Джумаев Александр Бабаниязович — родился в 1953 году, окончил Ташкентскую государственную консерваторию по специальности музыковед-искусствовед и аспирантуру НИИ искусствознания им. Хамзы. Кандидат искусствоведения. Научные интересы: история музыкальной культуры Средней Азии, ислам и музыка, средневековые письменные источники по музыке, культурная политика Средней Азии. Живет в Ташкенте.

Стратиграфия разлома

Прошло двадцать лет, как республики бывшей советской Центральной Азии, или по-старому — Средней Азии и Казахстана, отцепленные от “общего состава” СССР (“отцепить среднеазиатский вагон”, как говаривали в центре некоторые идеологи — “прорабы перестройки”), были вынуждены приступить к строительству собственной национальной государственности — независимой. (В каждом из новых государств ныне есть сторонники и иного понимания исторического процесса — концепции многолетней, многовековой и даже тысячелетней перманентной национально-освободительной борьбы против захватчиков-колонизаторов и тоталитарного строя). Это “происшествие” поначалу не вызвало в нашем регионе никаких массовых серьезных возмущений, потрясений или даже эмоций. К концу перестройки трудящиеся были настолько замордованы экономическими проблемами и “новыми открывшимися обстоятельствами” из истории строительства социализма, что не до политики было, тошнило от нее. Трагическое исключение — Таджикистан, но его с лихвой хватило на весь регион. Тем не менее можно было видеть, что происходящее все же по-разному воспринималось разными группами населения республик Центральной Азии. По крайней мере, три неравномерные по численности заинтересованные группы явно просматриваются. По субъективным наблюдениям автора — пассивного участника событий в “среднеазиатском сегменте” истории трагического распада СССР — это: массы трудящегося населения, оппозиционно-протестная группа (или группы) и субъекты перемен — будущие собственники, нарождающийся класс. А все остальное шло по более-менее сходному сценарию.

Конечно, мы вполне отдаем себе отчет, что это большое упрощение; тема распада СССР и крушения социализма — одна из сложнейших и самых болезненных в современной историографии на ближайшие десятилетия. Сколько уже было сказано и написано — и будет еще и еще — в попытках осмыслить происшедшее и происходящее. Регион же Средней Азии — случай особый, имеет свою специфику. Но дело даже не в этом. Что случилось, то случилось. Дело в другом: оправдались ли надежды тех, кто мечтал о лучшем, о собственном пути развития, о национальном строительстве, о свободе? Что было и что стало, что потеряли и что приобрели, и куда теперь все это движется?

Основная многомиллионная масса трудящихся совсем не предполагала полной и окончательной независимости и распада большой страны, так же как и смены политической и социально-экономической системы, то есть фактически — контрреволюционного переворота или поворота. Не было в регионе и длительной антисоветской идеологической подготовки, как в России. Хотя все чувствовали необходимость каких-то (не всегда ясно формулируемых) перемен при сохранении базовых элементов системы. Совсем не предполагали трудящиеся потерять основные социальные завоевания социализма: бесплатную медицину, бесплатное образование, гарантированные рабочие места и зарплаты, гарантированный оплачиваемый отпуск, оплату бюллетеней по болезни, бесплатные или льготные путевки, детские сады и пионерлагеря, возможность получения бесплатного жилья, символическую плату за коммунальные услуги, контроль за качеством продуктов питания (пусть не в таком, как ныне, ассортименте, зато без вкусовых заменителей “идентичных натуральным”, и по доступным ценам), стабильный правопорядок, социальную защищенность и проч. И это только материально-экономическая составляющая. О культурном содержании — разговор отдельный. Теперь все это очень легко высмеять, если имеешь в кармане скромненько пару-тройку тысяч “зелеными” в месяц и к ним квартиру-“нехрущевку”, иномарку и т.п. Но главное — не предполагала масса трудящихся, что и сама она, и ее элитная часть пролетариат-гегемон (вместе с крестьянством и народной интеллигенцией) будет подвергнута экзекуции для превращения из значимой общественной силы и лидирующего класса в деклассированный элемент, в люмпенов, наемных работников (а чаще всего — рабов) на российских и иных строительных площадках и сельскохозяйственных плантациях, в качестве поденных рабочих и нянек-сиделок в дальнем зарубежье. “Советский человек” — звучало достаточно весомо — был в одночасье “поставлен на место”, низведен до уровня третьеразрядных африканских племен. Конечно, в каждой республике процесс проходил по-разному и в различном объеме. Наиболее болезненно и трагически, с расколом общества на противоборствующие стороны и с сохранением и поныне у значительной части людей, включая интеллигенцию, веры в идеалы социализма — в Таджикистане. Трудящиеся никак не предполагали такого поворота. Но когда очухались, было поздно. Пролетарии не “соединились”, и основная масса трудового народа так ничего и не поняла: что теряют, кто пришел, что приобретают и что будет?

А тут еще вовремя подключили масскультуру. Памятник бы поставить тому, кто это предложил, вполне заслуживает. Один за другим пошли американские и латиноамериканские сериалы, и страна уставилась в “ящики”. И такое увидела и открыла для себя, о чем не знала аж с 1917 года. Оказалось, что и богатые тоже плачут, страдают и даже внезапно умирают. И среди них много честных и благородных людей, готовых поделиться из своих трудовых накоплений. И что и для них деньги не с неба падают, а зарабатывают они их тяжелым трудом, размышляя много и упорно, что бы еще такое сотворить. И это по-своему утешало. Сердобольный и наивный среднеазиатский народ в массе своей поверил и стал сопереживать (предвкушая появление собственных благородных богатых). Не раз случайно приходилось быть свидетелем сценки вроде такой: пожилые узбечки (впрочем, национальность тут не имеет значения, можно заменить на любую другую среднеазиатскую), столкнувшись на базаре, горячо обсуждают очередную просмотренную серию. Одна говорит: “Вчера смотрела? Какой негодяй этот Хулио, а!” Другая возражает: “Эээ, твой Рамирес лучше, что ли? И он хорош, мерзавец, настоящая скотина!” Пока они так препирались, полным ходом шел обвал, хапуг и передел. “Интеллигентные люди” не спали ночами, сутками, исхудали и временно поизносились, прокручивая огромные капиталы — месяцами не выплачивавшиеся целым заводам зарплаты, социальные пособия и прочее, перемещая (нередко на собственном горбу) денежные средства из одного региона в другой, из центра в регионы и обратно, из страны за рубеж… Сам шайтан позавидовал бы такой энергии. Теперь-то, конечно, все они поуспокоились чуток — в галстуках и белых сорочках, при охране и иномарках — дело сделано. Так, незаметно для трудящихся масс, изменялся социальный строй, и общенародное государство трудящихся превращалось в новое классовое государство с очень богатыми и очень бедными. А средний класс, говорят, — в процессе формирования.

