Мы едем, едем, едем

В далекие края,

Хорошие соседи,

Счастливые друзья!

Нам весело живется,

Мы песенку поем,

А в песенке поется

О том, как мы живем.

(С.Михалков. Из школьной программы начальных классов

советской системы образования)

 

 

Сегодня уже далеко не каждый азербайджанец сможет припомнить, когда был последний поезд, последний самолет, последний рейс автобуса из Азербайджана в соседнюю республику Армения.

А было это в достославные времена в некой стране светлых грез, так любившей напевать о дружбе народов. Теперь на месте общесоюзной империи и союзных республик появились границы, обросшие бюрократическими хитросплетениями и усложненные пограничными кодексами.

Ныне на постсоветском пространстве, именуемом Содружеством Независимых Государств, возникли самопровозглашенные территориальные новообразования, такие как Приднестровье, Южная Осетия и Абхазия. Независимость последних двух была признана самым большим и самым маленьким государствами мира. Камнем преткновения между народами Азербайджана и Армении стал Нагорный Карабах с семью прилегающими к нему районами так называемого Равнинного Карабаха, посчитанными азербайджанской стороной как 20% от всей территории Азербайджана. Со стороны Армении ни один математик не соглашается признать эти двадцать процентов оккупированными, трактуя их отторжение как борьбу за независимость самопровозглашенной Нагорно-Карабахской Республики. Независимость, которую не решается признать никто в мире, даже сама Армения, как бы выступающая гарантом ее безопасности.

Собственно, начало карабахского конфликта, ставшего самым мощным катализатором развала империи красных мощей, почти совпало с призывом выдающегося французского философа, социолога и культуролога второй половины XX века Жана Бодрияра и вовсе отменить оставшиеся ...дцать лет и сразу же объявить новое, двадцать первое столетие, так как все, чему предначертано было свершиться в веке двадцатом, уже свершилось... Наверняка именно со слов Бодрияра и берет начало эпоха постмодернизма в текстовом формате. Все события, связанные с реальными боевыми действиями вокруг да около Карабаха, просвистевшие с 1988 по 1994 год и далее по сей день, — абсурд. В том числе и потому, что самый кровавый конфликт на пространстве СНГ был остановлен практически на честном слове, без миротворцев, без разъединительных сил ООН, и этот мнимый мир сохраняется по сей день. Уж не знаю, к счастью ли это пограничное состояние. Хотя за все истекшее время “честное слово” нарушалось лишь дважды на несколько дней по всей линии соприкосновения: по осени 2003-го и по весне 2008 года. Вроде конфликт готов был вспыхнуть с прежней силой, но после вмешательства загадочных третьих сил мирового закулисья ситуация возвращалась в прежний статус мнимого затишья. Зато война перекинулись из реальной плоскости на виртуальное пространство телеэкранов и страницы сетевых СМИ и форумов. Именно этот конфликт сегодня может служить пособием тотально-игровой модели репрезентации войн: начало новой эры.

В эпоху постмодернизма линия фронта проходит по орбитальной дуге, там, где бороздят пространство (большого театра военных действий) космические корабли и вьются коммуникации. За этот переходный период на стыке веков почти все реальные научные труды по “третьей мировой войне” принадлежат перьям не политологов или военных экспертов, а социологов, культурологов, искусствоведов, таких как Бодрияр, Вирилио, Даней. Среди работ моих ближайших современников я бы отметил труды киноведа Михаила Трофименкова “Войны конца века: три парадокса” и музыковеда Эльмира Мирзоева “Войны долмы: венец абсурда”. Так называемые гастрономические “войны долмы”, по мысли автора, существуют как в форме “культурного” противостояния, так и в форме цельной “симфонии” комплексов внутри необследованного (местами нездорового) общества. Эти войны, в отличие от самого политического конфликта, далеки от жесткого централизма. Эти “электронные войны” открыли безграничный доступ для массовых изощренных фальсификаций. У меня напрочь отсутствует желание изобличать тиранию проправительственных СМИ, я просто пытаюсь констатировать их имманентную особенность: сбор жертв под названием электорат.

Мое путешествие в соседнюю Армению означает (во всяком случае, для меня лично) снятие барьеров внутренней цензуры, дабы иметь право на собственную информацию и взгляд с противоположной стороны конфликта. Право на информацию не противоречит праву знать об изъянах информации.

 

 

Кратчайшим расстоянием между двумя

точками на плоскости является прямая.

(Из школьного курса)

“Кривой дорогой ближе”.

(А. и Б.Стругацкие. “Пикник на обочине”)

 

Состояние наших протофеодальных обществ Южного Кавказа четко отражается на межгосударственных транспортных системах. Если бы не минные поля и так называемые сталкеровские “зоны соприкосновения огня” (их периодически разминируют — то для мониторинга ОБСЕ, то для российской культурной дипмиссии Швыдкого, как в 2007 и 2009 годах), ехать бы мне автомобилем по прямой до Еревана километров эдак 800, то бишь около десяти часов при средней скорости 80 к/ч. Но теперь этот путь в объезд через Грузию поездом занял у меня почти сутки. Вагонные и локомотивные депо всего Южного Кавказа — наглядное пособие по истории советского прошлого. Даже не совсем советского — на всех вагонах выбито: “Сделано в ГДР”. Такой вот парадокс: передвигался я на продукции двух не существующих ныне государств.

Путь на поезде Баку—Тбилиси занял около 16 часов со всеми остановками и конфискацией у соседей по купе грузинской таможенной службой подозрительного мешка с зеленью. Заметим, самолет Дели—Нью-Йорк перелетает весь Тихий океан за 10 часов. Казалось, что на азербайджанский участок дороги машинист-путепроходчик для настройки колеи магистрали заглядывал еще в перестройку. На тбилисском вокзале меня встречает один из организаторов фестиваля “Дни турецкого кино в Армении”, правозащитница-миротворец Луиза Погосян, а также ее грузинский коллега Ираклий Чехладзе. Далее из Тбилисо автомобилем — до грузино-армянского приграничного пункта Садахло (что в приграничном районе, густо населенном моими соотечественниками).

Вдоль дороги несколько крупных азербайджанских сел дружно перемешаны с армянскими, что засвидетельствовано указателями на трех языках (в быту вполне хватает одного — великого и могучего русского). В этой зоне за время и после войны не было зарегистрировано ни одного конфликта на межнациональной почве даже тогда, когда, до реформ Саакашвили, здесь располагался челночно-торговый рынок (местная “черкизона”), что подтвердили грузинские полицейские. В одном из местных кафе-ресторанов у хозяина имеется стихийный обменный пункт с валютами трех государств Южного Кавказа; само собой разумеется, “бакинская” (доллар) и “еврейская” (евро) тоже в ходу. При нынешней холодной войне Грузии с Россией деревянные не особо актуальны, но все же для армяно-российских дальнобойщиков наличка имеется.

