Анатолий Маркович Цирульников — известный ученый и писатель, профессор, доктор педагогических наук, член-корреспондент Российской академии образования и действительный член Академии педагогических и социальных наук, страстный путешественник по самым отдаленным уголкам России, постоянный автор и лауреат премии “Дружбы народов” (2010 г.). Мы предлагаем вниманию читателей его книгу о Колыме, которую он готовит к публикации, в журнальном варианте.

 

Колыма, Колыма, чудная планета.

Двенадцать месяцев зима,

Остальное — лето

Неизвестный автор, 1930—40-е гг.

 

 

Колыма1  встречает нас солнцем. В райцентре — Среднеколымске — деревянные и каменные бараки с телевизионными тарелками. Реклама и лозунги на стенах: “Удачной охоты, мужики!”. “Мы твое будущее, Колыма!” (на фотографиях — дети). Кафе-бар “Самородок”. Магазин “Мамонт”… В общем, северная специфика. Река Колыма под боком, широкая. Правый берег — равнинный, левый — горный.

“Со стороны России смотреть — мы глубинка, зады. А со стороны Америки — передовая часть, лицо, — просвещает нас начальник среднеколымского Управления образованием Афанасий Томский. — И вот устроила тут советская власть чудесную, в отличие от всей страны, жизнь — Колымторг. Все думали — завтра наступит коммунизм”.

Снабжали Колыму замечательно, рассказывает Афанасий. За расходом топлива никто не следил. Лошадей с вертолета кормили, сено для охотников возили на самолетах. “Демонстрировали лицо Америке?” — “Да, в Якутске-то такого уже не было”. — “Странно, — удивляюсь я, — зачем им это было нужно, железный же занавес?” “Может, заботились об окраинных территориях, — предполагает Афанасий, — побаивались соседства с другим миром?”

Мой друг — филолог и известный в Якутии педагог — Николай Бугаев напоминает, что Колыма имеет разные смыслы. Колыма — ГУЛАГ… Колыма — уголовщина… И такой вот — Колымторг с его коммунизмом… А еще Колыма это “колымбак” — незаменимая вещь для дальнобойщика (в зимнее время едешь на дальнее расстояние, заправочных станций нет, вот и ставишь огромный бак — минимум тонну вмещает).

А еще — колымская, самая замечательная, говорят, рыба чир.

Последний форпост России…

Нет последнего значения у Колымы.

Собственно говоря, мы и отправились сюда — прояснить разные смыслы. Чтобы не крутиться вокруг одного, намертво, кажется, примерзшего к этому краю. Помните “Бриллиантовую руку”? “Приезжайте к нам на Колыму!” Испуганно: “Нет, уж лучше вы к нам…”

Есть же какие-то иные смыслы у Колымы. Те, кто здесь живут, знают, в чем они состоят, а остальная Россия находится под спудом прошлого, которое вламывается в настоящее и пытается формировать будущее. Наша педагогическая экспедиция занимается образованием, а значит, открыть или хотя бы приоткрыть новые смыслы Колымы — наша задача.

Но это — в общем, а если конкретней…

 

 

 

Часть первая

 

Перевалочный пункт

 

Так уж складывается, что, когда попадаешь в Якутию, не сразу отправляешься в глубь этого необъятного материка, составляющего пятую часть России, а какое-то время занимаешься делами в Якутске и его окрестностях. И всякий раз выясняется, что эта остановка не бесполезна. Для будущего путешествия нужен перевалочный пункт, отправная база — чтобы собрать вещи и собраться с мыслями. Оттолкнуться от чего-то, перед тем как начать движение в неизведанное. Вписать несостоявшееся в рамки существующего.

 

 

Якутское чудо

 

Случай представился: в “Ленском крае” проходил очередной конкурс РЭПов — республиканских экспериментальных площадок, как именуют тут школы, детские сады и иные заведения, занятые самостоятельным поиском и созданием нового в образовании и воспитании.

Это — не изобретение Якутии, но одно из ее педагогических достижений. В других районах России РЭПы тоже когда-то были (как и ФЭПы — федеральные экспериментальные площадки), но затем куда-то пропали, уступив место казенным школам, государственным планам, а это, как вы понимаете, совсем другая песня. В Якутии каким-то образом, может быть, в силу географического простора, всем хватило места, и местные, самостоятельные инновации существуют вот уже десять лет. Сколько политических ветров и ураганов сменилось за это время в системе образования, а якутские площадки устояли и развиваются. Это — уникальное явление. Во-первых, практически все они — сельские (в Якутии школа на девяносто девять процентов — сельская). То есть новые пути в образовании разведывают и прокладывают школы, которые в стране находятся в наибольшем загоне, за которыми гоняются с сачком реструктуризации-оптимизации — дорогие они больно и некачественные, говорят “ботаники”-экономисты. Как только увидят, что меньше ста учеников — раз ее сачком. Почти все уникальные виды переловили.

В Якутии остались. И что интересно — много.

