москве этот предмет выбирают только от 5 до 10 процентов учащихся.

Но я хочу продолжить тему роли рациональности в современной культуре.

В истории техногенной цивилизации идеал рациональности видоизменялся. В период “классического модерна” (Просвещение, первая промышленная революция, эпоха индустриализма) идеалом была целерациональная деятельность, которая требовала особого действующего субъекта. М.Вебер характеризовал эти требования как “железную клетку рациональности” — умение следовать строгому распорядку, соблюдать необходимые правила и нормы, принимать решения на базе объективных данных и рационального анализа, подчиняться только такому авторитету, который узаконен не сакрально, а за счет профессиональных достижений.

Во второй половине ХХ века, когда в развитых странах Запада сложилось общество потребления, этот идеал начал меняться. Как отмечал английский социолог Эрнст Гелнер, возник новый стиль жизни. Появилось множество людей, ориентированных на потребление, развлечения и поиск легких занятий. “Железная клетка” рациональности, ограничивающая своеволие, воспринимается ими как ущемление свободы. Постепенно “железная клетка” стала превращаться в “резиновую”. Соответственно новому стилю жизни сформировался тип сознания, который обслуживался массовой культурой и воспроизводился при ее участии. Я называю его “клиповым сознанием”. Для него характерно, что образы, отдельные мысли и фантазии произвольно группируются и системно не организованы.

Клиповое сознание внешне выступает как свободное мышление, но им легко манипулировать, чем успешно пользуются современные СМИ и власть. Люди с этим типом сознания охотно фантазируют, выдвигают и отстаивают собственное мнение (даже игнорируя опровергающую аргументацию), но плохо мыслят. В свое время известный педагог К.Д.Ушинский сказал, что фантазировать легко, мыслить тяжело.

Мне представляется, что увеличивающееся число такого рода людей, формируемых массовой культурой и всем образом жизни общества потребления, было одним из стимулов упрощения процесса образования и снижения планки требований. К этому же толкало стремление социализировать растущее количество выходцев из развивающихся стран, привлекаемых странами Запада в качестве дешевой рабочей силы. Знаменитый Болонский процесс в области высшего образования также был стимулирован этими задачами.

Сказанное не значит, что Запад обречен на исчезновение высоких стандартов рациональности и научно-технологическое отставание. Задачу поддержания высокого уровня образования решают элитные университеты. Кроме того, наличие достаточно больших средств и развитой инфраструктуры научной деятельности позволяет привлекать и ассимилировать перспективных ученых из любых регионов планеты. Но для нас этот путь закрыт. Мы не столь богаты, и уровень жизни у нас намного ниже, чем в развитых странах Запада. А посему наша страна менее привлекательна для постоянной работы и жизни. Но главное, что за годы российских реформ произошло разрушение инфраструктуры научных исследований (оборудование, приборы, обустройство лабораторий и т.п.). Многие ее необходимые звенья просто уничтожены (особенно в прикладной науке), и их требуется создавать заново. Так что надеяться нужно не на варягов, а на собственные силы. Но здесь возникают новые трудности.

Начав реформы, мы стали имитировать стиль жизни общества потребления. Имитировали, не имея ни соответствующего уровня накопленного богатства, ни высокой производительности труда. Но в чем преуспели, так это в распространении массовой культуры, причем далеко не лучших ее образцов, в формировании соответствующего типа массового сознания. В обществе получили хождение многообразные оккультные верования, псевдонаучные построения, активно пропагандируемые телевидением, гадалки, прорицатели, колдуны.

Понижение уровня рациональности в культуре не создает благоприятного климата не только для науки. Недостаточно взвешенные и обоснованные решения стали все шире распространяться в самых разных видах деятельности. Эпиграфом времени стало знаменитое черномырдинское “хотели как лучше, а получилось как всегда”.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Рациональность важна, но она не решает всех проблем регулирования социальных процессов.

В.С.СТЕПИН:

— Согласен. Это и моя точка зрения. В культуре как генетическом коде воспроизводства и развития социального организма есть два четко выраженных слоя: один работает на сохранение, на воспроизводство того, что должно быть устойчиво, второй — на то, что инновационно, должно меняться, может дать материал для будущего развития. Эти два слоя должны быть сбалансированы. Наука, например, больше относится ко второму слою, потому что она предполагает постоянные открытия и инновации. Религия же акцентирует то, что хранит устойчивые признаки социальной жизни. Если те же десять заповедей отбросить как идеалы, наступит кошмарная жизнь, общество будет разрушено. Это то, что должно воспроизводиться. Вопрос — в какой форме? Это может быть религия, но может быть и ее идеологический аналог.

В советский период функции своего рода квазирелигии выполняла марксистская идеология. Еще после революции 1905 года А.Луначарский сформулировал тезис, что рабочий класс не освоит всей сложности марксистского учения как науки. Марксизм надо упростить и преподносить массам в качестве замены религии: “Марксизм — это религия рабочего класса”. В.Ленин раскритиковал этот тезис, но практика советской эпохи по существу реализовала идеи Луначарского.

В современной России после крушения советской идеологии ее место вновь стала занимать религия. Сегодня православие активно претендует на доминирующую роль в нравственном воспитании народа. Но, чтобы успешно выполнить эту функцию, церкви нужно решить ряд задач. В частности, избежать конфронтации с наукой, чтобы не стали нормой известные случаи с нападками на эволюционное учение Ч.Дарвина. И конечно, важно продолжить российскую традицию толерантности по отношению к другим религиозным конфессиям.