Вот и грузинский погранконтроль с очень молодыми сотрудниками, на вид — курсантами. Подхожу к окошку, над которым установлена веб-камера, и позирую анфас и дважды в профиль, после чего протягиваю загранпаспорт Азербайджанской Республики. Непоколебимо улыбчивое лицо грузинского погранца (а-ля продавец из Макдоналдса с бесплатной улыбкой) вдруг каменеет, и он, подняв голову, заявляет мне: “Вы отдаете себе отчет, куда следуете? Вы уверены, что идете в правильном направлении?”. Я в ответ: “Да, не на Гаити же еду!”. Тут уж он, окончательно выйдя из себя, позвал старшего по смене и если бы не Луиза, которая своевременно и хладнокровно убедила грузинских стражей закона в жизненно важной необходимости моего участия в столь историческом фесте, то наверняка мой исторический переход через Рубикон сорвался бы. Бюрократия — она и в Африке бюрократия.

Хотя... В Африке я еще не был.

Армянские погранцы встретили меня “коллективной смехопанорамой”, словно я был Жванецкий (на худой конец, Арканов), а они — одесситы. Не преминул спросить у своего сопровождающего по территории Армянской Республики, что же они во мне нашли такого смешного. Услышал в ответ, что они интересуются, почему в паспорте не указан мой рост. Это их единственный вопрос ко мне. Уточняю: два метра с обувью, на что получаю ответ: “Добро пожаловать!”.

И вот я ступил на тот рубеж, который давно уже, со времен начала конфликта, — terra non grata для граждан Азербайджана.

Теперь я даю волю Внутреннему Репортеру (по Пелевину).

 

Весенняя оттепель на плато Армянского нагорья. Ясный солнечный вечер при райцентре Ноямберян, находящемся вблизи границы с Азербайджаном и обоюдными минными полями. Типовые райкомовские коробочки соседствуют с аграрным элементом. Ощущения “советскости” зримы — под стать фильмам Миндадзе-Абдрашитова. И все это — при полупустых улочках вдоль трассы. Проезжаем, вернее, кружим по серпантину, и Гарник, сопровождающий за рулем, по совместительству гид, начинает первую экскурсию — по древним кладбищам Инджеванского района. Кладбища оказались мусульманскими, причем такими, какие я видел разве что в Нардаране (пригород Баку) в глубоком детстве. Они сохранились, причем в лучших традициях шариата: большинство камней заросло травой. Хочу напомнить, что по исламской традиции именно так, на пятьдесят сантиметров, должен уходить в землю надгробный камень. Зато сегодняшняя традиция захоронений в Азербайджане сильно напоминает армянские кладбища, расположенные здесь же, по соседству, — обелиски из черного камня с силуэтами покойников. Эти похоронные ритуалы азербайджанцы унаследовали от армянских зодчих с бакинской Завокзальной.

Гарник отрешенно, с грустной интонацией, интересуется: а как вообще обстоит дело с исторической памятью в Азербайджане? Когда я сообщаю, что у нас сносили даже и мусульманские кладбища, у него отпадает желание далее расспрашивать о положении с межконфессиональными захоронениями в Азербайджане. Вот так я встречаю закат в горах Армении.

По ходу следования Гарник цитирует перлы из арсенала советского кинолюбителя, ведь принимающая сторона знала, кто к ним едет. (В тарантиновских “Ублюдках” британский разведчик в миру был киноведом, перед расстрелом он цитировал офицеру эсэс Лени Рифеншталь). Одну из ожидаемых цитат Гарника, прозвучавшую в культовом кинофильме Георгия Данелии “Мимино” в исполнении незабвенного Фрунзика Мкртчяна, я решаю проверить на практике, когда мы оказываемся у родника неподалеку от “солнечного Дилижана”. Здесь, на высокогорье, температура уже почти нулевая. И вот та самая вода, “вторая в мире по чистоте — после Сан-Франциско”, по определению самого трагичного комика советского кино. Тут нас застает темнота и растворяется в тумане высокогорного ущелья, по которому мы двигаемся в бесконечность. Я невольно задумываюсь о квалификации водителя и невзначай интересуюсь его шоферским стажем. Гарник успокаивает меня безоговорочным аргументом, сообщая по секрету большую государственную тайну: оказывается, он был советским… летчиком-испытателем. В запасе. Что ж, какой-никакой, но опыт.

Туман сгущается все больше и больше, напоминая эпизод из фильма великого таинственного Антониони, когда жизнь выстраивается в бесконечный миг “за облаками”. Вслед за ним наступает темнота, но без звездного неба — въезжаем в какой-то слабо освещенный туннель. Мой водитель, экскурсовод и просто эрудит, с невесть откуда взявшейся гордостью рассказывает об этом туннеле, который прорубили армянские строители; вслед за дилижанской водой он сумел попасть в какие-то красные книги каких-то рекордов. Так незаметно пролетели 10 километров туннеля. Под ярким звездным небом выезжаем к застроенным древними григорианскими церквями склонам вокруг озера Севан, освещенного полной луной и поражающего своими бесконечными просторами.

Тут Гарник вдруг дает профессиональную команду: “Катапульт” (от перепадов давления меня слегка разморило, я впал в dreams). На всякий случай смотрю, не появились ли в тумане у нашей “Волги” крылья. Ведь детство мое застало последний вздох Фантомаса в советском кинопрокате, и я наряду со всей советской киноаудиторией принимал автомобиль “сitroёn” с крыльями за чистую монету, так же, как и пиратские финтифлюшки британского Бонда от доктора Флеминга. Дверь приоткрывается, и вслед гиду-эрудиту я вступаю на землю древней цивилизации.

То ли в насмешку, то ли в подтверждение моих рассуждений передо мной — кафе-шашлычная под названием “Урарту”. Оно выдержано в советском духе, и свиной шашлык напоминает знакомый мне и некоторым моим читателям знаменитый шашлычный пятачок на улице Физули (Басина), которая канула в Лету истории Баку. Вдоль трассы на Ереван расположено витиеватое железнодорожное полотно, которое петляет то по склонам гор, то наземными мостами, то подземными туннелями. Старожилы еще помнят скрепленную членом Политбюро Гейдаром Алиевым и кандидатом в члены Карэном Демирчяном дружбу народов, плодом которой в начале 80-х явилась железнодорожная магистраль, связывающая узловую станцию Газах на западе Азербайджана с Ереваном. Один из старожилов, хозяин кафе, некогда работавший руководителем новосозданного перестроечного кооперативного хозяйства, несколько романтически вспоминает свои фермерские эксперименты. Все закончилось на пике перестройки, когда остановилась железная дорога и чуть ли не с последним составом он проводил своих партнеров, земледельцев-односельчан, в Азербайджан. Так случилось, что успешному предприятию первый на территории СССР межнациональный конфликт, карабахский, скоропостижно приказал долго жить. После этой своеобразной преамбулы хозяин кафе берет в руки аккордеон (привет создателям “Урги”!) и специально для меня, как гостя из Баку, отыгрывает композицию из фильма Ибрагимбекова-Оджагова “День рождения” (фольклорный мотив, трепетно дорогой для всего Южного Кавказа) — весьма сложная аккордеонная партия, даже шоумен Петр Дранга не справился бы. То, как свободно он, представившись Аразом, ведет диалог на трех языках, оставляет его национальность загадкой. Хозяин-музыкант уверяет также, что эта дорога еще заработает, так как приобрели ее два российских олигарха. И, возможно, настанет тот день, когда снова мирно побегут составы в обоих направлениях.