Это вторая особенность якутских инновационных школ и детских садиков: их тут несколько сотен, треть от общего числа работают в поисковом режиме. Иными словами, накопилась “критическая масса” инноваций, вследствие чего, как известно из школьной физики, рождается цепная реакция. И она пошла и начала менять всю систему образования. Это позволило, вкупе с другими умными решениями якутских педагогов и управленцев, совершить скачок.

Мне приходилось уже не однажды говорить об этом2, но явление для нашей страны столь удивительное и требующее осознания, что повторю еще раз.

За вечными российскими хлопотами, распилкой бюджета и прочим мало кто заметил, что в последние годы в Якутии происходит мощный культурно-образовательный подъем. Благодаря чему?

По ряду причин здесь сохранились этногенетический потенциал, народная педагогика и национальная школа. В начале 1990-х они “встретились” с веером политических, законодательных, управленческих решений, которые обеспечили необычайно интенсивное обновление образования в республике. Вот некоторые из тамошних умных решений: признание народной педагогики на конституционном уровне, принятие не имевших до этого аналогов в России законов (“Об образовании”, “О языках”, “О правах ребенка”, “Об учителе”, “О попечительской деятельности”, “О государственной поддержке сельской школы”). Республика стала первой, где начали вкладывать деньги в образование (в 1992—93 годах, когда уровень финансирования образования в Российской Федерации упал с 18 до 12 процентов, в Якутии он поднялся до 24). Кроме того, в Якутии стали интенсивно поддерживать одаренных детей и учительское творчество (в итоге на Международной олимпиаде школьников 2004 года сборная Якутии получила одно из первых мест, опередив по числу медалей учеников из Германии, Бельгии, Китая). Происходящее было замечено мировым сообществом. Тогдашний заместитель Генерального секретаря ЮНЕСКО назвал увиденное в республике “якутским педагогическим чудом”.

Одна из его особенностей в том, что оно — не чисто педагогическое. Да, возникло оно в ведомстве образования, но преследовало и иные цели. С местными сообществами работали ученые, которые помогали им овладеть методами анализа ситуаций в районах и селах. Люди выявляли свои жизненные проблемы и смотрели: какие из них можно решить с помощью образования.

Хочу обратить внимание: это совершенно другой подход, чем ведомственная модернизация. Там — схема, придуманная вышестоящей инстанцией и накладываемая на все случаи жизни. Там жизнь с ее многообразием — помеха. А здесь она — источник.

Самое интересное, что “якутское педагогическое чудо” — вовсе не уникальное явление. Нечто подобное происходило и в наиболее интенсивно развивающихся странах — Японии, странах Юго-Восточной Азии (молодых “азиатских драконах”), в Китае. Именно такого рода изменения (назовем их “социокультурной модернизацией образования” — поддержкой модернизируемой экономики) позволили сделать скачок в развитии общества, найти достойное место в мировой цивилизации. Правда, то, что у нас происходит локально, в отдельном районе, там проводится на уровне государственной политики.

Что касается “Ленского края”, где проходил ежегодный якутский конкурс РЭП, то явление и место это примечательные. Родная деревня первого президента Якутии М.Е.Николаева. В бытность его президентом тут посреди чистого поля вырос педагогический чудо-городок. Даже его архитектура (в которой циркумполярное, арктическое удачно соединилось с ультрасовременным стилем) — свидетельство богатого потенциала общества. Этот городок в деревне и был задуман для того, чтобы собрать и приумножить человеческий капитал Якутии — ее ум и надежду. Назвали комплекс физико-математическим форумом “Ленский край”, здесь стали готовить к олимпиадам на самом высоком, международном уровне одаренных мальчиков и девочек со всей Якутии. Занимаются с детьми профессора, приглашаемые из лучших университетов Сибири, Петербурга и Москвы. Прекрасная библиотека, учебные классы, рекреации, спальный корпус, дома для преподавателей, обсерватория… Олимпийский резерв. Неподалеку выстроена новая сельская гимназия. Подальше — агровуз. В долине, окруженной горами, стоят похожие на бункеры улавливатели космических ливней (в “Ленском крае” есть и аэрокосмическая школа, которую курируют летчики-космонавты) — в общем, супер…

Напротив этого “якутского Сколково” — обычная деревня с коровами и кобылами, которая, по-моему, до сих пор опомниться не может: что тут такое соорудили? К тому же в этом аэрокосмическом педагогическом городке каждый год собираются сельские “инноваторы”, благодаря которым все и происходит. В этот раз на конкурс проектов прибыли восемьдесят школьных учителей и детсадовских воспитателей из самых дальних северных районов, включая тот, куда нам предстоит отправиться. Так что первое знакомство с Колымой произошло у нас в “Ленском крае”. Здесь проходили презентации, семинары, мастерские, это все я сокращу, но оставлю несколько заметок, сделанных во время выступлений.