Между тем поезд уходил все дальше и дальше, оставляя по обе стороны колеи отцепленные и разбросанные вагоны (у Чингиза Айтматова, если помните, как бы наоборот: движение шло в двух направлениях — “поезда шли с востока на запад и с запада на восток…”). Тут и народу, надо признать, предоставили долгожданную экономическую и вообще “свободу”, объявили или дали понять (в каждой стране на свой национальный манер): “Свободен! Делай, что хочешь! Но только смотри, не залезай на мое джайлоу (высокогорная летовка-пастбище)!” И народ, то есть его активная предприимчивая часть, похоже, даже обрадовался — свобода! И пошел куролесить по необъятным просторам бывшей страны Советов и прилегающим территориям “с востока на запад и с запада на восток” — кто с матерком, а кто и с “топорком”, но все с большущими баулами и сумами. Спасибо китайцам, скромному народу-труженику — и за что их ругают, непонятно, — что так оперативно и без лишней пропагандистской шумихи обеспечили гигантскую страну баулами и дешевыми товарами. Теперь-то, конечно, и это почти что позади. Уже не дадут так просто проехаться и порезвиться — все поделено и урегулировано централизованно, а собственность, как известно, “неприкосновенна и охраняема законом”. Были, конечно, и в нашем регионе отдельные представители народов — журналисты, ученые-востоковеды, этнографы, общественные деятели, — которые пытались по-своему не забраться, конечно, а разобраться с “чужим джайлоу”: мол, где справедливость? Почему не по справедливости?”. Но им почему-то фатально не везло: один утонул — зачем-то полез зимой в озеро, не умея плавать; другой случайно застрелился на охоте, направив дуло не в ту сторону; кто-то сгорел в машине, прикуривая от зажигалки, или зачем-то выпрыгнул из окна гостиницы, перепутав этажность; или уж совсем нелепое — изнасиловал невинную девушку, и так далее и тому подобное, в каждой стране по-своему… Нельзя не вспомнить и про Россию, небезразлична нам эта страна, и все, даже те, кто ругает ее, посматривают в ее сторону практически каждый день через экран телевизора или монитор компьютера, вдохновляясь и осваивая ее “уникальный опыт” построения “нового демократического общества”. Да и просто так, в духе традиционно любимой всеми среднеазиатскими народами, особенно горожанами, формы развлечения с приятным зрелищем — тамаша. На какие только лишения и приключения не шел раньше среднеазиатский человек ради тамаша. А тут тебе бесплатно — смотри и смотри. (Спрашивают иногда некоторых после каких-либо происшествий или экстремальных ситуаций: “Ты зачем туда пошла-то, там же стреляли, могли ведь и убить нечаянно?” — “Ну, как зачем? Из-за тамаши пошла, ни о чем не думала больше”.) А там-то уж, на российских просторах, так разгулялась душа “экономически свободного человека”, что не только азиатский, но и весь остальной мир вот уже двадцать лет содрогается. “Двадцать лет, которые потрясли мир”.

Была и организованная оппозиционно-протестная часть народа, которая выступала с программными заявлениями, тиражировала документы и буйствовала на улицах и площадях столичных городов под руководством писателей, поэтов и поэтесс, историков, творческой интеллигенции — застрельщиков перемен. Помню, как предупреждали по субботам из школы в прилегающем к площади Ленина районе Ташкента — “сегодня детей в школу не приводите, будет демонстрация”. К этой “группе товарищей-господ” периодически наезжали из центра эмиссары с советами — “гнать в шею коммуняков и брать власть в свои руки”. Но и она, эта вздыбившаяся часть в 100—200 тысяч (вместе с массовкой), тоже не предполагала такого поворота событий — развала страны, наступления хаоса и смены политической и социально-экономической системы. Хотели демократических перемен, большей политической независимости от центра, родного языка, возвращения к национальным формам и традициям жизни (что обещал еще в 1917 году В.И.Ленин трудящимся мусульманам России и Востока: “Устраивайте свою национальную жизнь свободно и беспрепятственно”), избавления от разных монополий — партийной номенклатуры, монокультуры хлопка, зерна, свеклы, от идеологического и экономического диктата центра, от засилья русского истеблишмента в руководстве страной, хотели усиления национального присутствия, экономических реформ, свободного выезда за рубеж, “социальной справедливости”, введения латиницы или арабицы (у кого как, лишь бы подальше от кириллицы) и т.д. и т.п. И эта часть, во многом сформулировав ход изменений и даже реально повлияв на принятие последующих реформ в каждой из республик, оказалась вскоре одной из самых обделенных и забытых, отнюдь не у руля, и даже не у дел. (К примеру, Туркменбаши, придя к власти, первым делом закрыл Союз писателей как логово “инакомыслия” и оппозиционной национальной вольницы, а вот Союз художников сохранил — кто же будет мастерить бюсты будущего отца нации?) Конечно, главное, что получила эта группа, так же, как простой народ — и это немало, — свободу. Езжай куда хочешь, и лучше поскорей, и твори где хочешь, но только не влезай куда не следует (имеется, конечно, в виду то же самое “джайлоу”). И значительная часть кадрового состава гуманитарной и технической интеллигенции в каждой из стран устремилась в разные стороны — кто на Запад, кто в Россию, а кто в другие сферы деятельности по месту проживания. Советская наука как целостное историческое явление развалилась. Отвлекаясь, скажем, что культура и наука, пожалуй, единственные области, которые повсеместно на территории бывшего СССР оказались невстроенными в так называемые “рыночные отношения” и стали предметом рыночной вакханалии и даровой эксплуатации как со стороны государственных структур, так и со стороны “инициативных товарищей”.

Пожалуй, полностью, стопроцентно происшедшее внутри наших стран совпало с желаниями и устремлениями лишь одной группы — и это группа поистине очень дальновидных и умных людей. Очень маленькая элитная группа, большей частью объединенная в “партию” (хотя не у всех и партийные билеты были), которая к тому времени (к началу 1990-х) уже не знала, что делать с образовавшимися накоплениями. Сколько можно хранить наличку, слитки из драгметаллов и монеты царской чеканки в трехлитровых бидонах, матрацах, под деревьями в саду?! И когда уже наконец можно будет пустить все это в дело? Вопрос из разряда “быть или не быть”. Без всякого раскаяния и сожаления, даже и с гордостью рассказывал мне бывший председатель одного среднеазиатского совхоза, как в свое время по итогам года заносили десять тысяч рублей первому секретарю райкома (эта должность уже давно была покупной). И притом и план выполняли, и себе оставалось, и работникам, чтобы реализовали излишки продукции на базарах по рыночным ценам. “А зачем?” — спросил его. “Как зачем? Странный вопрос задаешь, неужели не понимаешь? Ведь это секретарь помогал с фондовыми материалами, ГСМ и всем другим нужным в хозяйстве, чтобы без всякого там дефицита и прямиком”. — “И все заносили?” — “Да, наверное, почти все”. — “А сколько же было у вас в районе колхозов-совхозов?” — “Да десять—двенадцать, пожалуй, было”. — “И как давно стали заносить?” — “До 85-го года изредка, в виде подарков, а уже после 85-го пошло регулярно, каждый год”.

Нетрудно представить, сколько от доперестроечных времен, а потом через интенсивную перестройку и к моменту распада СССР собралось накоплений у этой группы людей. Но что они могли с этим поделать? Ждать, когда придут, заберут и посадят? Или когда объявят амнистию капиталам? И потому никто даже не пикнул, когда стали валить страну, не поднялся, не застрелился из идейных соображений в своем кабинете. Теперь почти все они или их дети — при деле, контролируют и распределяют элитные рабочие места, ресурсы, стратегические материалы через разные фирмы, компании, общества, банки, имеют недвижимость, валютные счета в разных западных странах. И самое интересное и уникальное: многие из них ныне с удовольствием сообщают в устных признаниях и письменных воспоминаниях, что никогда не верили в социализм и тайно ждали его краха. Для них жизнь вошла в новое, неведомое ранее, но теперь уже привычное русло. “Жизнь для них — красотка”, — как сказал один арабский поэт-певец из городских низов. И понимаешь, как смехотворно ничтожны и самонадеянны были советские интеллигентские рассуждения о гуманизме и прогрессивных переменах, о пробуждении доброго в человеке, понимаешь, кто реально хозяин в этой жизни, какие силы на деле выходят на авансцену истории, когда рушится власть. Теперь уже оставалось только смириться. Даже в России и в Украине, где несоизмеримо мощнее и раскованней интеллектуальный потенциал, и то ничего не могут поделать. Как будто гигантской волной всех несет в одном направлении. Все все знают до мельчайших подробностей, все вам разъяснят без изъянов и утайки, а поделать ничего не могут. Наоборот, думают, как закрепить то, что уже есть, угомонить “алармистов” (это тех, кто бьет тревогу), не допустить скатывания страны к новому хаосу. Даже некоторые крупные российские ученые говорят и пишут: надо наконец понять и признать, что ресурсы должны принадлежать элите (то бишь олигархам), и научить элиту распоряжаться ресурсами по закону (то бишь отдавать какую-то, ну хоть бы небольшую часть прибыли обществу).