Понаблюдав из окон забегаловки за газозаправочной станцией, я за каких-то полчаса выяснил, что на газотопливе в Армении с риском для жизни работает 90% автотранспорта: от легкового до крупнотоннажного. Оставшаяся часть, как нетрудно заметить, принадлежит к бизнес-классу — по трассе за это время мимо пролетели Maybach, Bentley, Lamborghini и Ferrari, эти автомобили трудно представить работающими на газе. Для них существует сеть VIP-бензозаправок фирмы МИКА, по слухам, принадлежащая бакинско-карабахскому клану и, по версии как азербайджанских, так и армянских СМИ, через посредников-соседей приобретающая высококачественное топливо азербайджанского производства.

Дорога вновь возносит нас на хребет, откуда видно змеящееся внизу ярко подсвеченное шоссе, вписывающееся в сияющий мегаполис на склоне гор и уходящее в Араратскую долину. Ереван, как и все столицы бывших союзных республик, начинается с жилых массивов спальных микрорайонов.

Георгий Ванян, друг всех миротворцев Южного Кавказа, впервые в режиме реального времени (без посредников-мониторов и веб-камер) смотрит мне в глаза и произносит: “Не верю, что ты в Ереване!”. Я ему в ответ: “Знаешь, требуется выпить по такому случаю...”. Легкий непринужденный ужин в кругу друзей, во время которого мы поминаем нашего общего друга, политолога Ибрагима Баяндурлу, по-еврейски не чокаясь, но соприкасаясь пальцами с прижатыми рюмками. “Ну как, уже врубаешься, где ты?” — спрашивает Георгий. “Знаешь, надо еще проснуться...” — признаюсь я.

После непродолжительной прогулки по ночному городу отправляюсь спать.

 

Проснувшись, после утренних процедур, щелкаю каналы армянского ТВ на общедоступной частоте, где мелькают и телеволны Федеральной России в формате “Россия 24”, телеканал “Культура” и “Вести”, да еще нереальный телеканал
“Мир” — величайшая иллюзия периода моего первого студенчества. Вижу ток-шоу на тему “допотопной” истории, связанной с Ноевым ковчегом и первым пирсом человечества — Араратом. Смотрю в издыхающий без подзарядки мобильник, находящийся “вне зоны действия сети” (по-любому: с роумингом или без), и успеваю углядеть, что до первого апреля осталась еще неделя. В международном стандарте GSM связь между Азербайджаном и Арменией не действует ни в том, ни в другом конце.

Продолжаю листать каналы. Вижу свадебные ритуалы с элементами фольклора и акцентом на свадебные столы и интерьер. Это реклама армянского свадебного “Салона торжеств” — аналога “Шадлыг сарая” в эфире азтелепространства. Да-да, “сарай” — синоним дворца. В тюркском переводе, конечно. В отличие от азербайджанской версии, здесь на первом этаже — казино с лотереей и розыгрышами. На другом канале — утренняя мозговая разминка для тех армянских школьников-эрудитов, которые вовремя встают по будильнику. Открытием стало то, что в Армении налажено производство отечественных сериалов разнообразных жанров, со съемками в любой части земного шара, где есть диаспора. В некоторых из них в кадре запросто появляются Шарль Азнавур, Армен Джигарханян, Шер... Листаю каналы дальше и в рубрике “Наше советское кино” смотрю эпизоды (с субтитрами) близкого мне фильма Расима Оджагова “Допрос”, удостоенного Госпремии СССР. Кадры сопровождаются музыкой покойного композитора Эмина Сабит-оглу в той тональности, по которой узнается почерк позднего неореализма в жанре политического детектива Дамиано Дамиани с саспенс-мелосом Эннио Морриконе. В контексте армянского телепространства новейшей истории лицо моей мамы Шафиги Мамедовой в роли жены следователя (его играл Александр Калягин) смотрелось весьма парадоксально. Эх, мама, мама, ты меня повсюду видишь! Невольно вспомнил гастроли Азербайджанского драматического театра (актрисой которого была моя мама) в Ереване в конце 70-х годов прошлого века и свои впечатления о первом путешествии за пределы Баку.

Звонок Георгия: “Ты как, проснулся?”. Я не знал, что ответить ему в свое первое утро наяву в Ереване...

Жил я, можно сказать, в центральном кольце Еревана. Это такая особенность города, спроектированного кольцевыми проспектами. В этом его урбанистическое сходство с Первопрестольной в стиле ампир, в котором творили имперские архитекторы Таманян и Алабян. Тифлис и Баку обрели свои атрибуты урбанистики еще в царский период. А этот некогда уездный городок южной губернии царской России начал с места в карьер застраиваться как город только со времен НЭПа и далее — в сталинский период, ранний и поздний, когда молодые архитекторы нескольких поколений получили возможность самовыражаться в пределах страны победившего социализма. Так произошла трансформация топонима из веков прошлых (Эривань) в век нынешний — Ереван. Схожие по стилистике проспекты есть и в Баку в исполнении советского ампир-архитектора Михаила Усейного. Но разница в том, что в Ереване при строительстве мостов в новейшей истории умудрились загнать оживленные перекрестки в подземные тоннели, что в нынешний век пробок и заторов можно назвать почти гениальным градостроительным предвидением. Новому мэру Москвы следовало бы съездить в Ереван. За положительным опытом.

Как, впрочем, и в Баку. У Баку с Москвой сейчас очень много общего. Во многих смыслах, но об этом не здесь. У архитектуры Еревана — григорианский церковный почерк. Особенно у портальных конструкций, в которых сказывается присутствие византийской базилики. Весь центр заканчивается (или начинается) с круговой площади зодчего Таманяна, в облике которой доминирует красный национальный камень туф. Площадь совмещает в себе резиденцию правительства, отель, ресторан. Здесь некогда возвышался памятник Ленину, вождю мирового пролетариата, который лишил армян части их одноименного нагорья и превратил гору Арарат в символ, который видят, но к которому не могут подступиться. Этот “зов предков” мастерски передан в фильме “Граница”, созданном в жанре мокументари Арутюном Хачатряном. Том самом фильме, который получил признание у ФИПРЕССИ на Роттердамском кинофесте. Один депутат из фракции дашнакцаканов предлагал вместо статуи Ильича воздвигнуть на вакантном пьедестале памятник Богу, так как армянская земля является первой, узаконившей христианство как официальную религию. На сей счет Георгий Ванян иронически добавил, что скульпторам не мешало бы позаботиться и о детях господних.

В городе до сих пор ходят чешские троллейбусы моего детства “шкода” — последние оставшиеся на Южном Кавказе. В салоне троллика можно встретить контингент льготников: пенсионеры, студенты, школьники. Но больше в глаза бросаются так называемые маршрутки “Газели” и “Богданы”, которых как только не обзывают в России (точнее, в Москве): бомбилы, подкидыши… Есть экспериментальные микроавтобусы национального производства ЕРАЗ (ереванский автозавод). Армянские водители под стать азербайджанским изощряются: могут при езде одновременно грызть семечки, производить взаиморасчеты с пассажирами и вести беседу, вместо третьей руки удобно пристроив к рулю колено. Российским (сиречь московским) пассажирам эта картина должна быть знакома.