“Важен не результат системы, а подход к учебному материалу. Результат — не стул, сделанный учеником, а то, что с ним, учеником, происходило, когда он этот стул делал”.

“Поймать разрыв между нормой сложившейся и нормой нарождающейся”.

С нормами, как я понимаю, не так просто. Наш старый знакомый из Министерства образования Якутии Тимофей Григорьев рассказывал, что в одном городе, где обитает десять тысяч с чем-то человек, вышло форменное безобразие. Из-за этих самых “с чем-то”. Дело в том, что установленная Москвой норма количества детей в классе зависит от числа жителей в населенном пункте. При таком-то количестве населения — детей в классе должно быть столько-то, а если населения больше — как говорится, “миль пардон”. В небольшом городке Вилюйске, старинном форпосте освоения северных просторов (“якутском Петербурге”, как его тут называют), на беду оказалось на… 5 человек больше, чем положено. И из-за этих пятерых школа сразу перешла в другой статус: в классе вместо двадцати учеников должно сидеть двадцать пять! Но во-первых — откуда их взять? А во-вторых, от этого зависит зарплата учителя (не говоря уж о качестве образования).

С нами за компанию на Колыму летит экономист Сережа Слободчиков, он рассчитывает зарплату учителей по системе “подушевого финансирования” (термин вызывает в памяти бессмертное творение Гоголя). Есть разные варианты расчетов, и Сергей, разъезжая по районам, подсказывает школам, какой вариант им выгодней. Помогает выплыть из бушующего моря модернизации.

Иногда удается (в республике доказали непригодность столичных нормативов для местных условий и уменьшили “наполняемость” классов — иначе пришлось бы закрыть всю школьную Якутию, она же в основном — сельская, малочисленная). Но с другими последствиями московских решений без Гоголя никак не обойтись.

“А сколько получают начинающие учителя и учителя опытные?” — спрашиваю Сергея. Он объясняет: “По новой системе — зависит от количества детей в классе”. “Не понял, — уточняю я, — что же, начинающий учитель может получать столько же, сколько опытный?” — “В принципе — да”.

А может случиться и так, что в классе у вчерашнего выпускника педвуза окажется больше учеников и он получит больше уважаемого педагога. Квалификация, опыт, мастерство в оплате труда не учитываются. Абсурд? “Это вы им скажите”, — говорит Бугаев про идеологов “комплексной модернизации образования”.

 

 

Немецкая схема наизнанку

 

Смотрел программы здешней летней аэрокосмической школы (руководитель — летчик-космонавт А.И.Лазуткин). “Ракетное компьютерное моделирование”, “космический дизайн”, “школьная лаборатория из космоса”…

Да, при нынешних спутниковых технологиях можно разглядеть на снимке земного шара отдельную школу и, может быть, даже отдельного человека в ней. Но вот залезть к нему в голову и разобраться, почему он делает так, а не иначе, удается далеко не всегда. На конкурсе, например, было много проектов по “дуальному образованию”, которое, полагают, поможет решить проблему занятости местного населения. Это немецкий опыт профессиональной подготовки, соединения теории и практики на производстве с гарантией получения рабочего места. Пока что добытчики алмазов и других сокровищ Якутии местные кадры не жаловали, упирая на северный менталитет, охотничью тягу в тайгу — какое уж тут производство? Предпочитали завозить рабочую силу. Местному населению от освоения природных богатств доставались инфраструктура, поселки, соцкультбыт, кое-где дороги. С развалом Союза все это было брошено, в поселках вдоль побережья Северного Ледовитого океана в пустых домах иногда попадаются даже пианино. Исполнять на них старую музыку никто не собирается: прежний способ освоения Севера признан ошибкой. Как и ельцинские отчисления регионам от газонефтяных и золотоалмазных копей.
Теперь — ни процента, все уходит в центр. Грядет второе пришествие промышленности на Север, без сантиментов — вахта. Нарыл и уехал. Но на этот раз промышленники готовы предоставить местным жителям рабочие места (существует государственная программа, согласно которой до 2020 года в Якутии должно быть открыто 150 тысяч рабочих мест — для региона это революция). Поэтому-то и возник сюжет с дуальным обучением из Германии, где побывали управленцы и педагоги. Дело хорошее. Загвоздка в том, что немцы и другие европейцы, имеющие многолетнюю традицию такого обучения, не рассчитывали на наши условия. Они не знают, что такое вахта. А это не просто метод работы, это мировоззрение. Психология временщиков.

Те, кто попадают в “проект”, неизбежно проникаются этой психологией. В результате дуальное обучение по чисто немецкой схеме выворачивается наизнанку и выливается в массовую подготовку временщиков из местных кадров, уродование не только природы, но и психологии людей, которые тут живут издавна.