Одно время многим казалось, что это временщики. Кругом стали говорить и писать: временщики, временщики... Вот уйдут они, мол, или вымрут, и тогда все будет хорошо. Стал искать в литературе, кто же такие эти временщики, и нашел у одного китайского поэта еще аж периода династии Сун: “С былых времен временщики несут // Отчизне только нищету и горе”. Но оказалось, что ошибка вышла, еще одна опасная интеллигентская иллюзия. Никакие они не временщики, они надолго, если не навсегда.

Теперь надежды остались по другому поводу: на то, что они все же договорятся между собой и внутри стран, и в большом постсоветском пространстве, и в регионе, что не вцепятся друг в друга (обнимаясь и произнося речи о вечной дружбе при встречах) и не вовлекут в это дело народы, а будут постепенно, не сами, конечно, а их дети и внуки, облагораживаться в гарвардах, коламбиях, кембриджах, а потом (если, конечно, вернутся оттуда обратно) начнут естественными методами, на примере собственной жизни насаждать демократию и у нас, выстраивать соответствующие отношения внутри региона. Но что такое демократия у нас, если не узаконенная гарантия мирного сосуществования разных интересов, разных типов людей — жиганов-разбойников и мирных граждан-нестяжателей? Среди последних вполне может быть и бизнесмен-предприниматель, создающий материальные ценности собственным трудом, а среди первых — бывший пролетарий. Давно еще говорили об этом в народе: чтобы “и волки сыты, и овцы целы”. Это большевики и Советы все перепутали, хотели волчий норов человеческий укротить раз и навсегда, сделать ему (выражаясь по-нашему, среднеазиатскому) как следует обрезание. Но не тут-то было, живуч оказался норов, и “теперь живее всех живых”. Наступили времена борьбы за баланс интересов через механизмы демократии, то есть признания и за волками законного права на свой промысел (впрочем, первая часть пожелания вполне сбылась — “волки сыты”). И такая битва у нас только разворачивается, а во многих других странах мира она уже давно идет, в той же Европе, глобально. Оттуда и идет эта глобальная идея, чтобы сначала насадить везде демократию по одному раскладу и шаблону, а потом через нее решать проблемы “овец и волков”, или иначе “работников и работодателей”. Но у нас здесь шансов меньше. Порода волков совсем другая, не облагороженная вековыми традициями капиталистической культуры, отношений “труда и капитала”. Так что надежда слаба и иллюзорна, и это показали сначала катастрофические события гражданской войны в Таджикистане, а теперь и недавние, уже вторично, кровавые события на юге Кыргызстана.

Да и человек — и самый что ни на есть простой, и на всех других социальных уровнях, сверху донизу — стал по-настоящему раскрываться. Огромный, мохнатый, похожий изнутри на своего далекого предка (а внешне может предстать чистым красавчиком), образно говоря, сокрушающий дубиной из-за куска добычи (или успеха в жизни) своего соплеменника любого возраста и пола, будь то дитя малое или бабушка — божий одуванчик. И не только на просторах России, но и на всей территории бывшего СССР, в том числе и в Центральной Азии, только что в разных пропорциях к общему числу населения. Но и народ, во всяком случае, его большая часть, тоже уже не тот, не советский, изменился во многом, “перевоспитался”, переквалифицировался, рассосался по своим частнособственническим интересам и национальным идеям.

Как ни крути, как ни верти, а это, возможно, и есть один из главных итогов двадцатилетия в нашем регионе — истребление/исчезновение “советского человека”, “советского трудящегося” и активной его части — пролетариата. Они ушли вместе с порушенными заводами и фабриками, вместе с исчезнувшей промышленной инфраструктурой социализма, вместе с идеями братства народов, единения трудящихся, пролетарского интернационализма, интернациональной взаимопомощи и т.п. Как только не поизгалялись за эти годы над этими понятиями и в научных исследованиях, и в популярных телешоу, сведя их на нет как ложные и фальшивые. Но что взамен-то, если грянут возможные столкновения и потрясения? (А никто гарантий не дает, наоборот — пророчат и пророчат, да и грянули уже местами.) В идейном плане — ничего, никакой объединяющей идеи, только голые национальные интересы у каждого государства и их жесткое противостояние, идея этнонационального превосходства, изолированных “великих историй” и национального эгоизма. А реально “в случае чего” — спецназ и “силы быстрого реагирования” извне. И то, если захотят — Россия ли, ШОС ли, НАТО, США. А если захотят, то ведь надо еще и успеть. На юге Кыргызстана не захотели или не успели, Бог его знает почему. Может, потому, что нечего там было охранять. Ну, нет на юге Кыргызстана большой нефти, что поделаешь, стоит посреди города Ош одна только Сулейман-гора со следом ступни святого Сулеймана. Никак не вывезешь.

Итак, идет нарождение и рост “нового демократичного человека”, “современника нашей динамичной эпохи”. Он же одновременно и “национальный человек” с новым “национальным сознанием и мышлением”. Хотя “советский человек” и ушел из Центральной Азии, но “советское” в новом нарождающемся человеке не исчезло (три-четыре поколения — не шуточки) и, похоже, оно уже абсолютно неистребимо, что бы ни говорили некоторые ученые или политики. Это теперь один из неотъемлемых компонентов национальной психологии каждой из новообразованных наций. Компонент этот многосложный, он соединился с другими чертами и привычками, в нем есть многое и всякое. Образовался сложнейший синтез старого и нового, и он в своем спектре дает интереснейшие результаты для научного и художественного осмысления. Особенно в нашем Центрально-Азиатском регионе, в пространстве многих культурных влияний и традиционного распространения ислама. Но пока, как можно судить, особого интереса у писателей, публицистов, драматургов к этой теме нет. Многие теперь погрузились в идеализацию нового, основанного на давно забытом старом. И двинулись в обратном направлении, но точно так же, как и раньше: почему-то скачком (если помните, “от феодализма в социализм, минуя капитализм”, а теперь — от нынешнего недоношенного капитализма, минуя стадию прошедшего социализма с его разнообразным опытом, и сразу в “расцвет феодализма”). Попробуй теперь разберись, кто он, этот новый среднеазиатский национальный человек. Можно, конечно, попробовать, если соединить недавнее советское и далекое историческое прошлое, причем из разных эпох, с новейшей национальной действительностью. Но, принимая во внимание хрестоматийное ленинское — “не забывать основной исторической связи, смотреть на каждый вопрос с точки зрения того, как известное явление в истории возникло, какие главные этапы в своем развитии это явление проходило, и с точки зрения этого его развития смотреть, чем данная вещь стала теперь”.