С улиц Еревана исчезли последние трамваи на Южном Кавказе. Многочисленные демонстрации в их защиту не смогли сохранить жизнь старому доброму армянскому трамваю. Теперь он занял место в музее наряду с атрибутами древней армянской цивилизации.

Об урбанистике Еревана можно говорить прежде всего (согласно моим критериям) потому, что здесь функционируют аж три кинотеатра, и все оборудованы по последнему слову техники еще с 2006 года. Проводится ежегодный армянский кинофестиваль “Золотой абрикос”, проходящий под патронажем мировых армянских кинознаменитостей и двух министерств — культуры и дипломатии. В самом центральном и сверхсовременном кинотеатре “Москва” мне удалось посмотреть в оригинальном аудиовизуальном формате экранизацию мифов античного мира в фантастическом блокбастере “Аватар”. Есть спецсеансы арт-хаусного мирового кино, где показывают и культовые фильмы турецких режиссеров, таких как Н-Б Джейлан и Фатих Акын.

 

На пресс-конференцию, посвященную открытию Дней турецкого кино, пришли самые решительные представители армянских медиасообществ, ибо была негласная попытка со стороны проправительственных СМИ бойкотировать это событие культурной жизни. Главными виновниками торжества стали молодые турецкие кинематографисты. Среди медиаколлег находились те, кто, желая быть возмутителем спокойствия, задавали мне вопросы вроде такого: “Как вы считаете, правильно ли это — приезжать сюда на культурную программу и говорить о мире, а по возвращении в Азербайджан выступать с призывами к войне?”. Я около минуты пытался “въехать” в суть вопроса и припомнить некое культурное событие новейшего периода истории XXI века, эпохи официозных “войн долмы”, состоявшееся в Ереване, на котором присутствовали бы азербайджанцы. Но все оказалось прозаичнее. Речь шла о тех событиях, когда в 2007 и 2009 годах за один световой день произошел официальный прием азербайджано-армянской культурной делегации двумя президентами соседствующих государств и главой непризнанной республики (культурная дипмиссия Швыдкого, которая проходила через минные поля, но не привела к революции). В ответ я высказал свои размышления: скорее, это была некая банкетная тусовка, на которую я не имел чести быть приглашенным и соответственно не несу ответственности за то, кто и что там наобещал друг другу. Вот если официоз-истеблишмент по обе стороны надумает собраться еще раз, то это должно быть прилюдно, на сценах театров оперы и балета в Баку и Ереване, и пусть тогда в присутствии зрителей дают публичный обет(д). Такой формат я бы приветствовал и такое событие мог бы прокомментировать в духе Луиса Бунюэля и его шедевра “Скромное обаяние буржуазии”. Там, если помните, буржуазный истеблишмент, погрязший наяву в пороках и злодеяниях, стал бояться собственной тени и во сне оказался перед лицом публичной казни, во время которой театральная публика освистала их за отсутствие диалога.

Жаль, что этот вопрос-ответ сама же барышня-журналистка, как и все ее ереванские коллеги, опустили-замяли-забыли, лишив общественность возможности его увидеть-услышать-прочесть. Диалог культур подвергся цензуре.

За день до начала показа фильмов шла подготовка к открытию фестиваля. Георгий Ванян публично представил меня организаторам, которые, оторвавшись от подготовительной суеты, приветствовали меня аплодисментами.

Ответственным по технической части был человек по имени Валера. В отличие от всех окружающих, он периодически употреблял русскую речь, которая по мелодике и интонации казалась мне очень знакомой. Валера непринужденно и естественно, как будто и не было между нами груза ответственности чуть меньше чем в четверть века, подошел и спросил меня про советскую бакинскую школу № 23. Я улыбнулся, а он в продолжение беседы добавил: ты тогда господствовал под кольцом. Еще играешь в баскетбол? Кстати, какой у тебя рост? Я в ответ: два метра с обувью. Так он меня “обобщил” и образно принял в одноклассники при ереванской публике.

За экспромтом устроенным ужином мы заговорили о событиях давно минувших дней под фоновый аккомпанемент какого-то бакинца, который напевал репертуар Рашида Бейбутова и собственный слезный шансон о Баку. Я уже давно не живу разговорами о бакинцах-одноклассниках, и его это удивило так же, как и мое отсутствие в общественной сети “Одноклассники.ру”. Тут подумалось: как же все бакинцы, независимо от национальной принадлежности и своего нынешнего географического местонахождения, похожи между собой тем, что так и не смогли выбраться из-под спуда периферийности совдепии. В большинстве своем они даже в рассеянии живут гоп-стоп-шансоном Боки (Борис Давидян), этно-фольклорной тойханой Зейнаб Ханларовой, народной артистки Азербайджанской и Армянской ССР, цитатами из фильмов по Рустаму Ибрагимбекову и бакинскими КВН-капустниками Гусмана и К°.

Довелось пообщаться и с водителем-таксистом Артуром, который оказался футбольным болельщиком и дважды соседом (Баку—Ереван) легендарного футболиста бакинского “Нефтяника” (а впоследствии — ереванского “Арарата”), чемпиона СССР-73 Эдуарда Маркарова. Убедившись в моей футбольной эрудиции, Артур решил продемонстрировать располагающуюся на набережной реки Раздан историческую футбольную чашу, на которой в 70-х происходили жаркие баталии чемпионата СССР по футболу; здесь же “Араратом” была повержена сама мюнхенская “Бавария” Герда Мюллера и Франца Беккенбауэра. Здесь же проходили самые традиционно посещаемые матчи тех лет — игры с участием “Арарата” и “Нефтчи”. И имели место (в 70—80-х) сумасшедшие аншлаги на концертах азербайджано-армянской примадонны Зейнаб Ханларовой, народной артистки сразу обеих союзных республик. Стоит заметить, что аналогичной заслугой в те годы могла похвастать только София Ротару (Украина и Молдавия). Зейнаб Ханларова установила на этом стадионе абсолютный рекорд, собрав сто тысяч зрителей при официальной вместимости стадиона в восемьдесят тысяч. Да и сейчас она по-прежнему на слуху. Из промелькнувшего розового кабриолета с гламурной дамой за рулем доносился ее дивный голос. На армянском языке, в DJ ремиксе: “Нунэээээ, нунээээ..!”. Как ни старался Артур, интервью с Маркаровым не получилось по причине его нездоровья. Увы, сорвался мой дебют в качестве футбольного обозревателя.