Чтобы этого не произошло, необходимо ввести в проект гуманитарную составляющую, а она связана с мировоззрением, экологическим законодательством, правовой культурой — иными словами, сформировать социокультурный проект дуального образования. Вот идея, которая появилась у нас в “Ленском крае” и которую мы начали потихоньку обсуждать с коллегами, благо тут были и представители Министерства образования Якутии, курирующие этот проект. Им понравилось, обещали передать выше. Посмотрим…

Из Верхоянского улуса приехали знакомые учителя, тоже привезли проект на эту тему. Производственная база школ в основном — социальные службы, сервис. Это понятно, гулаговская оловянная шахта над райцентром Батагай, сам видел, висит мертвым грузом. И слава богу. Но проект, ориентированный на подготовку кочегаров для котельных, работников хлебомакаронных изделий и местного телевидения, не решит проблемы развития района. Битва за Верхоянье пройдет совсем по другим направлениям, и надо быть готовыми к ней.

Говорил с учителями из поселка Депутатский Усть-Янского улуса, у них, рассказывают, еще круче: три тысячи человек без дела. Безработица опасна, особенно в наших условиях. В самолете из Москвы в Якутск разговорился с пассажиркой с Урала. Та рассказала о городке под Екатеринбургом: на единственной фабрике сократили число работающих с двадцати тысяч до восьми. И одновременно из тюрем по амнистии выпускают 45 тысяч человек со сроком 15 лет и более. Часть соединится с безработной молодежью — и вот вам взрыв криминала, запрограммированный властью. Будем считать, что по недомыслию.

 

 

Драчливый улус и окошко с тремя глазами

 

Подошла учительница из Сунтара (год назад мы были там на педагогической ярмарке) посоветоваться. В поселке постоянные драки — участвуют и подростки, и взрослые люди. Дерутся группами по месту жительства: район Партизанской против района промкомбината. Уже двадцать лет дерутся. Только якуты. Как это объяснить? И что делать? Нельзя сказать, что поселок “убитый”. У жителей табуны, есть народные целители, служба такси; женщины через Интернет заказывают вещи в Москве. Внешне, говорит учительница, у нас рост благосостояния — люди строят хорошие дома, между собой в достатке соревнуются, — а внутренне спад идет. Может, поэтому драки эти?

Но вот молодой учитель из того же “драчливого” улуса. Зовут Федотом Егоровичем Чыбыковым, работает в средней школе имени знаменитого сказителя-олонхосута С.А.Зверева. Вместе со школьниками водит туристов по “зверевским тропам”. Принес мне программу похода и бюджет расходов. У него почему-то ребята не дерутся…

Подошла молодая женщина, завуч, мы заочно знакомы — по электронной почте присылала мне анализ ситуации в райцентре, поселке Сангар Кобяйского района, тоже Север. Шахты остановлены. Хотя угля много, очень качественного. Канадцы ведут разведку свинцового и цинкового месторождений, второго по запасам в мире. Но пока все стоит, кроме школ. Есть хорошие учителя, гимназия, профильное обучение. Но дети почему-то бросают учебу в институте — число недоучившихся ребят возрастает год от года. Может, трудности с адаптацией? Нет, в гимназии ведут специальную работу, взаимосвязь с вузами хорошая. В чем же дело? Учительница высказала предположение: дело в инфантилизме молодых. Сообщила, что после переписки со мной в школе разработали социальный проект — развитие самоуправления, участия подростков в решении проблем поселка. Но сможет ли школа в одиночку изменить ситуацию?

 

 

Рай, в котором притаился ад

 

В Кемпендяе ночевали на турбазе неподалеку от санатория АЛРОСа. Уникальное место — прямо из-под земли бьет соляной рассол, застывая белоснежными горами. Есть озеро — мини-вариант Мертвого моря. В крутой берег извилистой реки вцепились, повиснув, сосны, за рекой — бескрайняя тайга. И такая ошеломляющая неземная тишина, только еле слышно, как внизу щебечут птицы…

Здесь был сталинский лагерь. В этих белоснежных горах соли — где и сейчас существует маленькое производство, с теми же кирками и лопатами — стояли бараки, а туда, за реку, конвоир водил зэков и живых заставлял копать себе могилы. В школьном музее остались свидетельства, воспоминания очевидцев.

Ошеломляющая тишина Кемпендяя таила в себе многое, что надо было обдумать, переварить. В основе здешнего образования — не выход на туристические маршруты, а что-то более глубокое: связь времен, тишина и покаяние…

Хлебосольные, гостеприимные учительницы. Тот же район, но совершенно другая ситуация. Поселок основан геологами, в советское время тут было на девяносто процентов русскоязычное население: русские, украинцы, евреи, немцы — советский народ. Потом ситуация изменилась, многие уехали. “Русских” стало тридцать процентов, семьдесят — саха. Возникли, как говорят учителя, новые вызовы. Попытка ответить на них — “Школа диалога культур с многонациональным составом населения”.

Мотивы понятны, содержание проекта смутное. Что-то пытались обсудить,
но — вяло. По поводу этого проекта у меня в блокноте осталась реплика Бугаева: “Язык — способ существования индивидуального сознания. Шекспир говорил: сколько языков я знаю, столько жизней я живу”.