Советизация как культурный

Советизация для Средней Азии была, как известно, прежде всего модернизацией. Модернизация охватила не только собственно экономическую сферу, но и все другие стороны жизни. Пять главных китов модернизации, проведенной большевиками решительными и ускоренными темпами, составляли (на первом этапе) — земельно-водная реформа, раскрепощение женщины-мусульманки, создание новой советской системы образования и индустриализация и коллективизация (на втором этапе). “Насилие — повивальная бабка истории”, — заметил Маркс. Мысль жестокая и трагичная, но что поделаешь, попробуйте-ка опровергнуть. Будь то создание империи Чингисхана, или централизованного государства Амира Темура, или даже образование Соединенных Штатов Америки, нынешнего защитника универсальных демократических принципов во всем мире, или совсем недавние события новейшей истории — раздел Югославии и других стран. Так же и советская социалистическая революция в Туркестане и Средней Азии. Однако в отличие от всех остальных исторических примеров революция в Туркестане — несмотря на все ее перегибы и перекосы, грубые ошибки и тяжкие испытания, голод и холод, гражданскую войну — была все же принята широкими слоями простого народа. Что бы теперь ни писали и ни говорили. В этом ее кардинальное отличие от всех остальных случаев исторического насилия. Простой народ поддержал советскую власть, которая открывала ему реальную возможность построить свою жизнь собственными руками, давала право на многие духовные и материальные блага. Это была власть народа и власть для народа, и народ понял это. Великая идея овладела массами. На тысячах документальных фотографий центрально-азиатского происхождения 20-х, 30-х, 40-х годов прошлого века мы видим лица воодушевленных и одухотворенных людей, неподдельный энтузиазм и оптимизм, с которым поднялся народ на строительство новой жизни. Тысячи и тысячи людей от сохи, с самых низов были подняты к высотам общественной жизни. Трудно найти аналог этому процессу в истории человечества. Была ли в регионе альтернатива большевистскому, советскому пути развития? Разумеется, была, и она теперь в центре внимания новых национальных историографий (некоторое исключение, кажется, наблюдается в Таджикистане, где изучается также и опыт социалистического строительства). Буржуазно-национальная торгово-промышленная элита и джадидская интеллигенция вкупе с российскими деятелями и западным капиталом готовы были предложить иной путь — национального буржуазно-демократического капиталистического развития, который можно связать с упомянутым “принципом” (конечно, в случае благоприятного расклада) — “и волки сыты, и овцы целы”. Впрочем, здесь нужно скорректировать с учетом ситуации: “и волки сыты, и овцы частично целы”. Возможные итоги такого развития можно представить по таким странам, как Афганистан, Пакистан, Бангладеш и др. Совсем не плохие страны, и тоже с богатейшим культурным наследием, включая собственный античный пласт, входившие в великие цивилизации древности. Только все там иначе. Огромная масса глубоко самобытного населения, сохранившего в неизменности и целостности свои богатые древние традиции (по которым у нас сейчас тоскуют некоторые ученые-историки из старой номенклатурной когорты и новое поколение экстерном обученных на Западе продолжателей “советологии”), и охраняемая автоматчиками в своих виллах высокообразованная (выученная в кембриджах и коламбиях) буржуазная элита. Конечно, немного утрирую, но в принципе так оно и есть. Рассчитывать на то, что, приди у нас в Туркестане к власти буржуазная элита или басмаческое (или, как теперь говорят, повстанческое) движение, и здесь прошел бы европейский или хотя бы турецкий вариант развития, не приходится, просто смешно. Стали бы они вам строить жилые массивы на сотни тысяч населения с бесплатным жильем и комплексной инфраструктурой! Об остальном и не говорим. Уже и теперь видно по просторам Центральной Азии — “Война хижинам, мир дворцам!”. Но парадокс состоит в том, что эту
роль — роль переходного периода к полной независимости сыграла, не предполагая того, советская власть. Именно советизация “повинна” в становлении национального сознания, национального духа, в создании мощного экономического и культурного фундамента, ставших в итоге основанием для перехода к нынешнему независимому национальному строительству. Альтернативная же идейная основа — внушительная просветительская (джадидская) гуманитарная база — в советское время практически была выведена из общественного оборота и никак не могла воздействовать на формирование национального самосознания. Конечно, она была известна специалистам-историкам, востоковедам. Но и она, как оказалось, по ряду своих идей и постулатов не противоречила концепции культурного строительства советской власти, хотя и базировалась на иных идейных основаниях.

Культурным основанием модернизации, ее неотъемлемым компонентом стал повсеместно светский путь развития. Исключительно светская направленность советского культурного строительства базировалась на философии материализма. А одним из его ключевых принципов являлся атеизм. Материалистический дух в своем первоначальном виде был диаметрально противоположен местному тотальному мистическому и фаталистическому мироощущению. Эти два мировоззрения столкнулись в бескомпромиссной борьбе. Для многих мыслящих людей, как из среды национальной интеллигенции, так и русских деятелей, было очевидно, что привносимый материализм с европейской базой источников не сможет утвердиться в сознании местных народов. А если и утвердится, то формально, поверхностно и ненадолго. (В итоге он, конечно, породил исключительно интересные двойственные формы.) Так как вся его источниковая база, даже в самых лучших европейских мыслительных конструкциях, не имеет корней в исламской культуре. А если и имеет, то только в сложных и высоких интеллектуальных сравнениях, далеких от реальной умственной жизни основной массы мусульман. Мусульмане имели совсем иную идейную базу в виде многовекового исламского письменного наследия и гигантской, можно сказать, тотальной устной народной традиции с местными доисламскими напластованиями. Конечно, мы не имеем в виду отдельных просветителей-джадидов, безусловно, ярких и талантливейших личностей, ратовавших за освоение европейской и русской культуры, которые представляли все же исключительное явление. К тому же многие из них строили свои концепции на базе обновленной исламской догматики.

Но еще до большевиков, во второй половине XIX века, была высказана русскими интеллигентами — участниками процесса завоевания и освоения Средней Азии и получила определенное хождение некая “теория” о богатом духовном прошлом древней Средней Азии, растерянном в последние века междоусобиц и иноземных нашествий. Средняя Азия считалась многими колыбелью мировой цивилизации, а некоторыми возбужденными умами — даже землей с библейским патриархальным прошлым. Если и не ставилась задача, то высказывалась мысль о необходимости вернуть народам Средней Азии их великое духовное прошлое. Возможно, для кого-то эта мысль служила даже оправданием происходящего колониального завоевания. Мол, идем восстанавливать древнюю цивилизацию.

Когда же наступила революция, оказалось, что у этой идеи кроме прямых социальных задач есть и некая метаидея, или метазадача — Россия и азиатский мусульманский Восток как единое духовное целое противостоят механистическому Западу. Это единение понималось как попытка остановить превращение западной бездуховной техногенной и эксплуататорской цивилизации в лидера мирового исторического процесса и претендента на мировое господство. Ярко и образно отобразилась эта метаидея в художественных творениях предреволюционного и революционного времени. В те же революционные годы в российской научной гуманитарной среде опять зазвучали высказывания об Азии как “прародине и учительнице человечества”. А в среде самих революционеров она получила хотя и жесткое, но близкое к художественному, почти мистическое образное оформление. Примечательны известные слова Сталина в его статье 1918 года “С Востока свет”: “С Востока свет! Запад с его империалистическими людоедами превратился в очаг тьмы и рабства. Задача состоит в том, чтобы разбить этот очаг на радость и утешение трудящихся всех стран”.

Не случайно, много позже, в годы начавшейся смертельной борьбы советского народа с фашизмом и его расистской идеологией, зазвучали призывы советских ученых-среднеазиатоведов вспомнить, кем были мы (узбеки, таджики, казахи и другие среднеазиаты) и кем они (германские фашисты) в далеком прошлом. Крупнейший советский историк и археолог, выдающийся организатор науки и исследователь цивилизации Древнего Хорезма С.П.Толстов писал в своей брошюре “Древняя культура Узбекистана”, опубликованной на русском и узбекском языках в Ташкенте в самый разгар войны (в 1943 году): “Мы пытаемся показать здесь, как развивалась высокая и богатая цивилизация древнего Узбекистана, как влияла она на развитие соседних и далеких народов, какие культурные ценности, созданные в древнем Узбекистане, вошли в сокровищницу мировой цивилизации тогда, когда грубые и дикие предки современных фашистов еще влачили жалкое существование в мрачных лесах и болотах тогдашней Германии, постепенно перенимая у “низших рас” зачатки культуры”.

Сразу же после революции Советы, столкнувшись с богатейшим духовным наследием народов Средней Азии, приступили к формированию концепции освоения лучшего (прогрессивного) в национальном наследии прошлого. Прогрессивное понималось не только как атеистическое и соответствующее классовым интересам пролетариата и трудящихся. Классовый подход никак не мог охватить всю совокупность гигантского наследия. Такие крайности были в годы революции, случались они и позже, но не они определяли магистральное направление развития исследовательской гуманитарной мысли в регионе. Под прогрессивным понимался прежде всего созданный в рамках исламской цивилизации огромный гуманистический пласт культуры. А это — десятки выдающихся мусульманских ученых, философов, поэтов, писателей. Советская наука выдвинула концепцию освоения лучшего и самого значимого в национальном наследии прошлого. И не только выдвинула, но и успела за 70 лет проделать огромную работу по ее реальному воплощению в жизнь в каждой из центрально-азиатских республик. Работу, сравнимую с работой европейских центров востоковедения, начавших систематическую публикацию памятников еще с XVIII века. Но, что принципиально отлично здесь от политики Советов — Европа занималась этим только для внутренних нужд, для читателей европейских стран, своих специалистов, а отнюдь не для жителей колоний, тем более, не издавала эти памятники по скромной цене, доступной простому народу. Вряд ли можно сомневаться, что выполнение такой задачи для национальных культур народов Центральной Азии едва ли взяло бы на себя и правительство Российской империи, при всем известном выдающемся вкладе российского дореволюционного востоковедения в изучение Востока.