Религиозное сознание — это особый слой культуры, обеспечивающий воспроизводство социальной жизни. Учитывая грядущие цивилизационные перемены, важно выявить тенденции взаимодействия различных религий как особого аспекта диалога культур. Конечно, поддержание традиций не только дело религии. В науке тоже есть свои традиции. Речь идет о том, что в балансе наследственности и изменчивости социальной жизни наука больше связана с процессами изменчивости, а религия с устойчивым воспроизведением социально-нравственных оснований, без которых общество в принципе не сможет существовать.

Следует отметить, что искусство включает обе функции. Оно поддерживает традицию, но вместе с тем генерирует новые направления и стили, переосмысливающие ее.

 

 

Культуры: конфликт или диалог?

 

В.С.СТЕПИН:

— Сегодня интенсивно развертывается процесс глобализации, и возникает проблема — как будут взаимодействовать разные культуры, основанные на различных правовых системах и идеалах права. Это один из важных аспектов диалога культур. Для России проблема правового общества особо важна. Это одновременно проблема формирования правовой культуры населения.

Театры, музеи — это высокий слой культуры, который, бесспорно, воспитывает людей. Но есть еще и более простые и непосредственно организующие повседневную жизнь феномены культуры. Это образцы поведения и деятельности. Вы можете принять любые законы, самые хорошие, но если вы не создадите необходимых образцов правового поведения, законы не будут выполняться.

Сложность решения этой проблемы имеет свои исторические корни. Российское государство строилось как объединение разных народов. Большинство из них было завоевано, некоторые вошли в состав России добровольно. Но условие вхождения было одно — они будут жить по своим обычаям.

Г.М.РЕЗНИК:

— Самая мягкая империя была.

В.С.СТЕПИН:

— Да, и поэтому она сохранила все культуры и народы. Но плата за такое строительство государства тоже была. Это отсутствие единых образцов правового поведения. Обычаи имели приоритет перед законами государства.

Даже в советский период, несмотря на достаточно жесткую карательную систему, существовали обычаи, явно противоречащие законодательству. Например, обычай кровной мести на Кавказе, практиковавшееся в среднеазиатских республиках традиционное для ислама многоженство.

И еще об одной исторической особенности российского государства. В нем важнейшую роль играла вертикаль власти. При ее ослаблении начиналась смута, возрастал сепаратизм на местах, начинался распад государства. Основой вертикали власти долгое время было самодержавие. Государь издавал законы, но сам законам не подчинялся. Он был сакральной фигурой, воспринимался как “помазанник Божий”, а поэтому стоял над человеческими законами.

Символическая фигура первого лица была культурным кодом российской государственности. Эта символика сохранялась в культуре и сознании народа как устойчивая традиция. Царя-батюшку в советский период заменил генеральный секретарь, а в современной России — президент. И хотя сакральность символической фигуры президента сегодня постепенно размывается, по-прежнему в сознании очень многих людей он воспринимается как последняя и даже единственная инстанция справедливости. Граждане до сих пор пишут различные жалобы и предложения прямо президенту, как в свое время писали челобитные государю или обращения генеральному секретарю. Надеются, что “вот приедет барин — барин нас рассудит”.

В общественном сознании пока не сложилось устойчивое отношение к первому лицу как к чиновнику, нанятому обществом для выполнения определенных функций. В этих условиях особо важными становятся образцы правового поведения первого лица и его ближайшего окружения. В период ельцинского правления о таких образцах можно было только мечтать. Сегодня ситуация несколько изменилась. И когда
В.В.Путин, несмотря на многочисленные просьбы, отказался изменить Конституцию и выдвинуть еще раз свою кандидатуру на новый срок, то был создан прецедент, который уже нельзя игнорировать.

Конечно, формирование образцов правового поведения не сводится только к подобным прецедентам. Их нужно сформировать на уровне обычной, повседневной жизни. К сожалению, в современной России образцы правового поведения еще не получили широкого распространения. И это должно стать главной проблемой для власти и СМИ. Четвертая власть пока не имеет продуманной политики в поддержку права и закона. Есть погоня за сенсациями и рейтингами. Телевидение сообщает массу новостей о несправедливых судах, о ситуациях, когда человек, явно нарушивший закон, уходит от ответственности. Но вместе с тем практически отсутствует информация о том, как отреагировала власть на сообщение СМИ о нарушении закона.

Без поддержки права, правовых норм, создания системы их гарантий мы не решим задачи преодоления правового нигилизма, какие бы хорошие законы ни принимались.

Я солидарен с подходом, согласно которому правовая культура теснейшим образом связана с идеалом личности. Различие в этих идеалах проявляется, в частности, в разном отношении к идее прав человека. Эта идея возникла и укоренилась в новоевропейской культуре, развивалась по мере преодоления негативного опыта своеволия монархии, религиозных войн и тоталитаризма ХХ века. И сегодня права человека следует рассматривать как цивилизационное завоевание, которое важно не утратить в эпоху перемен и поиска новых путей цивилизационного развития.

Вместе с тем множество современных государств, осуществивших модернизацию и вставших на путь техногенного развития, сохранили в культуре характерные черты традиционалистского понимания личности. Права человека в этих культурах не занимают приоритетного места. Доминирующей ценностью выступают права народа.