Мы живем в вечном круговороте идей. Когда появляется новая идея, вокруг нее кристаллизируются группы, высказываются, борются, спорят. Какие-то точки зрения оказываются доминирующими, они побеждают и… застывают. Спустя некоторое время все повторяется. Это относится и к социальным идеям, срок жизни которых — три-четыре года, прежде чем застыть, формализоваться. Бугаев считает, что сейчас время для “социокультурного подъема”, исходящего из разнообразия форм образования, опоры на местный опыт, самоорганизацию и самодеятельность людей. Рухнула прежняя, назовем ее технократической, модернизация, на поле образования возникла благоприятная ситуация: нового пока не придумали, и есть некоторое время, чтобы самостоятельно, не оглядываясь ни на кого, заняться делом.

 

 

 

Присказки про Колыму

 

В “Ленском крае” я услышал историю, которая будет не раз вспоминаться на Колыме. В улусе, куда мы отправляемся, есть село Березовка, там некий эвенский3  род с незапамятных времен кочевал с оленьим стадом по тундре и лесотундре на огромном пространстве между Якутией, Чукоткой и Магаданом. После революции их не однажды пытались заарканить, записать в Советы, но они уходили в другое
место — так и блуждали, неприписанные. И был у них “крутой” дед, глава рода по прозвищу Синий орел. Оберегал сородичей от внешних контактов, решал все сам, ему беспрекословно подчинялись. Когда забивали оленя, садился с молодым парнем на нарты, ехали куда-нибудь на Магаданскую ГЭС, меняли мясо на чай, спички, соль и возвращались. Никто о них толком ничего не знал. В 1954 году геологи пролетали над тундрой и увидели дымки стойбища. Что такое? Кто такие? Нигде не зарегистрированные, не числящиеся в стране советской люди. Сообщили по рации. Понаехало начальство, НКВД, окружили, переписали всех и сказали — тут будете жить. Построили поселок на том месте, где их поймали на временной стоянке, построили неудачно — его постоянно затапливает. Вот туда мы и поедем, там будет большой праздник — пятидесятипятилетие вхождения Березовки с этим пойманным родом в состав СССР (России).

Еще одна замечательная история про Колыму.

В якутском языке есть многозначные слова. “Ыhыы”, например, означает “посев”, “сеяние”, но также и — “крик”. Посевная кампания в сталинские времена. Приходит телеграмма из вышестоящих инстанций: провести кампанию ыhыы. Через некоторое время отчитываются: кампанию провели успешно, победители премированы. Оказывается, собрали народ, выбрали тех, кто может громче кричать коммунистические лозунги, и проверяли: кого с дальнего расстояния будет лучше слышно. С высокой горы кричали: “Да здравствует Советская власть!” Это не анекдот. Сохранилась статья в газете, где о проведенной кампании говорилось в положительном смысле. Деревня находится в среднеколымском районе, где по природно-климатическим условиям посевных кампаний попросту быть не может…

 

 

Методология путешествия

 

Путешествовали мы и раньше. Я, например, вдоль и поперек объездил страну, был и на Русском Севере, и на юге, в Горном Алтае и на Байкале… Писал очерки и книги, высказывал какие-то идеи. Но назвать это в строгом смысле научно-педагогической экспедицией я бы не решился. Да и существовала ли она как таковая? Только в одной ученой книжке 70-х годов педагогическая экспедиция упоминалась как форма исследования, да и то в виде описания конкретного случая. В конце 50-х годов в одном районе Ярославской области, на родине знаменитого на Руси поэта, собирали сведения и разрабатывали рекомендации, как “рационализировать” (сократить) школьную сеть. Из Академии педагогических наук ездила группа “школоведов”, как их тогда называли. Двадцать лет спустя я, тогда старший научный сотрудник, тоже участвовал в экспедиции в тот же район. Никакой задачи отследить динамику, насколько помню, не ставилось, просто составляли какие-то таблицы, собирали что-то для сводной монографии.

Шли застойные 80-е годы, было такое ощущение, что со времен жизни и деятельности поэта, выяснявшего, кому на Руси жить хорошо, мало что изменилось. Запомнились села с революционными названиями “имени Карла Маркса”, “Красный Проминтерн”, облупленные церкви-склады, острый запах навоза, лошадка, везущая хворосту воз. В классах было холодно, дети сидели в валенках… В одном селе мы шли с директором местной школы, как ее называли, “для дураков”, и он, показывая на встречных, загадывал загадки: кто ученик их школы? Ученые затруднялись ответить, и директор разъяснял: “Этот наш, а тот вон, видите, тоже, конечно, наш, но родители не отдают”.

После экспедиции, проходя по коридорам Академии педагогических наук, я с удивлением замечал: “Этот наш… И этот — наш…” Феноменология интересней голых цифр.