Возьмем только этот вид культурного (письменного) наследия (о других нет возможности здесь говорить), так как он порождает различные точки зрения и споры. В регионе немало историков, а особенно любителей истории из числа журналистов, поэтов, писателей, которые в последние два десятилетия среди обвинений в адрес советской власти выдвигают и то, что она лишила коренные народы их духовного наследия, их традиций, культурных ценностей, включая и духовное суфийское мироощущение, суфийскую философию жизни. Вопрос вообще запутанный. В Узбекистане, например, и раньше существовали две противоположные оценки состояния этого явления. Помнится, предпоследний первый секретарь компартии Узбекистана как-то с досады сказал, что в этой стране ученые только и занимаются, что востоковедением. Не прошло и двух-трех лет, как было заявлено совершенно противоположное: что наше востоковедение вообще ничего не сделало и не исследовало и что только теперь мы должны приступить к этому делу как следует. А один поэт даже заявил, что, мол, восемьдесят тысяч манускриптов, хранящихся в Институте востоковедения, не вернули народу, никто ими не занимается, и лежат они мертвым грузом. И действительно, по правде говоря, что только не лежит у нас, да и по всему миру мертвым грузом.

В программе возрождения духовного и культурного наследия народов Центральной Азии в советское время изначально было очень правильно определено приоритетное направление работы. Не было мелкотемья и дробности, а взят был ориентир на самые крупные и выдающиеся фигуры прошлого, можно сказать, титанов мысли, общепризнанно вошедших в историю мировой культуры. К примеру, в Узбекистане — это Алишер Навои, Захир ад-Дин Бабур, Абу Райхан Бируни, Ибн Сина (Авиценна), Захир ад-Дин Бабур, Фараби и многие другие. Возьмем Алишера Навои, ставшего олицетворением узбекской национальной культуры, ее фундаментом, неисчерпаемым источником для развития и вдохновения. Алишер Навои — это все равно что Пушкин для русской культуры, и наоборот. Тексты Навои и исследования о нем стали появляться еще в 30-е годы, если не раньше. Издания, выполненные на высоком текстологическом уровне, в оригинале и в переводах на русский язык, сделанные лучшими переводчиками того времени, выходили в свет огромными даже по тем временам тиражами, не сопоставимыми с нынешними. Такой масштаб исследований и публикаций мог быть осуществлен только благодаря огромным вложениям государства и работе многих первоклассных ученых. Так, каждый том четырнадцатитомного издания сочинений Навои на узбекском языке в кириллице, осуществленного в 1960-е годы, выходил тиражом по десять тысяч экземпляров. Начатое параллельно в те же годы десятитомное издание на русском языке выходило в Ташкенте тиражом по 50 тысяч экземпляров каждый том (учитывалось распространение и за пределами республики в русскоязычной среде). И попробуйте теперь их найти, несмотря на такие тиражи. Отдельные красочно оформленные издания сочинений Навои выходили тиражами 10—15 тысяч экземпляров. Основные его сочинения издавались также в виде текстов в арабской графике или в факсимильном воспроизведении рукописей (от одной до трех тысяч экземпляров). Нужно особо отметить, что все издания 30—60-х годов отличало отменное качество, они имели оригинальное художественное оформление с тонко выраженной восточной стилистикой. (В качестве противоположного примера, к большому сожалению, можно назвать завершенное в 2003 году двадцатитомное полное собрание сочинений Алишера Навои в оригинале. Оно вышло на газетной бумаге, в соответствующем по качеству переплете разных цветов, с аляповатым дизайном; тираж каждого тома — одна тысяча экземпляров.) Даже в годы Великой Отечественной войны издание сочинений Навои осуществлялось на высоком по тем временам уровне книжного дизайна и большими тиражами. В предисловии к одному из них (Ташкент, 1943 год) сказано: “В грозные дни Великой Отечественной войны выпускает наше издательство прекрасное произведение великого узбекского поэта и мыслителя Алишера Навои — поэму “Лейли и Меджнун”. В эти дни, когда фашистские варвары несут человечеству убийство и мрак, возврат к звериным обычаям первобытного человека, смерть всех достижений человеческой культуры и искусства, в эти дни Советский Союз наравне с другими свободолюбивыми странами отстаивает не только свою честь и свободу, но и свою культуру. Издание поэмы “Лейли и Меджнун”, проникнутой высокими принципами любви и братства, сейчас особенно своевременно”.

О тиражах других восточных авторов, в том числе средневекового периода, и говорить не приходится. Так, к примеру, сочинение писателя XIX века Хиромий “Чор дарвеш” (“Четыре дервиша”), популярное в народе, было опубликовано в 1960 году на узбекском языке тиражом девяносто тысяч экземпляров. Менее известные авторы средневекового времени издавались в 50—70-е годы для широкого читателя тиражами от 10—15 до 25 тысяч экземпляров. Среди них поэты и поэтессы Хислат, Толиб Толиби, Факирий, Мужрим-Обид, Дилшод, Алмаий, Увайсий и многие другие. Тиражом 25 тысяч экземпляров был издан двухтомник поэта Мукими.

Все эти и последующие издания были совершенно доступны по ценам самым широким слоям читателей, так как государство сознательно занижало продажные цены на эти издания, предоставляя дотации, беря на себя издержки и неся материальные потери, чтобы освобождать культуру и просвещение масс от жесткой экономической зависимости. Например, том собрания сочинений Навои на узбекском языке стоил от 83 копеек до 1 рубля 40 копеек. Были ли не изданные по идеологическим причинам тексты и сознательные лакуны в текстах изданных? Да, несомненно, были, и это никакой не секрет, но не могло это даже в малейшей степени снизить значение проделанной гигантской работы.

Нельзя не сказать здесь и об академических историко-востоковедческих публикациях. Возьмем, например, такое уникальное издание (осуществлявшееся на протяжении почти 20 лет, с конца 50-х годов), как семь огромных томов (от 300 до более тысячи страниц каждый) академического издания трудов гениального Абу Райхана Беруни на русском и узбекском языках с тщательным фундаментальным исследованием и научными комментариями текстов. Об одном из его трудов еще в конце XIX века сказал известный российский востоковед В.Р.Розен, основоположник новой школы российского востоковедения: “Это — памятник единственный в своем роде и равного ему нет во всей древней и средневековой научной литературе Запада и Востока”. Или фундаментальное пятитомное издание “Канона врачебной науки” Абу Али ибн Сины на русском и узбекском языках в Ташкенте. Или многотомное издание трудов аль-Фараби в Казахстане. Или многотомное (более 20 томов) издание эпоса и фольклора каракалпаков в Нукусе. Или издания собраний сочинений Фирдоуси, Джами, Хафиза и многих других поэтов и писателей Востока в Таджикистане (на таджикском на основе кириллицы и в арабской графике). Этот ряд можно продолжать и продолжать. А ведь мы не назвали того, что в ту же советскую эпоху было сделано для культуры Центральной Азии русскими, российскими учеными за пределами региона, в центре — в Москве и Ленинграде. Всего просто невозможно перечислить, иначе статья превратится в огромный библиографический обзор. Десятки выдающихся ученых приступили к кропотливой и многолетней работе по обоснованию самобытности (отнюдь не слепка с арабской, персидской, турецкой и других) среднеазиатской цивилизации и культуры, ее древних истоков, ее собственной античности. В итоге было сделано великое дело — среднеазиатская цивилизация вошла в мировое культурное пространство как общепризнанное культурно-историческое явление. Галина Анатольевна Пугаченкова, Лазарь Израильевич Ремпель, Ольга Александровна Сухарева, Александр Александрович Семенов, Михаил Степанович Андреев, Михаил Александрович Салье, Виктор Александрович Успенский, Василий Афанасьевич Шишкин, Павел Георгиевич Булгаков и многие, многие другие, чьи имена должны бы составить гордость нынешних национальных культур. Они должны быть запечатлены в названиях улиц и институтов, школ и колледжей. Поодиночке и общими усилиями, объединившись в научные коллективы, они — русские, евреи, узбеки, таджики, казахи, киргизы, туркмены, татары и другие советские люди — подготовили и осуществили настоящий прорыв в освоении гуманитарного общечеловеческого наследия республик Средней Азии и Казахстана. От него надо бы идти дальше и дальше вперед…