Разумеется, совсем не способствуют укоренению прав человека “геополитические игры” Запада, когда под предлогом соблюдения прав человека нарушаются нормы международного права и устраиваются гуманитарные катастрофы, как это было в Косово и Ираке. Найти баланс между правами народа и правами человека — одна из ключевых задач международного права эпохи глобализации. Это же предстает и важнейшим аспектом развития современной правовой культуры.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— На международном уровне наибольшую озабоченность вызывает столкновение, конфликт между мусульманской и западной культурами в самом широком смысле. Как вы его видите, как его интерпретируете, существует ли он, на ваш взгляд, или это вообще некая фикция?

А.Б.КУДЕЛИН:

— У нас иногда говорят абсурдные вещи, например: “Колумб открыл Америку”. Можно открыть Антарктиду — там живут пингвины. А в Америке существовала древнейшая цивилизация, намного древнее европейской. Племя, которое встретило Колумба, было полностью уничтожено европейцами. С христианским крестом можно такое натворить…

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Это дикий порок наших цивилизаций — ментальность. Кто-то поднялся на Эверест, его на руках несли десять шерпов. И такого “покорителя вершин” провозгласили героем.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Открытие Америки — это нонсенс, у нас в Институте мировой литературы, в Российской академии наук давно используется термин “встреча цивилизаций”… Что такое Крестовые походы? Это страшное варварство, дикость, грабительские действия.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— С другой стороны, это объединение Европы. Европе надо было объединяться, а на какой основе? Нужно было придумать общего врага.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Против кого дружить.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Отсюда идея: мусульмане — враги. Хотя мусульмане особого зла христианам не причиняли, жили себе на своей территории, регулярно разрушали Гроб Господень. Более того, на Востоке всем жилось спокойно, там не было настоящего повода для конфликтов. Был другой повод: богатые страны Востока и бедные европейцы — голодные, но с мечами. И европейцы объединились, придумали себе врага. Это целая история — как создавалась пропаганда в защиту Гроба Господня и против “неверных”. А по дороге попутно родился настоящий активный европейский антисемитизм. Когда потребовались деньги, стали вырезать евреев на всей территории Европы, начались первые погромы. Потом добрались и до настоящих неверных — мусульман. И вот европейцы уже не понимают: а что в действительности они-то делали?

А.Б.КУДЕЛИН:

— Есть еще одна принципиальная вещь: иудео-христианско-мусульманская модель мира. В Средиземноморье существует идея единобожия, одного Бога. Мусульманство и христианство не есть противостоящие друг другу системы. Это практически одна и та же система: векторное время, психологизм и пр.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Однако в этой системе ветви сильно разошлись.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Но они все-таки ближе между собой, чем, скажем, буддизм, синтоизм и пр. Я прошу вас учесть, что здесь все зависит от того, насколько мы углубляемся в эту проблематику. Например, для шиитов сунниты часто большие враги, чем христиане.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Ошибочная поговорка — “Если долго говорить “халва”, во рту слаще не станет”. Станет. Если будем без конца говорить о конфликте цивилизаций, то он возникнет. Какой ислам был на Северном Кавказе? Я там работал, во всей округе только один человек мог по-арабски говорить — я. Постепенно в ходе противостояния там появились фанатики, вроде бы болеющие за ислам. Потом ваххабиты задавили традиционную веру. Теперь мы получили противостояние с исламом. Так мы можем обрушить всю нашу страну: Поволжье, Сибирь…

А.Б.КУДЕЛИН:

— Ортодоксальный ислам — союзник христианства.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Мы постоянно навязываем, устраиваем борьбу цивилизаций. Это как с классовой рознью: если все время создавать напряжение, то оно выливается в хватание за глотки и классовую резню. Это большая опасность.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Очень важна толерантность, тем более что Россия — многоконфессиональная и многонациональная страна. Необходима толерантность, основанная на знании другого. Чем лучше ты знаешь соседние народы, их религии, тем меньше будет возникать противоречий. Незнание порождает вражду.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Есть одна проблема, которую не решить даже при наличии толерантности и всеобщего знания. Вот, допустим, политика царского правительства в России: люди любой религии могут прийти в страну, жить в своей культуре, молиться своим богам, но до некоторого предела. А дальше, за таким-то пределом, вы должны жить по нашим законам.

Но наступает момент (по-моему, Франция и Германия к нему уже близко подошли), когда демократические механизмы используются для резкого изменения ситуации. Может произойти культурное опрокидывание, когда этнос, который не является коренным, становится многочисленным и говорит: “А теперь вы будете жить по нашим правилам, теперь мы вам устанавливаем границы возможного”. И возникает конфликт. Сначала “новое большинство” говорит: “Мы хотим ходить в школу в чадре”. И демократическим механизмом это желание узаконивают. А потом заставляют носить чадру тех, кто ее не носил. Эта ситуация вызывает страх, мобилизуется вековой механизм “свой–чужой”: чужие к нам пришли и собираются жить по своим законам, а не по нашим. Толерантность здесь уже не срабатывает.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— Это издержки примитивного понимания демократии. Демократия — это большинство. Когда оказывается, что большинство — это ХАМАС или сторонники Махмуда Ахмадинежада, марокканцы или алжирцы, приехавшие во Францию, западные демократы не знают, что делать.