Бугаев до поры до времени тоже так вот ездил по своей Якутии. Потом мы встретились и стали ездить вместе, еще кто-то к компании прилепился — получилась экспедиция. Пришло время обсудить, как она у нас устроена.

Почему-то интересное явление обнаруживается, размышляю я, когда смотришь на школу, да и на жизнь, не заранее заданным, “модельным” взглядом. Конечно, кивает Бугаев, тогда получаешь богатый материал. А в заготовленную сетку что поймаешь?

Хотя есть разные экспедиции, люди едут с анкетами и получают материал — тоже важно. “А у нас какая экспедиция?” — “По-моему, образовательная. Мы ведь образовываемся. И люди, с которыми мы встречаемся, тоже образовываются”.

Цель экспедиции в общем виде у нас есть, конечно: разобраться, что происходит в конкретных поселках, районах, какие там возможности для развития. Но самые интересные результаты получаются при отклонении от генеральной цели, когда двигаешься по логике жизни, а не по придуманной схеме. Вот это и есть методология экспедиции, которую можно назвать образовательной.

Да, именно так, если предположить, что образование — это тоже путешествие. Не важно, где именно — в пространстве, в культуре. В эпосе. Ведь любой эпос — это путешествие. Возьмем “Илиаду”, “Калевалу” или “Олонхо” — везде главный герой путешествует, встречается с чем-то, проходит испытания, приходит к счастливому концу.

Поэтому, говорит Бугаев, мне больше нравится “педагогика путешествий”. Этнопедагогика — и есть педагогика путешествий. Когда я сижу в доме у нашего друга, кузнеца Мандара, и что-то выпытываю — это тоже путешествие. Я отправляюсь в мир иной культуры, преодолеваю препятствия и прихожу к счастливому концу.

Этнопедагогическое в культуре, полагает Бугаев, крепче, чем в языке. Этническое — это доказано психологией — чаще и ярче проявляется в действии. Он изучил календари разных циркумполярных народов и обнаружил, что все они основаны на солнцестоянии — еще один аргумент в пользу того, что режим школы Севера должен строиться по народному календарю, а не по расписанию из центра. В иное время должен начинаться учебный год, и в другое время заканчиваться. И быть круглогодичным.

Некоторые, вроде умного школьного директора из Верхоянска Иннокентия Васильевича Рожина, так и делают — в экспериментальном порядке.

 

Конкурс закончился, вернулись в Якутск, послезавтра летим на Колыму. Зашли в универмаг, приобрели теплое белье, дешевое, черного цвета, его весь Якутск носит. Побродили в Интернете по Колыме — оказалось, не только город Среднеколымск, но каждое село, школа имеют сайты. Забрались на сайт села Березовка (где заарканили вождя оленеводов Синего орла и его сородичей). Там история школы ведется с 1954 года — когда поймали “орлов”, она побыла еще с год кочевой, а потом уже из неволи не выпустили.

Вхождение “синих орлов” в состав страны привело, как мы поняли, гуляя по сайту села Березовки, к следующим юбилейным достижениям. Помещение школы и ее состояние (на 2009 год): фундамент — деревянные сваи; перегородки — фанерные; крыша — шифер; тип здания — приспособленное…

Правда, есть выход в Интернет и два телефонных аппарата. Такое чувство, будто смотришь на Россию из космоса…

 

 

Воскресная прогулка накануне экспедиции

 

Перед отлетом выдался свободный денек, и Бугаев повел меня в историческую часть города Якутска. На берегу Лены воспроизвели исторические постройки — получилось вроде музея под открытым небом. Лично мне больше всего понравилась скульптурная композиция, на которой изображен Семен Дежнёв с якутской женой Абакаядой и сыном Любимом (история подлинная, была у Семена Ивановича в период освоения Сибири вторая, якутская семья). Частная как будто история, а живо символизирует связь между Россией и Якутией. В отличие от других символов “добровольного присоединения” края, после которого 100 лет не утихали восстания и войны.

История в советской обработке полна мифов. На один сам чуть было не поймался. Основатель Якутска, стрелецкий сотник Петр Иванович Бекетов сидит, опершись на топор, перед ним — Преображенская церковь с золотыми куполами, старинные торговые ряды и модерные современные здания. Топор, на который оперся сотник, очевидно, символизирует созидание. И глядя на стремительно преображающийся, хорошеющий с каждым годом город Якутск, невольно проникаешься чувством сопричастности и думаешь: вот, мол, был казак, стрелец, срубил острог, а теперь чудо-город какой! То есть обнадеживаешься, что наши добрые дела непременно прорастают в будущем.

Это чувство, навеянное фигурой стрелецкого сотника, поколебал шаман.