И когда теперь иной раз сталкиваешься с принижением этой гигантской работы наших предшественников (как якобы идеологизированной, политизированной и даже сделанной с определенным умыслом — закабалить национальные культуры), то понимаешь, сколь ничтожны жалкие потуги людей, которые сами не могут предложить ничего даже близкого по масштабу тому, что было сделано в области гуманитарной культуры в советский период. Не обобщая эти факты как явление, мы все же должны констатировать, что, к сожалению, в ряду хулителей встречаются нередко и ученые дальнего зарубежья, продолжатели “советологии” времен “холодной войны”. Впитав, что называется, с молоком матери антисоветизм как исходный методологический принцип исследования, они пренебрегают изучением накоплений советской науки, принижают ее значение, сознательно игнорируют это наследие и в итоге… “изобретают велосипед”. Думая, что открывают что-то новое, на самом деле они повторяют давно уже сказанное, открытое и сделанное на куда как более высоком уровне и в широком видении.

Совершенно очевидно, что советская наука открыла коренным народам Центральной Азии их великое прошлое, вернула в их современную жизнь забытые, утраченные было огромные культурные накопления прошлого. И не просто накопления, а именно накопления высокого гуманистического содержания. Именно на этой гуманитарной основе, обновленной в соответствии с тенденциями нового секуляризованного времени, шло формирование национальной гордости народов Центральной Азии в советский период в рамках политической концепции “советского человека”. Не убоялась советская наука заниматься даже (теперь-то понятно, что на свою голову) проблемами этногенеза различных среднеазиатских (равно и других) народов, невольно подготовляя почву для будущих новых “великих историй”. Это гигантское наследие никуда не делось после крушения СССР и советского человека, а мягко, как само собой разумеющийся факт, как собственность перешло в чисто национальный компонент периода независимости. Осталось только его несколько подновить и слегка подправить, попутно отбросив за ненадобностью “бывших собственников” — советских “идеологизаторов-колонизаторов”. И когда ныне люди всуе или с гордостью за свою национальную исключительность произносят имена Фараби, Ибн Сины, Беруни, Фирдоуси, Улугбека и многих других (а это приходится слышать на просторах Центральной Азии в противопоставительном ракурсе: “…да наш великий Фараби еще тысячу лет назад…”, “…да когда наш Улугбек звезды считал, вы и ваш народ еще…”), они не предполагают, какая титаническая работа была проделана для того, чтобы эти имена вошли в общественный обиход как некая данность и повседневная реальность. Теперь, увы, большей частью профанированная и кастрированная.

В ХХ веке, и особенно в его второй половине, много говорилось о материализме европейской (или евро-американской) цивилизации как главном факторе кризиса современного западного мира. Факторе, навязанном и навязываемом остальному миру. В основе западного материализма лежит идея исключительно материальной заинтересованности, обязательной материальной рентабельности и в крайнем выражении — у воротил мирового капитала, транснациональных корпораций — в безудержной наживе и чистогане (не принимающих в расчет ни экологические, ни человеческие, ни морально-этические и прочие “отходы производства”). Принцип материальной рентабельности давно уже внедрился и распространился на всю культуру и художественное творчество. Культура должна приносить прибыль — это едва ли не самый общий принцип, который, к большому сожалению, начал осваиваться и нашими чиновниками от культуры. А это означает, что она почти сплошь коммерциализировалась. Никто не будет просто так, без предварительно продуманного и согласованного плана реализации заниматься творчеством и тиражировать продукты своего творчества. С какой стати?

Принципиально иным, отличным от западного, был советский материализм. Это был очень странный материализм. Парадокс в том, что советский материализм не был материальным, в нем не допускалось какого-либо коммерческого интереса и меркантильности. И именно этот момент парадоксальным образом сближал его концептуальную часть с суфийскими идеями в среднеазиатской культуре, также отвергавшими всякое земное делячество. В сближении этих двух ветвей могла содержаться интересная перспектива на будущее. В советской культуре всякие попытки наживы за счет культуры в большинстве случаев пресекались. И это имело свое глубоко положительное воздействие на самое культуру. Неоправданно ограничивая развитие культуры по идейно-классовым, идеологическим соображениям и подвергая ее содержание цензуре, советская культурная политика в то же время сохраняла и оберегала ее лучшие гуманистические идеалы, лучшие традиции прошлого и современности. Об этом сейчас не принято писать, но ведь уже в 30-е годы (время, по нынешним понятиям, сплошного террора, в том числе гонений на традиционную культуру в регионе) в Средней Азии ни один торжественный концерт во время партийных конференций и съездов не обходился без отделений с традиционной национальной музыкой. Подбор произведений был очень строгий и тщательный, чтобы показать только самое лучшее из традиции и нового. По всей Средней Азии была создана сеть музыкально-драматических и музыкальных театров, которые стали прибежищем лучших носителей традиционной музыки, подлинными очагами традиционного исполнительства и творческих экспериментов. Десятилетиями, с конца 20-х годов, в советских республиках Востока шли горячие дискуссии и велись фундаментальные исследования правомерности соединения восточных и европейских элементов в художественной культуре, поиски их органичного глубинного синтеза. Сколько было сломано копий, сколько переживаний и сомнений, сколько отданных этому делу жизней. Но ведь не зря — результаты оказались в высшей степени впечатляющими. Они ждут своего глубокого переосмысления в условиях независимости. Но пока суд да дело, исторические материалы об этом художественном эксперименте и о каждом его участнике тщательно собираются и документируются отдельными музыковедами из США и стран Европы. И слава богу, конечно. Но теперь мы видим, как в последние два десятилетия американская и европейская культуры буквально рванули прямым ходом к сплошному синтезированию традиций из разных культурных миров и художественных систем, что называется, “не мудрствуя лукаво”, то есть не утруждая себя сомнениями и теоретическими изысканиями. Своего рода культурная параллель к экономической глобализации — глобализованная культурная экспансия. (То, что когда-то, на том историческом этапе, вызывало столько скепсиса и критики у западных интеллектуалов, обвинявших нас в подрыве исконных традиционных ценностей народов Востока, в русификации, экспансии русской культуры и т.п.) Тот же американский музыкант Йо Йо Ма, с большим успехом исполняя с симфоническим оркестром музыку среднеазиатских композиторов, включая в состав оркестра типично национальные инструменты, совсем не беспокоится о том, совместятся ли утонченные ладовые системы Востока с равномерно темперированным строем европейских инструментов. По нынешним временам, по-видимому, и правильно делает. Утешить нас может лишь наше, ставшее почти традиционным: и здесь мы были когда-то первыми, но, увы, не смогли реализовать себя в мировом масштабе.