Зато таксист сохранил много воспоминаний о Баку, и они были достаточно зримы, вернее — слышимы. В салоне звучал бакинский шансон в исполнении Боки из фильма “Мерзавец” (“Тучи черные небо укутали! Черный ворон стоит у ворот!”), и, как оказалось, таксист был знаком с литературным творчеством Максуда и Рустама Ибрагимбековых. Книги этих авторов в его бакинский дом попали бесплатно — в обмен на результативный сбор макулатуры в годы студенчества. Очень сожалеет, что бакинскую квартиру не пощадили варвары-погромщики, которые сожгли книги, не пожалели не то что братьев Ибрагимбековых с их памятными автографами, но и всю мировую классику и научную литературу. Так описывали ситуацию его соседи-азербайджанцы, которые вовремя вывезли всю его семью. Дети Артура давно интегрировались в текущую жизнь Канады, а вот он решил вернуться назад и жить воспоминаниями, будучи “директором в собственной гостинице на колесах” — как “профессор в красной рубашке и с покрышками” Рубик Хачикян из уже упомянутого “Мимино” Георгия Данелии (помните: “В этой гостинице я директор!”?). Удивительно, но в его, Артура, памяти остались цитаты из фильма Расима Оджагова “Храм воздуха”, на котором он плакал, зато на фильме “Мерзавец” Вагифа Мустафаева — смеялся. Это были его последние месяцы в том, старом Баку. Шел смутный перестроечный 1989 год.

Проезжаем мечеть с доносящимся с минарета азаном — призывом на вечерний намаз. Здесь в основном собираются граждане Ирана, Турции и арабских стран, а неподалеку — квартал с так называемой Кривой улицей, где некогда проживали азербайджанцы, которые к осени 1988 года в массовом порядке были депортированы в Баку. С грустью Артур констатирует: “Теперь вот мы здесь обитаем, а они там, в Баку, на родной Завокзальной...”.

 

На вторые сутки моего пребывания состоялось то событие, ради которого я, собственно, и оказался здесь — вне зоны действия соприкосновения огня и вне зоны действия всей мобильной сети Азербайджана (единственная телефонная связь между гражданами Азербайджана и Армении — это грузинский GSM-оператор в роуминге): это открытие фестиваля турецких короткометражных фильмов “23,5” в Ереване. Название фестиваля — “23,5” — содержит в себе определенную символику. Так называлась одна из статей главного редактора турецкой газеты “Агос” Гранта Динка, павшего от рук террориста в январе 2007 года в Стамбуле. Цитата из статьи Динка вынесена и в афишу фестиваля: “...Не знаю, кто может осмыслить следующее: будучи одновременно армянином и гражданином Турции, отпраздновать 23 апреля во всей его радости и пережить следующий день во всей его скорби вместе со всеми армянами мира. Сколько других людей сталкиваются с такой дилеммой? Этого никогда ни осмыслить, ни объяснить нам... 23 апреля для меня особенный день. В этот день я женился на любимой женщине. В ночь, соединившую 23 и 24 апреля, мы дали жизнь нашему первому ребенку. Было не двадцать третье, и не двадцать четвертое. Может быть, этот миг был 23,5 апреля”.

На открытии был такой аншлаг, что двое припозднившихся депутатов парламента остались без сидячих мест. Организатор “Дней турецкого кино” — Кавказский центр миротворческих инициатив в тандеме Георгий Ванян и Луиза Погосян, по инициативе Британской гуманитарной дипмиссии, при содействии посольств в Анкаре, Баку и Ереване. Собственно, турецкий кинофест — это один громкий протест самого Георгия Ваняна не то что правящему режиму Армении и диаспоре, а, бери выше, — Северному покровителю. Его выступление было неким перформансом с жонглированием футбольным мячом, как бы символизировавшим пресловутую “футбольную дипломатию” между Арменией и Турцией, которая временно попала в офсайд мирового закулисья.

Далее выступил представитель страны, являющейся родоначальницей футбола и образцовой дипломатии, посол Великобритании в Армении Чарлз Лонсдейл. Он особо поблагодарил представителей Азербайджана и Турции, которые нашли возможность впервые за долгое время вступить в диалог культур в триумвирате Азербайджан—Армения—Турция.

Вслед за представителями Турции слово предоставили мне, и я воистину почувствовал, что слова могут строить хрупкий, иллюзорный, но все же мир, на который рассчитывают собравшиеся здесь, в зале. Перед белым полотном экрана все равны, и каждому дается право определить главную ценность и то, каким способом достигаются мир и взаимопонимание между людьми на экране, и решить, каков же он, человек, если он совершает прямо противоположные поступки, чтобы потом покаяться...

Неожиданно для меня конферанс-пара молодых людей выдала вокал, который подхватили и сидящие в зале: “Хэппи бездей ту ю!”. В качестве сюрприза то ли Луиза, то ли Георгий зарядили втайне от меня мой мобильный телефон армянской сим-картой, чтобы в нужный момент мощный звонок, извещающий о моем дне рождения, застал меня врасплох. По такому случаю посол Британии утвердил, а Георгий вручил мне некий диплом-сертификат киномиротворца. Я к своему дню рождения всегда относился скептически: как родился в одиночестве, так и справлял его тоже в одиночестве, пока кто-то не вспомнил о нем за меня и не устроил сие торжество.

Собственно короткометражные фильмы не оказались скучной формальностью, несмотря на полупрофессиональный уровень создателей. Напротив, зрители охотно их обсуждали и даже голосовали. Главным образом это были студенты разных ереванских вузов и старшеклассники ереванских школ. Одна старшеклассница поинтересовалась моими анатомическими особенностями, так как впервые в жизни видела живого азербайджанца. На ее вопрос, “все ли азербайджанцы такие высокие?” — я поведал о нарушении функции своего гипофиза, обусловленном некими историческими особенностями. Их открыл Тур Хейердал, норвежский ученый с мировым именем, который как-то в период наступления миллениума заявил, что жители Азербайджана являются прямыми потомками древних викингов-этрусков... “Так что, — продолжил я удивлять армянскую школьницу, — я — оставшийся в живых экспонат его теории. Хотя, — добавил я, — скорее всего эта теория была выдвинута, чтобы поддержать норвежскую нефтяную компанию “Статойл” в борьбе за тендер по одному из нефтяных месторождений на Каспии в акватории Азербайджана”. Уж не знаю, поверила ли бы старшеклассница в мои “Легенды и мифы древней Этрусии”, но все испортил гомерический хохот ее старшей сестры, студентки географического факультета ЕрГУ.