Шаман был что надо — с черными длинными волосами, руки в кольцах, длинная одежда с причиндалами. Расположился в отреставрированных торговых рядах. На столе перед ним разложены какие-то предметы. Бугаев и шаман, с которым он оказался знаком, поговорили по-якутски, было видно, что тот чем-то недоволен, но потом все устроилось. Шаман представился, вручил мне визитку, на которой он сфотографирован во весь рост с бубном, и стал объяснять с сильным акцентом лежащие на столе картинки. В частности, памятник основателю Якутска атаману Бекетову и топор, на который тот оперся. Чего уж скрывать, рубил он этим топором головы инородцам налево и направо. Палил из самопальных пороховых ружей и пушек, против которых куда местным охотникам со своими луками, порол до смерти. От восстаний укрывался в смотровых бревенчатых башнях. Отбирал всю пушнину, сам не охотился.

“Разве он — основоположник города? — возмущается Хараатала — так зовут шамана. — Бекетов — самозванец, насильник. Снимите Бекетова!” — обращается он к властям Якутска, имея в виду памятник стрелецкому сотнику, а звучит, как будто речь о действующих силовых структурах.

В этом вопросе я с шаманом согласен — сотника романтизировать не стоит. Первооснователь жестоко покорял здешние народы. Но и сам плохо кончил — по дороге домой в марте 1655 года неожиданно помер в Тобольске, поссорившись с сибирским архиепископом Симеоном и легендарным протопопом Аввакумом. В отместку архиепископ приказал труп Бекетова бросить псам на двор и запретил оплакивать сотника как нераскаявшегося грешника.

Семен Дежнёв с якутской женой Абакаядой — фигура более привлекательная. Но, увы, не он основал Якутск. Впрочем, это дело потомков — называть и переименовывать.

Что касается нашего знакомого, шамана пятого клана девятого ранга, члена Союза журналистов Российской Федерации, лектора республиканского общества “Знание” по воспитанию якутского образа поведения, проповедника учения якутских шаманов, продолжателя якутского духа (“четко пишет” — не без восхищения замечает Бугаев), то с ним вот какая, оказывается, история.

В прежней жизни шаман был коммерсантом. Имел магазин в деревне, где жил. Взял кредит, а вернуть вовремя, как водится, не смог. Его связали, избили, бросили в нетопленом доме и предупредили: не отдашь — убьем. И он перешел в шаманы, как бы “умом тронулся”, заболел. “Как не заболеть, если тебя убить могут?” — посмеивается Бугаев. Три года, рассказал Николай Иннокентьевич, этот шаман проходил “расчленение”. Для тех, кто не знает: при переходе в шаманы человек испытывает особую болезнь, когда духи расчленяют его на части, а потом он собирает себя в новом качестве, обычно эта болезнь продолжается три дня. А у шамана Харааталы — три года.

От шамана пришли к Санникову — тому самому, первопроходцу, именем которого названа Земля Санникова, человеку с окладистой бородой, Усть-Янскому купцу второй гильдии, потомственному почетному гражданину Санникову Якову Федоровичу (1844—1908). Тут он жил, в этом большом рубленом доме с крылечком и крутой лестницей. “По-моему, целая школа поместится”, — примеривается Бугаев.

А это и есть школа. Каждый из домов первых послереволюционных руководителей Якутии, наркомов, писателей, ученых (практически все были репрессированы) — тоже школа.

Человек, к которому отношусь с особым пиететом, — историк Гавриил Васильевич Ксенофонтов. Автор фундаментального труда “Ураангхай-сахалар” — истории великого переселения народа. Ксенофонтов доказывал, что прежде якуты жили в монгольских степях, а в начале эпохи Чингисхана, спасаясь от войн, мигрировали на тысячи километров на север. Передвигались со скотом на плотах по Лене, гнали табуны по старым дорогам… Историческая эпопея переселения целого народа, продолжавшаяся столетия (в сравнении с ней хождение Моисея в маленькой пустыне вокруг Синая кажется детской сказкой). Ксенофонтов разрабатывал свою научную версию в те времена, когда переселение народов происходило совсем другими способами. В 1937 году его арестовали и убили в сталинских застенках. Книга осталась. И дом вот, оказывается, остался, построенный в начале века, — теперь в нем находится лавка промыслов. Неподалеку — храм и отреставрированное деревянное здание действующего епархиального училища. Вот так рядышком, как и на самом деле в якутской культуре, — шаман и священник. “Что бы там ни говорили, а видите, — замечает Бугаев, — якуты православное восстанавливают”. “Познавательно, — говорю я, — спасибо за прогулку”. “Да… — размышляет мой друг, — не успев начаться, наша экспедиция уже началась. Я почему вас сводил сюда: Санников — это уже север. А мы едем на север”.

 

 

 

Часть вторая

 

На север, на север…

 

Справка из энциклопедии. Среднеколымский улус находится на северо-востоке Якутии, на 150—162-м градусе северной широты. Площадь — 125,2 тыс. км (двенадцать с половиной млн гектаров). В основном — лесотундра. Более 10 000 озер, малые реки Алазея и Чукочья. Река Колыма протяженностью 2600 км, впадающая в Восточносибирское море. Расстояние от г. Среднеколымска до Якутска составляет наземным путем 2664 км, воздушным — 1430 км, водным — 4400 км. Населенных пунктов 19, в том числе один город. Население района — около 9,5 тыс. человек, половина из них проживает в Среднеколымске.