Есть русский рецепт. Он непростой. Когда в Казани праздновалось тысячелетие города, Петербург хотел подарить памятник Петру I, но нам ответили: “Не возьмем. Вот если бы памятник был Екатерине...”. Петр ведь всех заставлял обращаться в христианство, запрещал помещикам-мусульманам владеть крестьянами и т.д. Екатерина сделала по-другому, ввела систему управления, удобную мусульманам. Ее система работала: “Вы внизу живите свободно по своим законам, а дальше выходите на общие”. Законы — не русские, а законы Российской империи — общие для всех. Этот механизм работал и при советской власти. По нему весь Советский Союз был построен. Основные принципы этого механизма — свобода и культура до определенного предела. Сейчас издаются целые тома разных документов на эту тему. Интересно, как это на самом деле работало. В гвардии были не только священники, но и муллы, и раввины. Сейчас мы создаем европейский ислам. Каким должен быть ислам в Европе? Мусульманам предоставляется возможность выбора и создания чего-то своего. Нельзя их загонять в угол.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Если бы в России не было этой толерантности, мы бы не знали Рахманинова, Карамзина, Тарковского... Если люди, которые исповедуют другую религию, не могут подняться по социальной лестнице, если сразу сказать, что нельзя, тогда, конечно, возникнет конфликт цивилизаций. Если же у людей независимо от цвета их кожи, происхождения и прочего у них будет возможность работать на благо всей страны, сразу все нормализуется. Критерием здесь служит не вероисповедание, а профессиональная пригодность.

М.Б.ПИОТРОВСКИЙ:

— И еще один важный рецепт — доверие. Выходцы с Кавказа служили в императорском конвое — высшее доверие.

Сам факт существования в мире многих культур предполагает умение человека участвовать в диалогах культур, не превращая их в конфликты. Более того — современный культурный человек должен уметь жить практически одновременно в нескольких разных культурах: локальных и профессиональных, национальных, в глобальной культуре. Таков пафос проводимых нами ежегодно Международных Лихачевских научных чтений, одна из центральных мыслей которых заключается в том, что, вырастая в той или иной культуре, мы должны усматривать в других культурах не чуждое и враждебное, а интересное и обогащающее нас.

В России существует огромный массив различных пластов и сфер культуры, весьма непросто соприкасающихся между собой. Отсюда и сложное выстраивание результирующего вектора развития культуры.

Диалог культур — очень важная часть нашей сегодняшней жизни и некая возможность компенсации многих худых вещей, происходящих в ней. Так, например, самая главная проблема современности — глобализация во многих аспектах (политических, экономических, культурных и др.) — связана с неумением наладить диалог культур.

Это то, что проклинает весь мир. Компенсировать вред, который причиняет глобализация (а она, конечно, его причиняет), мог бы правильно построенный диалог культур, потому что таким образом защищаются особенности культур и появляется возможность уравновешивания, гармонизации. В какой-то момент казалось, что все легко — есть некий набор общих ценностей, который мы все разделяем, и нужно лишь пообщаться, чтобы договориться, и тогда мы будем думать и говорить примерно одно и то же, и всем будет хорошо… Но так не будет никогда.

Сегодняшний диалог в разных формах строится на четком понимании: есть то, что разные культуры никогда не согласятся воспринять, и есть другое — то, что можно принимать, или соглашаться с ним, или хотя бы относиться терпимо, потому что всем нужно мирно сосуществовать.

Параллельно в разных сферах — и в культурной, и в религиозной, и в других — идет процесс воспитания людей: культурно-религиозные институты во многом сейчас выполняют одну и ту же задачу воспитания народов и создания общих основ для будущих поколений. Становится понятно, что от догматов отходить нельзя, но нужно четко и ясно говорить о том, в чем мы различны.

Культурный диалог — это прежде всего сохранение культурного наследия, и русская традиция может подсказать, на чем должно строиться единство и разнообразие стран мира и что должно быть стимулом для развития поколений.

Известно, что протестантская этика — основа капитализма, который без нее нигде не развивается, а поскольку ее нет в большей части света, то и, так сказать, неудачи капиталистического развития там очевидны. Думаю, что вместо протестантской этики таким стимулом развития может служить, во всяком случае в России, наше культурное наследие, которое вполне способно стать основой воспитания людей с помощью культуры и некоторого улучшения нашего общества.

Русский рецепт сложных взаимоотношений в культуре, мне кажется, достаточно хорошо проявился именно на мусульманско-православных отношениях в России. Тут можно много говорить и о периоде существования Золотой Орды, когда рядом с этой великой тогда державой существовали мелкие, обособленные русские княжества, которые в военном и невоенном общении с ней выросли в огромное, единое русское государство, в которое потом влилась и сама Золотая Орда.

Православному ребенку не обязательно знать основы шариата, а ребенку из мусульманской или атеистической семьи не нужно, наверное, знать основы православия. Но и тем и другим обязательно нужно изучать основные вехи исторического, в том числе религиозного, развития разных народов. Так, каждый должен знать, что такое Халкидонский или Стоглавый соборы, кто такой Мухаммед и Иисус Христос и т.д. Есть целый ряд важнейших событий в истории всех религий, которые мы должны знать, если живем в стране, где эти религии существуют. Все идеологии и споры должны строиться не на страхе, а на истине.

Диалог культур не должен основываться на провокациях. В какой-то мере это можно назвать грехом интеллигенции, которая немногое способна сделать в мире, но вполне в силах “подливанием масла в огонь” превращать локальные конфликты в глобальные, как это уже неоднократно случалось в нашей истории.