Георгий определил меня в эксперты-наблюдатели за процессом диалога. Кроме того, одновременно с турецкими кинематографистами я был экспертом по одной из самых динамично развивающихся кинематографий мира — а именно, турецкой. Предложил он мне также уже здесь и сейчас активизироваться как киномиротворцу, дабы в будущем подготовить аудиторию для аналогичной недели азербайджанского кино разных лет. Хотя минкульт Армении официально заявил протест на сей счет — именно из-за идеологических соображений. Так же, как и минкульт Азербайджана. Зато кинематографисты с обеих сторон в большинстве своем ЗА демонстрацию и общественный показ. Сказать, что публика готова к показу азербайджанского кино — это не сказать ничего. Пользуясь благами века Интернета, подавляющая часть поколения, которое переросло “поколение пепси”, давно уже подсела на блогосферу, где они находят контакт, минуя идеологическую завесу над полушариями, засоряющую сильвиевую борозду неокрепших умов. Между представителями блогосферы двух противоборствующих сторон все спокойно! Точнее, даже есть элемент кино-миротворчества. Виртуальный бартер происходит через обмен файлами с аудиовизуальными произведениями. Аудитория двадцатилетних знает Вагифа Мустафаева с его “Мерзавцем” (по версии Михаила Трофименкова, лучший фильм эпохи перестройки), и особенно по картине “Все к лучшему”. На мой вопрос об интересе моих соотечественников к армянскому кино юзер одного форума ответил кратко: “Было только раз, запрашивали фильмы с Фрунзиком Мкртчяном. Но в основе своей ваши мировоззрением больше тяготеют к нашим КВН и клипам с разнообразными шоу-программами”. Некая Заринэ из армянской блогосферы поведала мне, что “в Армении, как и в Азербайджане, сеть под жестким контролем спецслужб и никто из армянских блогеров не застрахован от участи ваших ребят (Эмина Милли и Аднана Хаджи-заде), полтора года томившихся в азербайджанских тюрьмах”.

После просмотров спонтанно собиралась аудитория из узкого круга желающих подискутировать на тему турецкого кино. Кинематограф — седьмое искусство и десятая муза — вплетен в единую паутину, берущую начало от времен никельодеона1 . Спустя 115 лет он нашел продолжение в мировой сети Интернет, где не обошлось без эпохи постмодернизма кино XXI века (Тарантино-Родригес). Но все опять-таки зацикливались на Кустурице с его не чуждым жителям Южного Кавказа балканским хмельным запоем.

Потом настало время мечте о трансформации единого и абсурдного Южного Кавказа. Были предложения о создании совместного киноальманаха. Мое чувство гордости смешалось со слезами гордости, которую испытывал персонаж Арчила Гомиашвили из фильма “Мимино”, когда он проезжал мимо памятника Багратиону в Москве (эпизод в суде). Да, и у меня на глазах стояли слезы, те самые слезы гордости, когда речь зашла о Вагифе Мустафаеве, которого цитировали собеседники со всех сторон. Их удивили не столько имена моих учителей-киноведов, сколько практическая сторона процесса моего становления — а именно то, что я был в подмастерьях у Вагифа Мустафаева на его постперестроечной картине “Вне”. Возгласы “Круто!” с поднятым вверх большим пальцем плавно переходили в овации.

Победительницей фестиваля стала Дениз Джейхан — миниатюрная белесая женщина, прозванная Воробушком. Она успела поработать в режиссерской группе флагмана новой волны турецкого кино Семиха Каплан-оглу, получившего признание европейских зрителей. Дениз публично заявила, что разделяет боль армян за трагедию массовой резни 1915 года.

 

Всякий кинематографист, хоть раз побывавший в Ереване, обязательно попадает в Музей Параджанова. Не стал исключением и ваш покорный слуга. Музеем оказался двухэтажный особняк, подаренный армянами дяде Серго при жизни, а точнее, за 3 месяца до его кончины. Не успел обжить, но завещал несколько предметов из бытовой утвари домика в Тбилисо перевезти в подаренный правительством Армянской ССР ереванский дом. В остальном интерьер сымпровизирован теми, кто почитал и почитает его кинополотна. С особым интересом я наблюдал, как посещают музей школьные экскурсии. Кстати, одного из встретившихся в музее старшеклассников я видел ранее, на открытии фестиваля и среди голосовавших. Музей одновременно со мной осматривали две группы, а, по словам экскурсовода Лауры, за день их приезжает гораздо больше, причем не только из Еревана. Они с почтительным восхищением знакомятся с одним из кинобрендов всех армян. На мой взгляд, он сопоставим с Амо Бек-Назаровым, режиссером, чьи мастерски созданные фильмы тоже входят в золотой фонд кинематографии Азербайджана, Армении и Грузии. И общий их корень — ассоциативные строки и мысли Саят-Нова.

В музее витает дух параджановского киноэклектизма. Доминируют костюмы, созданные его руками как художника-постановщика, в сочетании с мебелью и утварью из детства, проведенного в Тбилисо. Особенно зримо это явлено в фотокадрах разных лет. Есть кадры с видами экстерьеров и интерьеров Шеки (Нуха) и Баку, где проходили съемки фильмов “Ашик Гариб” и “Легенда о Сурамской крепости”, портреты Серго всех возрастов и образов, созданные разными людьми — от мастеров кисти до любителей с улиц Еревана и Тбилиси. Меня представили киноведом из Баку и, воспользовавшись ситуацией, я указал на отсутствие в здешней фильмографии черно-белого фильма “Цветок на камне”, отснятого в Донбассе в начале 60-х, после чего экскурсовод и администрация доверили мне самостоятельно вести экскурс-монолог и ограничились ролью слушателей. Бросился в глаза реквизит с первого и последнего съемочных дней неосуществленного “бумажного фильма” “Я умер в детстве”. Женская туфля, в которой отстукивали диксилендовский вальс Дунаевского или Утесова. По замыслу Серго, туфля находится в птичьей клетке, и это только одна из 1001 нереализованных тайн, которые дядя Серго унес с собой в иное измерение. Туфля трехцветная — красно-бело-черная. И в такой же гамме представлены эскизы раскадровки к этому “бумажному кино”.

Отдельное спасибо экскурсоводу по имени Лаура, которая настолько предана своему любимому делу, что, с моей точки зрения, заслуживает высокой награды от государства.

 

Как ни старались официальные власти Армении свести на нет информацию о моем приезде в Ереван, местная пресса не обделила меня вниманием. Были предложения от двух телеканалов выступить в прямом эфире, но после совета с Георгием Ваняном мой выбор пал на радиостанцию Ардзаганк FМ, где я в прямом эфире выступил с Арменом Манукяном, ереванским Jazz-обозревателем, в программе “DJ Арто”. Беседа проходила в духе джем-сейшен, и отрадно, что почти вся программа была посвящена памяти выдающихся советских джазовых музыкантов Вагифа Мустафа-заде и Рафика Бабаева, в составах ансамблей которых играли барабанщики Петросов и Дадашьян. Как оказалось, Армен, представитель старшего советского поколения музыкантов и некогда бакинец, всех их знал лично, что и подтвердил фотодокументами. Также под наш диалог прозвучали произведения Салмана Гамбарова и Азиза Мустафа-заде.

Не обошлось и без экскурса в далекие 30—40-е, во время которого мой “оппонент” Армен пытался с долей иронии, в духе “войн долмы”, представить первый советский джаз-оркестр, возникший в Ереване, как “первый армянский джаз”, а, дескать, “в Баку все было значительно позже”. Я незамедлительно напомнил ему, что ведущим солистом этого самого оркестра был Рафаэль Бейбутов, впоследствии ставший на сцене Рашидом, а на экране торговцем Аскером, тем самым “Аршином мал аланом”, а значит, роль азербайджанца в этом оркестре была более чем весомой. На том мы с Арменом и сошлись.