Да и сама советская цензура была неоднородной, в культуре выявлялись два ее основных вида — идеологическая и художественная. О художественной цензуре почему-то помалкивают, только и говорят об идеологическом диктате (который конечно же был, то усиливаясь, а то ослабевая). Но благодаря художественной цензуре, художественному контролю со стороны самих носителей культуры общий художественный уровень был неизмеримо более высок по сравнению с нынешней профанацией и имитацией, засильем во всем и везде дешевой и пошлой массовой продукции, доступ которой к широкой трансляции через телевидение просто-напросто покупается “денежными мешками”. Теперь-то понятно, что советский материализм как принцип в культуре был по своей сути и не материализмом даже, а наивным идеализмом, потому-то и был обречен. Куда уж тут противостоять второму главному инстинкту человека, тем более еще и финансово, и всячески поддерживаемому великими государствами современного мира…

Но мы не намерены и упрощать ситуацию. Сказанное вовсе не означает, что в западном обществе отсутствуют гуманистические идеалы в культуре и гуманизм как таковой. Еще как присутствуют, и в особенности на личностном, человеческом уровне. Носители гуманистических идей “гнездятся” во многих университетах Европы и США. Там, в этих рассадниках инакомыслия, еще витает дух подлинной интеллектуальной свободы, некогда составлявшей самое суть европейской цивилизации. Люди продолжают осмыслять трагический ход крушения гуманизма современной цивилизации и искать выход из этого кризиса, сочувствуют левым идеям и положению человека труда. Там мы сталкиваемся с примерами человеческого соучастия и содружества, с готовностью бескорыстно помочь тем, кто нуждается в помощи. Есть чему поучиться у них и нам, “неофитам” из Центральной Азии, оказавшимся на обочине дикого капитализма, смешанного с феодализмом, остатками социализма и традиций древневосточных деспотий.

“Величие национальных идей”:

Строительство новых государств началось на бурно и спешно возрождаемом национальном прошлом. К этому подталкивал социальный, экономический и политический хаос, охвативший Россию в период правления Б.Н.Ельцина, катастрофические человеческие потрясения внутри стран. Что только не возродили за прошедшие двадцать лет, попутно порушив многое из того, что было создано и в культурной, и в материальной сферах. Для лучшего понимания происшедшего вполне уместна прямая аналогия с Октябрьской революцией 1917 года. За исключением, конечно, человеческих жертв. Но если иметь в виду многочисленные трагически сломанные судьбы людей, безвременные кончины, разгул в 90-е годы вооруженной организованной преступности, распад семей и сообществ, насильственное рабство, перемещение сотен тысяч и даже миллионов людей в разные стороны, то, может быть, недалеко и от исторической революции. И прежде всего разрушили (конечно, выборочно, внешне) ту социально-идеологическую платформу, которая была возведена большевиками и скрепляла, наряду с другими факторами, регион в единое целое.

В полном объеме стали возрождаться все традиции, обряды, религиозные праздники, что было с радостью встречено народом. Год от года они все более и более набирают свою силу, становятся по-настоящему массовыми и общенародными. “Новый среднеазиатский человек” в большинстве своем удачно, свободно и без каких-либо психологических комплексов совмещает религиозность на ее бытовом уровне (выполнение основных обрядов, посещение мечети раз в неделю, соблюдение поста в рамазан и т.д.) и вполне нормальную, полноценную современную светскую жизнь (с посещением кафе и ресторанов, развлекательных мест, потреблением спиртных напитков). Этот своеобразный “синтез”, можно сказать, общее место, и даже как-то странно здесь о нем говорить. Одно никак не мешает другому — и в этом также один из признаков нового времени на всей территории постсоветской Центральной Азии. Иной раз, попадая в Ташкенте в пятницу в обеденное время в частные торговые ряды, уже не удивляешься их полупустынному виду — почти все продавцы, а это в основном молодые люди, уехали на пятничный намаз. Конечно, многие забытые традиции еще не вернулись, но, так как общее направление процесса изменений определено, можно быть уверенным в их неизбежном возвращении.

Одно из самых ярких проявлений национальных форм жизни — полномасштабное возрождение традиции проведения свадеб. Нельзя сказать, что в советское время их не было. Были, и еще какие. Парадокс в том, что с этой расточительной и обременительной для простого народа традицией не могли справиться по очереди — ни мусульманские теологи до революции, выступавшие с осуждающими статьями в теологических журналах; ни представители нарождающейся национальной буржуазии и интеллигенции — просветители-джадиды; ни советская власть, долгое время открыто и жестко боровшаяся с “пережитками феодализма”, а потом махнувшая рукой; ни новые власти и духовные авторитеты в период независимости в Узбекистане и Таджикистане. Феномен свадьбы (тоя) имеет глубокую экономическую, этическую и даже, если хотите, национально-философскую подоплеку. В общественной жизни богатой элиты до революции он был кроме всего прочего формой выражения признательности и покорности сановному покровителю. Например, вельможа из окружения бухарского эмира устраивал роскошный многодневный суннат-той — праздник по случаю обряда обрезания своих сыновей — с приглашением эмира в благодарность за то, что последний облагодетельствовал одного из них по службе. После тоя подсчитывались дорогостоящие подарки и выгоды с обеих сторон. В нынешних условиях становления частнособственнической психологии есть в этом и некая форма скрыто-открытой соревновательности, демонстрации уровня престижности, состоятельности своим соплеменникам по месту жительства (в махалле) и в клановом сообществе. Сильно действует и традиционное общественное мнение. Как-то спросил одну работницу международной организации по строительству гражданского общества в Таджикистане, сможет ли она обойтись без соблюдения традиции проведения большого тоя с крупными расходами для своей дочери (все ж таки по долгу службы она должна показывать пример приверженности новому). Нет, ответила она, сама я, может, и смогла бы, но дочь потом заклюют в махалле, и родственники со стороны мужа, и все остальные будут тыкать пальцем: вот, мол, не сделала свадьбу как положено.

В период независимости все больше стала возрождаться традиция проводить пышные свадьбы не только у себя во дворе или под специальными навесами в общих дворах жилых массивов, а в ресторанах. Благодаря этому обстоятельству развился даже новый архитектурно-строительный тип — “тойхона” (буквально: “помещение для свадьбы”), что-то среднее между рестораном с огромным залом — и дискотекой. Можно сказать, что вся страна покрывается постепенно сетью частных тойхона. Дело это прибыльное.

А теперь о главном — о национально-философской подоплеке свадьбы, которая во многом объясняет ее центральное положение в жизни населения и неистребимую живучесть. У мужчины — узбека и таджика — есть жизненная сверхзадача: построить дом и женить сына (выдать замуж дочь). Есть еще несбыточная или трудно осуществимая мечта открыть свой, пусть маленький магазинчик — дукан, “свое маленькое дело”, обычно торговое (аптеку, маленькое кафе и т.п.), но это уже дополнение к сверхзадаче. А вот свадьба — это не просто “один мулла, 3 рубля денег, головка сахара и делу конец”, ныне — это комплекс огромных расходов, сопровождаемых сложнейшими “ритуальными действами”. Поэтому взгляд на узбекских и таджикских гастарбайтеров как на результат обнищания населения не совсем верен. Конечно, есть среди них и те, кто едет из страны из-за безысходности (и то сказать, где же такие страны на нашем родном постсоветском пространстве, откуда не бегут из-за безысходности?). Но большинство из них все же едет на стройки в Россию для выполнения своей “жизненной сверхзадачи”. Существует мнение, что работа внутри страны есть и прожить худо-бедно можно. Но платить от пятисот долларов в месяц здесь никто не будет. Конечно, есть места, где можно получать такие деньги, но они не для простого народа.