Нам всем нужно научиться жить без страха и провокаций.

Надо осмыслить и нашу практическую жизнь. Речь идет, с одной стороны, о культурном наследии и его развитии, с другой — об иной культуре, культуре экономики и денег. Эти две культуры существуют сейчас повсеместно и везде находятся в конфликте, в том числе и у нас в стране. Россия живет в атмосфере явно выраженного конфликта этих двух культур. Сталкиваются культура наследия и культура денег. Культура наследия полагает, что культурное наследие является национальной идеей, смыслом жизни народов и цивилизаций. Для культуры денег смысл развития общества — деньги. Для культуры наследия наследие свято, а вот для культуры денег сверхдоход или, наоборот, дешевизна, удобство, комфорт — это самое главное, это и есть святое. В культуре наследия наследие является критерием — как различающим, так и сближающим людей. В культуре денег идет эксплуатация наследия. Главное — доход как критерий успеха.

В культуре наследия есть экономика наследия — вполне развитая структура того, как экономически существует наследие. Как оно само себя содержит. В культуре денег существует эксплуатация наследия, которая может и уничтожить его ради выгоды. Что главнее: наследие или деньги. Это вопрос принципиальный, системообразующий. Там, где наследие главенствует, экономика развивается успешно. Там, где деньги берут верх, они действуют как разрушительная сила. Только культурное наследие создает подобие протестантской этики, которая может способствовать развитию экономики. В культуре наследия вырабатываются жесткие правила его сохранения, в культуре денег правила сохранения наследия постоянно меняются, приспосабливаясь под сиюминутную выгоду. Стилистика и этика культуры
наследия — это смирение перед ним, перед будущим как продолжением прошлого, перед великими явлениями. В культуре денег стилистика и этика — как захочу, так и сделаю, если у меня есть деньги.

В стране уже много символов победы той и другой культуры, много проявлений конфликта. А настоящего диалога не ведется. Между тем есть вполне нормальные рецепты диалога, которые могут привести к выходу из этой ситуации. Необходима дискуссия, сопоставляющая разные позиции, и попытка выработать решения, отлично понимая разницу между культом денег и культом культуры. Но деньги должны быть средством решения задач, стоящих перед страной. Они не могут стать целью.

 

 

Возможное будущее

 

В.С.СТЕПИН:

— Тезис, высказанный Михаилом Борисовичем, о противоречии между культурой наследия и культурой денег подтверждается множеством ситуаций современной жизни. В его выступлениях на нашей дискуссии была сформулирована также идея о необходимости подчинить экономику культуре. Эти мысли важны, и их следует обсудить более подробно. В принципе современная экономическая наука не рассматривает экономику как совершенно автономную сферу жизни общества. В современных экономических теориях обязательно принимается во внимание социокультурный фактор. Все Нобелевские премии по экономике последних лет присуждены за такие экономические теории, которые учитывают особенности культуры.

Г.М.РЕЗНИК:

— Культура — фактор развития экономики.

В.С.СТЕПИН:

— Но значит ли это, что пересмотрен принцип главенствующей роли экономики в жизни современного общества? Нет, не значит. Анализ социокультурной среды и ценностных ориентаций осуществляется в современных экономических теориях под особым углом зрения: как выявлять условия, наиболее благоприятные для экономического роста, как использовать культурные факторы для увеличения прибыли и как формировать для этой цели соответствующую социальную и культурную среду.

Экономика здесь по-прежнему рассматривается как основа социального развития. Однако сам принцип главенства экономики не оторван от культуры. Он имеет социокультурные предпосылки: возник и развивался в соответствии с особенностями базисных ценностей техногенной цивилизации.

Понимание природы, человека, его деятельности, понимание рациональности, предполагающее самоценность научных и технологических инноваций, идея увеличения власти человека над природой — все эти мировоззренческие установки, составляющие духовную матрицу техногенных обществ, определили стратегии экономической жизни. Эпоха индустриализации, начатая первой промышленной революцией, реализовала эти стратегии. Возникли многообразные практики ускоряющегося экономического развития на путях технологического обновления производства.

Попутно отмечу, что материалистическое понимание истории К.Маркса представляло собой теоретическое обобщение этих практик. Его теория общества была порождением культуры индустриальной эпохи. Успехи индустриального развития укрепляли веру в социальный прогресс и возможность добиться неуклонного роста потребления на путях внедрения в производство научно-технических достижений. Эту идею в различных вариантах и аспектах развивали многие мыслители ХIХ века (Ш.Фурье, А.Сен-Симон, его ученик, создатель социологии О.Конт и др.). В концепции К. Маркса она была включена в обоснование коммунизма как высшей стадии человеческой истории, закономерно возникающей в результате научно-технического развития цивилизации.

Во второй половине ХХ века в экономически развитых странах Запада возник особый вариант капитализма — общество потребления. Основной принцип экономики этого общества гласит: “Чем больше мы потребляем, тем это лучше для экономики”. Потребление порождает спрос, спрос стимулирует новый виток экономического развития. Возникает система с обратной связью. Удовлетворение спроса порождает новый спрос, что обеспечивает рост экономики.

В середине ХХ века западные теоретики рынка, социологи и философы обосновывали этот принцип как выражение справедливости. Известная концепция Д.Роулза соотносила идею регуляции социально-экономического неравенства с повышением уровня потребления “низших страт” общества и возможностью подтягивать их до уровня среднего класса благодаря новому циклу наращивания общественного богатства.