После прямого эфира меня ждал тихий jazz-cool вечер в самом главном jazz-клубе Еревана, расположенном в парке с водоемом, где на плоту выстроен стеклянный поплавок, внутри которого клуб, собственно, и обитает. Так он и называется — джаз-клуб “Поплавок”. Как ценитель джаза, я сразу пропитался атмосферой космополитизма, которая царит во всех подобных клубах мира, где культивируется такая музыка. А что? “Джаз без границ” — каково? Уверен, это название по содержанию немногим уступило бы аналогичному названию организации с медицинским уклоном (“Врачи без границ”), давно работающей в “горячих точках” мира.

 

Продолжая ломать стереотипы, мой Внутренний Репортер непроизвольно привел меня во время вечерней прогулки в супермаркет. В бакинских СМИ периодически, как заезженная пластинка, появляется информация о том, что соседняя республика находится в продовольственной блокаде. В просторном супермаркете на одном из холодильных прилавков в глаза бросается знакомая продукция с пометкой “Сделано в Азербайджане”. Я интересуюсь, как же такой эксклюзивный деликатес производства “Азерфиш” попадает на армянские прилавки? В ответ мне рассказывают о поставках частных лиц и интересуются моим местом обитания. Представляюсь: я из Баку. Продавщица, к моему удивлению, немедленно переходит на армянский язык, сочтя меня соплеменником. Приходится ее, как мне показалось, огорчить, поведав, что я вовсе не беженец из Баку, а гражданин суверенного государства Азербайджан. Признаюсь, говорил я это с некоторым намеренным эпатажем в присутствии обширной гастрономической клиентуры, как бы желая испытать на себе толерантность армян, — не побьют ли? Ничуть не бывало! На лице этой, а равно и других продавщиц, а также на лицах окружающих покупателей не возникло и намека на агрессию. Напротив, появилось искреннее любопытство: зачем приехал, как там, в Азербайджане, что сколько стоит, у кого какие зарплаты?.. В меру своих возможностей удовлетворяю их любопытство, оговорившись, что я не представляю официоз и социальными вопросами не занимаюсь. Сошлись на том, что по средней себестоимости потребительской корзины ситуация в принципе идентична.

Продавщица интересуется моим знанием азербайджанского, которого, как оказалось, хватает, чтобы помочь зачитать моему соплеменнику, жителю прикаспийского города Анзали Исламской Республики Иран, состав ингредиентов русской ветчины, произведенной в Армении. Далее у гражданина Ирана возникает вопрос, который уже может привести к конфликту, отнюдь не гастрономическому. На упаковке каспийской рыбы, произведенной в Азербайджане, слоган — “Дениз бизимдир” (море наше). Приходится из каких-то недр памяти извлечь крылатое путинское выражение, прозвучавшее на конференции по Каспию: “Море общее, дно делим...”. Иранский турист долго рассматривает продукт, потом, глядя на меня и продавца, все же решается продегустировать.

По моим наблюдениям, если у Параджанова в фильме “Цвет граната”
Армения — земля обетованная, то для граждан Ирана Армения — некий рай на земле, где в рационе доминирует винно-водочная продукция, которой в Иране свободно не купишь. Особый наплыв в ереванских супермаркетах наблюдается в дни этноновогоднего праздника Навруз. Помимо спиртных наслаждений фарсов привлекает и армянский “десерт” в лице жриц любви из определенных ночных заведений. После трех праздничных недель благодаря наплыву иранских туристов армянская экономика остается в основательном плюсе. В Баку всего этого добра (добавлю от себя: включая и граждан Ирана) тоже в избытке, но “соотношение цены и качества райским не назовешь даже при большой натяжке”, заметил к слову иранский турист — чревоугодник, любитель спиртного и сластолюбец.

 

Наутро мой исторический вояж к соседям завершался, и перед отъездом меня ждал экскурс в историю Армении эпохи античности с восхождением к храму Митры. Храмовый комплекс Гарни расположен в пригороде Еревана на высокогорье, и это единственный сохранившийся памятник, напоминающий о периоде царства Урарту. С портальной стороны расположены ступени, ведущие к античным колоннам. Между центральными колоннами — проход к алтарю, находящемуся внутри храма. В XVII веке в результате землетрясения храм подвергся сильному разрушению, которое продолжалось вплоть до второй половины XX века — местные жители на протяжении всего этого времени растаскивали камни для постройки жилья и прочих нужд. Археологи со всего Союза по крупицам восстанавливали храм из окружающей горной породы и из тех камней, что смогли опознать в ближайших селах. При близком рассмотрении колонн и потолка храма можно легко отличить современную тесаную кладку от кладки, сделанной по древней оригинальной технологии. Внутри храм больше напоминает жреческий алтарь огнепоклонников с росписями разных времен и эпох: древнеримская латынь, буквы, напоминающие армянский и греческий алфавиты раннехристианского периода, арабская вязь...

Георгий Ванян, сфотографировав меня на память, замечает, глядя на одного из экскурсоводов: “Вот послушаешь, так все армяне уже с рождения историки, и мы постоянно говорим всем, кому не лень слушать, про свою древность, про свои памятники, про этническую неповторимость… Я в этом нахожу некий диагноз болезни самобытности, которая нас превращает в окаменевшие памятники... Ульви-джан, что нам делать? Мы давно уже окаменели, сами того не заметив. Нам нужна модернизация — для того, чтоб в ногу со временем наладить отношения со всеми соседями”.

Я ему в ответ: “А вот мы, азербайджанцы, — младонация с реальной историей в каких-то 150 лет: от просвещения Хасана Зардаби и Мирза-Фатали Ахундова, мы только в начале своего исторического пути. И я опасаюсь, как бы мы не проспали свой восход Солнца так же, как наши горе-ученые историки, которые в поисках древних корней толкают нас в некую бездну настолько глубоко, что скоро совсем станем наиБревнейшими”.

 

Самое время в диалоге со своим Внутренним Репортером, сидя перед монитором и клавиатурой, написать черно-белыми строками о наших соседствующих друг с другом обществах Южного Кавказа, которые живут не реальной жизнью, а в постоянном воспроизведении виртуальных (лже-, псевдо) идеалов, иллюзий, образов, мечтаний, которые уже материализовались и существуют рядом с нами, но которые нам, в нашей роковой безучастности, хочется возрождать снова и снова. “Войны долмы” — в них, может, и состоит весь наш родной абсурд, который наверняка закончится нескоро, а то и вовсе никогда... В балканском абсурде “Подземелья” Эмира Кустурицы финальный титр гласит: “У этой истории нет конца”. Боюсь, нет конца и края и у нашего абсурда, оттого что “Южный Кавказ” — понятие “историческое”, а не географическое. С недавних пор пьесы Сэмюэля Беккета представляются мне всего лишь неким реалити-шоу, ведь его “Театр второй”, например, — это типичный ДурДом-2. Нет-нет, да и подумается, что сам абсурд рожден не пером великого ирландца JJ (Джеймса Джойса), он — само наше коллективное со-существование бессознательного. Что же до литературы абсурда, то это элементарно: можно почитать публикации в наших газетах, любые издания наших Академий наук, познакомиться с периферийными TV-канализациями, порыться на форумах, где каждый сам себе профессор околовсяческих наук, и увидеть такой абсурд, который будет всем абсурдам
абсурд — в чистом виде и в блистательном исполнении. Он творится здесь и сейчас, на всем Южном Кавказе, он в душах и сердцах людей. Почему же мы так страстно, до полного мазохизма любим абсурд? Видать, потому, что в действительности мы все страшно боимся того, что очевидно и понятно, — настолько страшна реальность...