Ясно, что психология “своего маленького дела” — один из центральных элементов в системе жизненных ценностей нового центральноазиатского человека, особенно и в первую очередь у узбеков и таджиков как представителей древней городской цивилизации. Он имеет очень глубокие корни в истории жизнедеятельности этих народов. Помнится, в начале 80-х, еще в доперестроечные времена, довелось мне отдыхать в одном доме отдыха на Оке. Вечерами за чаем велись у нас беседы с жившим по соседству партийным работником среднего звена из одного российского городка. Описывая нашу жизнь, посетовал на то, что у нас с детства приучают детей зарабатывать деньги, поощряют предприимчивость, как бы формируют частнособственническую психологию. И услышал совершенно неожиданный ответ: и очень правильно делают, это же хорошо. Посмотрите, что делается у нас, хотя бы здесь, вокруг дома отдыха: какие великолепные покосы, но никто не хочет заниматься животноводством, почти никто не держит коров на частном подворье, а едут за молоком и продуктами в город. И действительно, как бы в подтверждение сказанного моим соседом, каждый день радиорубка дома отдыха призывала отдыхающих добровольно помочь местному колхозу завершить сенокос “в обмен” на парное молоко — тщетно. Предприимчивость и необычайное трудолюбие потомков древних земледельцев, ремесленников и купцов-торговцев Средней Азии позволяли им выживать в самые сложные и тяжелые исторические времена (даже в голод начала 30-х, ставший трагедией для казахского населения). И именно эта вековая черта, не исчезавшая и в советское время, в первую очередь стала возрождаться в национальной психологии народов в период независимости.

В то же время неизбежно сопутствующие предприимчивости качества в старые дореволюционные времена привели к формированию у соседних народов, с иной системой хозяйствования, устойчивых стереотипов касательно народов Средней Азии. Сарты, так тогда называли предприимчивых горожан-торговцев, выезжавшие по торговым делам в степь к казахам и в горные местности проживания киргизов, иногда казались тем очень ловкими и хитрыми людьми, якобы обманным путем достигавшими благополучия. Но существовало и противоположное мнение, которое преобладало в среде людей практического действия, причастных к созданию материальных благ жизни. Хорошо известны слова порицания великого казахского просветителя Абая в адрес своего народа: он призывал брать пример с сартов, учиться у них трудолюбию и другим положительным качествам.

Сарты воспринимались как хозяева и хозяйчики, собственники, обретавшие в различных обстоятельствах черты начальствующих в жизни людей. Возможно, сарт воспринимался и как олицетворение наступающего жестокого капитализма. Эта “ипостась” на бытовом обывательском уровне была, по-видимому, перенесена в советское время на потомков сартов — узбеков. У кыргызов и ныне бытует поговорка, которую довелось не раз слышать в шутливой форме в кругу моих кыргызских друзей: “Озбек кетти оз калди” — “Узбеки ушли, а мы и остались”. Поговорка эта очень много значит и требует интерпретации. Совсем не обязательно она применяется именно к узбекам, обычно — к гостям, старшим по возрасту, начальникам, авторитетам, уход которых из общего застолья-пиршества позволяет остальным расслабиться и погулять уже как следует. Почувствовать себя свободными, без надзирающего и контролирующего начальственного ока. Но это отстраненное непосредственно от узбеков применение показывает, что в основе видения хозяина лежит образ узбека как человека, организующего и наводящего порядок и/или хозяйствующего. Эта же поговорка имеет и некий дополнительный, скрытый смысл — как косвенное свидетельство отторжения в кыргызской народной стихии идеи сильной, единоличной или централизованной власти.

Трагедия межэтнического противостояния на юге Кыргызстана в июне 2010 года еще раз наглядно показала, как вместе с проводимым официальной идеологией возрождением национального самосознания (не только в Кыргызстане, а по всей бывшей советской Средней Азией) стали возвращаться в жизнь и одряхлевшие, забытые было старые символы и знаки, против которых в свое время вела, может быть, слишком жестокими методами борьбу советская власть. На некоторых фотографиях и в хронике можно было видеть короткую надпись на заборах и стенах домов в районах происшедших погромов: “Сарт, умри”. Здесь в это слово, давно уже вышедшее из употребления и сохранившееся лишь как предмет исторических исследований (десятки, если не сотни научных статей написаны на эту тему), вложен негативный смысл, характеризующий явление, чуждое этнонациональной стихии кыргызов. Элемент отчуждения, несовпадения “культурно-хозяйственных ритмов” символизирует возрождение некоего узкого (возможно, ситуативного) сегмента исторической памяти народа, несущего исключительно негативное содержание. Вряд ли он может заслонить собой огромный пласт сопряженного и переплетенного культурного наследия двух народов. Но должен бы заставить задуматься всерьез культурологов и психологов, историков и востоковедов, да и любителей старины и самобытного национального наследия: где та граница, перед которой нужно остановиться в нашем восхвалении славного, богатого и великого собственного прошлого и героических деяний предков, сносящих головы и переламывающих хребты своим врагам? Задуматься о судьбе нашего общего культурного, гуманистического по своему смыслу наследия в регионе Центральной Азии. Почему оно не срабатывает? Как сделать, чтобы озлобление, охватывающее сознание толпы, все же не позволяло ей забывать о главном, о том, что выражено, например, в эпической истории Манаса: легендарная Каныкей — невеста Манаса была родом из Бухары, соединяя на уровне самого возможного близкого родства судьбы двух народов? Чингиз Айтматов не убоялся поднять свой голос с осуждением своего же народа еще во время первого кровавого противостояния в 1990 году. Такие примеры очень редки в истории и показывают необычайную высоту человеческого духа. Но и до того не раз он выражал свое отношение к узбекскому народу, сформулировав собственное понимание культурно-исторического вклада этого народа и Узбекистана в целом в развитие нашего региона. “То, что сделали узбекские труженики для страны, — это заслуживает земного поклона. То, что сделала многовековая узбекская культура для народов Средней Азии, — это можно сравнить с влиянием Византии на Древнюю Русь. И в досоветское, и в советское время Узбекистан был нашим словом и обликом на Востоке”, — писал Ч.Айтматов в 1988 году. Он напомнил о том, чем был этот народ для “нас, жителей туркестанских горных и степных окраин, с детских лет воспитанных в почтении и уважении к узбекскому народу с его древней историей и культурой, заслужившему это общепризнанное отношение окружающих бесспорным и в высшей степени прекрасным национальным качеством своим — неугасимым, невероятным трудолюбием, мастерством и чудесно сохранившимися редкостными общинными традициями…”.

Но нет уже великого сына кыргызского народа, всегда открыто и прямо высказывавшего свои мысли и готового пойти на все ради защиты истины. Человека, провозгласившего в свое время принцип приоритетности общечеловеческих гуманистических ценностей над классовыми, государственными и, по сути, узконациональными интересами. Может быть, это было кратковременное озарение, утопия, но утопия прекрасная. Теперь, увы, мы видим, как принцип собственных этнонациональных корыстных интересов все более и более торжествует на просторах постсоветской Центральной Азии. Как-то, почти десять лет назад, публицист и поэт Сабит Мадалиев заметил (имея в виду наш регион), что здесь “идет тихая политическая война, где каждое государство борется за свою исключительность, заново переписывая историю, испытывая терпение своих народов на прочность и яростно вооружаясь за счет него”. Понятно, что теперь уже не такая и тихая. И самое печальное, что все чаще и чаще в защиту этих интересов яростно вступается интеллигенция, которая, казалось бы, по своему предназначению призвана выступать хранительницей гуманистических ценностей более широкого круга и охвата. Такова обратная сторона медали начавшегося независимого национального строительства в регионе.

Этому во многом способствует и искусственно организованная изоляция культурного взаимодействия деятелей культуры и интеллигенции в регионе Центральной Азии, и самоизоляция многих из них. Давно уже нет у нас такого уникального интеллектуального форума, каким был “Иссык-Кульский форум” Чингиза Айтматова, идеями которого питалось целое поколение. Интеллигенция в регионе поделена и поставлена под контроль национальных государственных интересов, мобилизована ими на обслуживание собственных задач. Понятно, что и без этого, по-видимому, теперь никак нельзя, ведь и весь мир вступил в решающую и, как полагают некоторые западные же интеллектуалы, заключительную схватку за ресурсы и выживание. Но все же, и тем более важно, чтобы в этих условиях оставалось поле для свободного взаимодействия и поддержания диалога, а не для одних только перетеканий капиталов и их держателей. Оптимизм еще теплится, потому что в самом среднеазиатском народе, в глубинах народного сознания коренятся идеи единения, взаимодействия и, наоборот, — отвергается навязываемое “политическими реалиями эпохи” разделение и обособление.