Идеологами рынка были предложены механизмы повышения потребительского спроса. Виктор Лебов, один из исследователей и пропагандистов свободного рынка, еще в середине ХХ века писал, что необходима особая система человеческого сознания, направленная на повышение потребительского спроса. Наряду с расширением рекламы Лебов полагал так изменить пропаганду рынка в СМИ, чтобы приучать людей выбрасывать, портить, сжигать уже привычные купленные вещи, постоянно менять их на новые. Это выгодно для экономики. Кстати, сегодня эта установка практически реализовалась. Многие производители товаров намеренно так упрощают технологии, чтобы товары быстрее изнашивались и у потребителей был стимул покупать новые.

Понятно, что такая система экономики может развиваться, только поглощая все больше природных ресурсов и увеличивая масштабы загрязнения окружающей среды.

Второй механизм повышения спроса связан с расширением практики дешевого кредитования. Это жизнь в рассрочку, в долг.

Во второй половине ХХ века широкие масштабы приобрело кредитование не отдельных лиц, а корпораций и стран. Расширяющийся обмен валют и биржевые спекуляции превратили деньги в особый товар. Возник посредник при обмене этого нового товара — мировая валюта. Им стал доллар США. И тогда изготовление этого нового товара стало источником прибыли. На рынке появилась огромная денежная масса, не обеспеченная товарами и услугами. США, увеличивая эмиссию доллара и выпуск государственных долговых бумаг, получили возможность кредитовать сами себя, постоянно наращивая уровень потребления. Возник феномен супердержавы, обладающей огромной военной мощью, которая живет в кредит. Долг США сегодня составляет больше 11 триллионов долларов. Тем не менее это государство продолжает политику увеличения бюджетного дефицита, наращивая расходы и обеспечивая рост потребления.

Но жить в долг — значит жить за счет будущих поколений. В результате принцип “Чем больше мы потребляем, тем это лучше для экономики” перестает быть справедливым. Как регулятор экономического развития он был санкционирован логикой техногенной культуры. Однако сегодня этот принцип проблематизируется.

Известный футуролог Э.Ласло в своей книге “Макросдвиг” (на рус. яз. М., 2004) отмечает, что новые стратегии развития цивилизации должны быть связаны с отказом от этого принципа. Таким образом, чтобы ограничить всевластие культуры денег, придется изменить ценности, на которых эта культура основана. А это вновь возвращает нас к проблеме трансформации базисных ценностей техногенной цивилизации.

Г.А.ГАДЖИЕВ:

— Михаил Борисович Пиотровский считает одним из основных противоречий современной российской культуры конфликт между культурой денег и культурой традиционных ценностей. Да, довольно долго деятельность купца, торговца, ростовщика характеризовалась как “греховная”. Фома Аквинский даже считал, что профессия купца несет на себе печать морально-этической неполноценности. Много столетий прошло, прежде чем в “современной культуре” (я пользуюсь термином Александра Сергеевича Запесоцкого) была преодолена неприязнь к личности инициативного предпринимателя.

Истории известен парадокс: ветхозаветное утверждение о греховности богатства стало одним из источников для атеиста Карла Маркса с его мессианскими поучениями о новой социальной справедливости. Есть мнение, что мотив зависти соблазнил социализм избрать для борьбы с бедностью не экономический рост, а всеобщее перераспределение общественного продукта.

“Современная культура” исходит из того, что идея конкуренции носит всеобъемлющий характер, не ограничиваясь только сферой экономики. А ведь в основе конкуренции лежит приемлемый для общества эгоизм! Карл Шмитт в книге “Духовно-историческое положение парламентаризма” писал, что это общеизвестный факт: из свободной хозяйственной конкуренции частных индивидов, свободы договора, свободы торговли сама собой в результате конкуренции получается социальная гармония, влекущая наибольшее возможное изобилие. Но это только один из случаев применения всеобщего либерального принципа, поскольку и из свободной борьбы мнений возникает истина как гармония, которая сама собой образуется в результате соревнования.

По мнению К.Шмитта, в этом заключено духовное ядро данного мышления вообще, его специфическое отношение к истине, которая становится простой функцией вечного соревнования мнений. По сути дела при такой культуре мышления происходит отказ от окончательности результата. Свобода слова, печати, собраний и дискуссий тесно переплетена со свободой конкуренции в экономической сфере. Выходит, что без подлинного, а не маскарадного парламентаризма не могут эффективно развиваться производительные силы.

В русле этого размышления вопрос “Куда идет российская культура?” приобретает чуть ли не всеобщий характер. Это ведь не только судьба театров, искусства, образования, что обычно подразумевается под культурой. Ответ на этот вопрос предполагает необходимость охватить размышлениями состояние российской политической и правовой культуры. Недостаточно ограничиваться утверждениями о том, что российская правовая культура не приемлет либерализм, что она построена на соборности, на приоритете коллективного начала. Да, реально это действительно смесь “гуманизма и варварства”. Нам важнее сейчас говорить о третьем пласте правовой культуры. Тем более что в Конституции России зафиксировано официально, какой она должна быть.

Многие, наверное, будут удивлены, узнав, что только в первых двух главах Конституции Российской Федерации из девяти слова “свобода” и “свободный” использованы 30 раз! Это самое популярное слово в Основном законе. Есть статьи, где эти слова используются дважды и трижды (ст. 8, 28, 29, 55, 56).