 

На обратном пути, раздвинув завесу облаков лучами солнца, перед моим взором на небосклоне явился седовласый старец, олицетворяющий библейское перерожденное человечество после попытки постройки вавилонской башни. Но как только я пожелал остановиться и сфотографироваться на фоне Библейской Горы, одновременно со скрипом тормозов белоснежные сосцы Арарата вновь заволокли тучи. Мой гид Гарник, которому, как помнится, поднебесье знакомо не понаслышке2, в сердцах бросил: “О, Арарат! Он не для праздных взоров, а для Богом избранных!..”.

Перед самым отъездом объявилась Ануш Мирзаян, студентка кинорежиссерского факультета, вручившая мне на память диск со своей курсовой работой “Вальс души” — о причудливой женщине родом из Сибири, которую судьба весьма драматично забросила в Армению. Она дает уроки танцев и подрабатывает официанткой. Рассказывает свою биографию как откровение истины, прямо на камеру, цитирует Цветаеву и параллельно повествует о времени, когда ей приходилось работать “дерЬмовочкой” у дороги... Эта симпатичная десятиминутка отснята в ереванском филиале “Интерньюс”. Признаюсь, я был приятно удивлен и таким вниманием со стороны представительницы прекрасной половины Еревана, и конечным результатом на мониторе.

С Георгием Ваняном мы как встретились, так и распрощались на одной из улиц Еревана. Ему предстояло отоспаться после напряженной работы, а также оправиться от нападок шовинистов и националистов в местной прессе, возмущенных тем, что он принимает турок и азера на древней армянской земле. Я тоже уснул от легкой и непринужденной езды Гарника и проснулся лишь в не по-весеннему заснеженном Дилижане, на склоне горы, поросшей елями цвета индиго. С грустью взглянул на пустующие призраки домов отдыха некогда всесоюзных здравниц композиторов, театральных деятелей, кинематографистов, в памяти мелькнули ретрокадры
70—80-х годов прошлого века, годов моего счастливого детства. Фотокадры хранят воспоминания о дружбе в этих стенах двух маститых деятелей театра: народных артистов СССР тех лет, моего отца Мехти Мамедова и Рачии Капланяна.

Второй раз я проснулся неподалеку от пограничного пункта на одном из горных серпантинов, здесь Гарник поведал мне еще одну, но уже межгосударственную тайну о том, что только здесь, в этой точке, есть сигнал приема азербайджанского оператора GSM. Дозвонился в Баку родным и близким, сообщил, что все у меня путем и скоро буду в Тбилисо.

Армянские погранцы, понимая ситуацию, пошли мне навстречу и не шлепнули в мой паспорт никаких печатей, которые свидетельствовали бы о моем посещении Армении. Со стороны погранцов Грузии на сей раз вопросов не было, так как теперь начальник смены оказался радушным человеком и заговорил со мной на азербайджанском. Как оказалось, он вообще полиглот, знающий языки всех народов, населяющих многонациональную Грузию. Зато Гарник совершил непоправимую ошибку, не прихватив свой загранпаспорт, поэтому мы с Луизой вынуждены были добираться до Тбилисо по-европейски, автостопом (впервые на постсоветском пространстве за это с меня не взяли ни копейки).

Луиза — человек, укладывающийся в четкое определение “вечный студент”, чьи годы идут, а молодость не проходит. Вот и сейчас она осваивает новую профессию — международное право. Мы оказались в Тбилисо, когда уже накатили сумерки и ориентирование на местности в поисках нужной улицы, где меня ждала компания приятелей, несколько усложнилось. У первой встреченной дамы спрашиваем, на какой улице находимся. В ответ следует очень любезное обращение на чистейшем
русском — на таком, какого в самой России уже днем с огнем не сыщешь. Эта дама преклонных лет чем-то напомнила мне великую советскую актрису Веру-Верико Анджапаридзе и образ, созданный ею в фильме “Покаяние”. Она тактично поинтересовалась, откуда мы и что ищем. Я рассказал все так, как есть: Луиза — армянка из Еревана, я — азербайджанец из Баку, здесь мы проездом из Еревана. Надо было видеть ее лицо в тот незабываемый миг, когда она интеллигентно возмутилась: “Знаете, милейшие, у меня седин прибавились после недавнего выпуска новостей “Рустави-2”, где было объявлено, что русские танки вошли в Тбилиси, а потом оказалось, что это наш президент решил нам объявить учебную тревогу. Если ваше совместное путешествие — еще одна байка, то это для меня уже многовато”.

Чтобы успокоить милейшую женщину, мы дружно показали ей свои паспорта, и тут уж она, окончательно растрогавшись, была готова лично препроводить нас куда угодно. А когда я сказал, что мы ищем церковь, расцеловала нас, пожелала счастья со слезами на глазах и даже назвала имя священнослужителя, к которому для соответствующего обряда стоит обратиться. Тогда-то мы и поняли, каким бывает катарсический смех сквозь слезы. На этом мы с Луизой распрощались, а через сутки-другие я уже был в Баку.

Вынужден добавить, так сказать, “истины ради”: церковь мы искали потому, что она служила ориентиром на местности в поисках нужного мне адреса, где меня уже заждались приятели. Вот, как в черно-белой оптимистической комедии Вагифа Мустафаева “Все к лучшему”, таков ответ автора на наши веселенькие “войны долмы”.

 

P.S. Спустя дня два, проснувшись поутру в Баку, я получил SMS-сообщение совершенно абсурдного характера — о том, что в ереванской сетевой прессе появилась информация о присвоении мне статуса “Почетный консул Азербайджана в Армении”, а также мне была сброшена линк-ссылка, где эта информация размещена. Как оказалось, это сделали те из числа моих слушателей, с которыми я отмечал собственное “рождество” в Ереване — студенты из медиасообществ, решившие таким вот образом разыграть меня еще раз и приобщить к “армянскому” национальному празднику 1 апреля. Но и здесь цензура оказала свои права: линк был удален из информационного поля буквально через минуту-другую. Абсурд, он и в Африке абсурд.

Хотя... В Африке я еще не был.

 

 

1 Никельодеон — прототип современного кинотеатра, в котором движущиеся картинки показывались в сопровождении живой музыки. (Здесь и далее прим. ред.)

2 Согласно легенде, св. Григор удалился в пещеру на горе Сепух, где и завершил свой жизненный путь в 325/6 г. Пастухи, завалившие камнями обнаруженное ими тело, не ведали, кто отныне покоится в этой пещере. Через четыре года отшельнику Гарнику Господь в видении указал место погребения святого, и тело святого было обретено нетленным. Гарник перенес мощи патриарха в деревню Тордан. Через двести пятьдесят лет византийский император Зенон перенес часть мощей св. Григора в Италию и особым актом ввел святого Григора в ряд вселенских святых.