Таким образом, самый важный юридический акт определяет роль свободы в жизни людей. При этом Конституция исходит из того, что свобода дана людям самой Природой, это не результат вредного вольнодумства анархистов-одиночек. Свобода связана с природой человека разумного, то есть существа, способного делать осознанный выбор.

Свобода — это то, что дает людям действительное счастье, это наивысшее жизненное удовольствие.

Свобода — понимаемая не как вольница, царство анархии и вседозволенности — предполагает всестороннее развитие позитивного права, детального и всестороннего нормативно-правового регулирования. В самой свободной стране — как иногда считается, хотя вряд ли это так на самом деле, — существует столько нормативно установленных ограничений, что нам даже трудно представить. Свобода вполне согласуется и даже предполагает очень интенсивное правовое регулирование.

Конечно же иметь развитую, детализированную законодательную базу — только полдела. Нормы права должны стать реальностью, эффективно регулируя поведение людей. Под воздействием законов вольница превращается в свободу. Непрерывно повторяясь, нормы права становятся нравами в том смысле, что они исполняются не под страхом наказания, а как само собой разумеющееся правило поведения.

Вот почему, отвечая на всеобъемлющий вопрос “Куда идет российская культура?”, я как человек, постоянно находящийся в правовой действительности, прежде всего сказал бы, что она не должна вольно и неосознанно идти куда глаза глядят. Культуру надо вести за руку. А направление движения — в сторону культуры свободы.

А.Б.КУДЕЛИН:

— Толща веков обязывает нас обсуждать эти проблемы в широком временном контексте. Хотя Ларошфуко говорил, что философы смеются над прошлым и предвосхищают будущее, но беды настоящего смеются над философами.

В.С.СТЕПИН:

— Были и такие философы, которые предвидели беды настоящего. Кстати, в философии русского космизма можно зафиксировать обоснованные предсказания экологического кризиса, и сделаны они были задолго до наших дней, в эпоху, когда научно-технический прогресс завораживал всех идеей возрастающего контроля человека над природой.

Обсуждая проблему, куда идет российская культура, мы говорим о возможном будущем культуры и цивилизации. Как всегда бывает при дискуссии на столь глобальные темы, в рассуждениях всех участников присутствовал философский компонент. Надеюсь, новых бед в настоящем мы не наделали, да и в будущем тоже.

С самого начала мы определили широкий масштаб обсуждения проблемы. Мы пришли к согласию, что судьбы российской культуры не могут быть отделены от судеб мировой культуры и что наиболее приемлемым сценарием развития мировой культуры и цивилизации на современном этапе выступает не односторонняя экспансия ценностей какой бы то ни было культуры во все регионы планеты, а диалог культур.

За последние полвека перемены в технологиях, окружающей человека предметной среде, образе жизни, судьбах народов протекали в режиме с обострением. Приобрели планетарный характер кризисы, вызванные развитием техногенной цивилизации. В человеческой истории ранее не было таких этапов, когда возникала реальная опасность деградации и гибели не отдельных народов, империй и культур, а всего человечества. Опасности ядерной катастрофы и разрушения основ цивилизации уже достаточно проанализированы. С развитием технологий они обострились, а рост терроризма значительно усиливает эти опасности.

Возрастающие риски ставят под вопрос традиционное для техногенной культуры отношение к научно-технологическим инновациям как к самоценности. Это одно из главных проблемных направлений цивилизационного развития. Важно выявить, существуют ли в рамках этого развития тенденции к формированию новых ценностных ориентиров.

А.С.ЗАПЕСОЦКИЙ:

— Вы видите их? В чем они состоят?

В.С.СТЕПИН:

— Они зарождаются внутри современной науки. Можно выделить две главные особенности науки, которые отличают ее от других форм человеческого познания. Первая состоит в ее нацеленности на исследование объектов, которые актуально либо потенциально могут стать предметами человеческой деятельности. Наука ищет закономерности, которым подчиняются эти объекты. Она как царь Мидас из древней легенды, который к чему бы ни прикоснулся — все становилось золотом. К чему бы ни прикоснулась наука — все для нее объект. Она может сделать предметом изучения любые фрагменты, аспекты и феномены мира: природные, социальные, человека, его деятельность, культуру, состояния человеческого сознания. Ко всему, что включено в сферу исследования, она относится как к объекту, подчиняющемуся определенным законам.

Конечно, такой подход не исчерпывает многообразия человеческого бытия. Поэтому при всей важности науки она не может заменить собой других форм человеческого познания и всего многообразия культуры.

Вторая характерная особенность науки — способность изучать объекты, не ограничиваясь только теми, которые включены в имеющиеся виды деятельности. Наука постоянно выходит за границы производства и обыденного опыта своей исторической эпохи и способна исследовать объекты, практическое освоение которых возможно лишь на будущих этапах развития цивилизации.

С этими двумя фундаментальными характеристиками научного познания органично связаны особенности ее средств, методов, производимых ею знаний как продукта научной деятельности, а также специфика внутреннего этоса науки. В его основе лежат два главных регулятива: установка на поиск объективного истинного знания и установка на постоянное наращивание такого знания (ценность новизны). Отсюда и два основных этических запрета, о которых я уже упоминал: на умышленное искажение истины в угоду тем или иным социальным мотивам и на плагиат.

Развитие науки долгое время основывалось на достаточности этих этических регулятивов. Они рассматривались как одно из выражений гуманистических ценностей, поскольку открытия науки и последующие технологические инновации полагались улучшающими человеческую жизнь, а значит, и соответствующими гуманистическим идеалам. Но в современную эпоху ситуация изменилась. В орбиту научного исследования были втянуты объекты, представляющие собой сложные саморазвивающиеся системы. Постепенно они стали доминировать на переднем крае науки. Примерами таких систем являются биологические объекты, рассматриваемые с учетом их эволюции, социальные объекты (общество и его подсистемы, в том числе и культура), взятые в их развитии, объекты современных нано- и биотехнологий, компьютерные сети и глобальная сеть — Интернет и т.д.

Саморазвивающиеся системы способны усложняться в процессе эволюции, в них возникают новые уровни организации, которые затем оказывают воздействие на ранее сложившиеся уровни систем и видоизменяют их.

Поскольку культура может быть представлена в качестве целостной развивающейся системы, методология ее изучения предполагает применение соответствующих системных представлений и идей.

Деятельность со сложными развивающимися системами имеет свои особенности. Она не является чисто внешним фактором по отношению к системе, а включается в нее в качестве компонента, актуализируя одни сценарии развития и понижая вероятность других. Но тогда развивающиеся системы становятся человекоразмерными. При их изучении важно выявить сценарии, которые могут иметь негативные последствия для человека, чтобы в эти ловушки не попадать. Такая оценка сценариев означает, что только внутреннего этоса науки уже недостаточно. Необходимо каждый раз соотносить требование поиска истины с гуманистическими идеалами, корректируя внутренний этос науки дополнительными этическими регулятивами. Такого рода корректировка сегодня осуществляется в форме социально-этической экспертизы научных и технологических программ и проектов.

Наука остается наукой. Ее фундаментальные установки поиска истины и роста истинного знания незыблемы, и социально-этическая экспертиза вовсе их не отменяет. Наоборот, она предстает как условие реализации этих установок. Это точка роста новых ценностей, возникающих в науке в рамках современной культуры. Не отказ от науки, а ее новое гуманистическое измерение предстает одним из важных аспектов поиска новых стратегий цивилизационного развития.

В этих изменениях научной рациональности открываются также новые возможности диалога культур. Многое из того, что новоевропейская наука ранее отбрасывала как ненаучные заблуждения традиционалистских культур, неожиданно начинает резонировать с новыми идеями переднего края науки.

Я обычно выделяю здесь три основных момента. Во-первых, восточные культуры (как и большинство традиционалистских культур) всегда исходили из того, что природный мир, в котором живет человек, — это живой организм, а не обезличенное неорганическое поле, которое можно перепахивать и переделывать. Долгое время новоевропейская наука относилась к этим идеям как к пережиткам мифа и мистики. Но после развития современных представлений о биосфере как глобальной экосистеме выяснилось, что непосредственно окружающая нас среда действительно представляет собой целостный организм, в который включен человек. Эти представления уже начинают в определенном смысле резонировать с организмическими образами природы, свойственными и древним культурам.

Во-вторых, объекты, которые представляют собой развивающиеся человекоразмерные системы, требуют особых стратегий деятельности. Эти системы наделены синергетическими характеристиками, в них существенную роль начинают играть несиловые взаимодействия, основанные на кооперативных эффектах. В точках бифуркации незначительное воздействие может радикально изменить состояние системы, порождая новые возможные траектории ее развития.

Установка на активное силовое преобразование объектов при действии с такими системами не всегда эффективна. При простом увеличении внешнего силового давления система может воспроизводить один и тот же набор структур и не порождает новых структур и уровней организации. Но в состоянии неустойчивости, в точках бифуркации часто небольшое воздействие — укол в определенном пространственно-временном локусе — способно порождать (в силу кооперативных эффектов) новые структуры и уровни организации. Этот способ воздействия напоминает стратегии ненасилия, которые были развиты в индийской культурной традиции, а также действия в соответствии с древнекитайским принципом “у-вэй”, который полагал идеалом минимальное воздействие, осуществляемое в соответствии с пониманием и чувством ритмов мира.

В-третьих, в стратегиях деятельности со сложными, человекоразмерными системами возникает новый тип интеграции истины и нравственности, целерационального и ценностно-рационального действия. В западной культурной традиции рациональное обоснование полагалось основой этики. Когда Сократа спрашивали, как жить добродетельно, он отвечал, что сначала надо понять, что такое добродетель. Иначе говоря, истинное знание о добродетели задает ориентиры нравственного поведения.

Принципиально иной подход характерен для восточной культурной традиции. Там истина не отделялась от нравственности и нравственное совершенствование полагалось условием и основанием для постижения истины. Один и тот же иероглиф “Дао” обозначал в древнекитайской культуре закон, истину и нравственный жизненный путь. Когда ученики Конфуция спрашивали, как понимать “Дао”, то он каждому давал разные ответы, поскольку каждый из его учеников прошел разный путь нравственного совершенствования.

Новый тип рациональности, который в настоящее время утверждается в науке и технологической деятельности и который имманентно включает рефлексию ценностей, резонирует с представлением о связи истинности и нравственности, свойственным традиционным восточным культурам. Наука становится одним из важных факторов диалога культур Востока и Запада.

 

 

 1 Публикуется с сокращениями.