 

 

А дом в окошко убежал

 

Летим на АН-24 “Полярных авиалиний”, нас тридцать пять пассажиров,
впереди — покрытый сеткой багаж, за ним — люди. Высота — пять тысяч метров. Время в полете — три с половиной часа. Внизу, посреди тайги, бессчетные озера — как брызги расплескавшейся небесной реки…

Пролетаем полюс холода Оймякон. В распадках туман. Горы невысоки, но труднопроходимы — в прежние времена, рассказывает Бугаев, чтобы войти в тройку призеров Союза по пешеходному туризму, надо было пройти именно здесь. Оймяконское нагорье называют мини-Гималаями. Сплошной лед, лавины, обвалы. Люди постоянно исчезают в обвалах. В 80-е годы сборная Казахстана здесь пропала.

Бугаев, в отличие от меня, занимался экстремальным пешим туризмом серьезно. Получил даже звание судьи республиканской категории. Сам забирался в горы и детей учил. Потом перестал. Хотя, по-моему, продолжает “лазать” — и в жизни, и в педагогике…

Я размышляю о рассказанной им истории вечно блуждающего рода, кучки людей, которые пытаются убежать от государства. Убежали на время, оказались свободны — построили более-менее достойную человека жизнь. Но… это модель авторитарного государства.

В демократическом мире по-другому: общество создает институты, которые взаимодействуют с государством, контролируют его — таково цивилизованное устройство. А в России — динамическая игра преследования: один убегает, другой догоняет. Подобную игру под названием “сонор” придумал якут-математик Томский, он живет в Париже и занимается теорией игр. Придумал, опробовал на студентах, начали проводить чемпионаты. Очень популярная игра, в Якутии даже детсадовские дети играют. Один убегает, другой догоняет.

Государство догоняет.

Но в игре два тайма, после окончания первого игроки меняются местами. В русской истории дело обстоит именно таким образом: власть, постоянно отлавливающая, догоняющая человека и народ, доводит его до бунта — и тогда власть и народ меняются местами — “толпа догоняет”…

Собственно говоря, Бугаев и его единомышленники пытаются с помощью образования прекратить эту безумную “игру преследования”, прийти к нормальной жизни.

“Есть якутская национальная загадка, — говорит мой друг: — Хозяина в темницу посадили, а дом в окошко убежал. Как вы думаете, что это? Имеет отношение к нашей теме”.

Трудно разгадывать национальные загадки.

Оказывается — рыбацкая сеть с пойманной рыбой и просочившейся сквозь сеть водой (которая для рыбы — родной дом). Но он не об этом.

“Я так соображаю, — интерпретирует загадку Бугаев: Рыбак-государство ловит нас в свой невод. А “дом” в окошко убегает. То есть местные культурно-исторические традиции просачиваются сквозь сеть. Государство не желает этого видеть, вытаскивает рыбу. Если бы оно хоть сети не вынимало из воды, там бы держало, чтобы наши КИТы (культурно-исторические традиции) учитывать. И еще, знаете, в образовании нельзя плести государственные сети, сеть должна быть общественной, социокультурной, учитывающей традиции. В государственной сети социокультурное убежит в окошко”.

“Государственная сеть, — говорю я, — это вообще не сеть, это Система”.

Бугаев кивает, ему вообще не нравится “сетевое”, предпочитает “интегральное”. Удивительно, думаю я, как все переплетается: художественное, событийное, историческое, образовательное, государственно-общественное… Пойди отдели одно от другого. “Омолонский хребет, — показывает в окошко мой друг. — Тут горы кончаются, сейчас Колыма начнется”.

И сразу равнина — Колымский край.

“Вот по такому пейзажу и будем ездить, — говорит Бугаев. — Типично колымский пейзаж. Чем дальше на север, тем больше озер. Как петляет, а?” — “Это Колыма и есть?” — спрашиваю про реку. Он кивает.

Картина под крылом мутнеет, затягивается облаками. На миг Колыма как бы показывает нам удивительный свой рисунок — и закрывает.

Вспомнились фотопортреты учителей Севера, которые сделала Акулина, жена Бугаева. Какие замечательные лица. Завяжу узелок на память: в презентацию о якутском опыте включать лица людей. Просто лица, которые говорят о многом. Чтобы не думали, что тут — одни якутские лошади и северные олени.

 

 

У нас не дорога — направление

 

В аэропорту Среднеколымска нас ожидал начальник Управления образованием Афанасий Томский. Сам он парень молодой, — рассказывал о нем Бугаев, — был директором сельской школы, после открыл гимназию в райцентре. Первый ее директор. Года не прошло — начальником сделали. Мужчина крупный, мы рядом с ним как дети будем выглядеть.

Так и оказалось. Томский Афанасий Афанасьевич — крупный, молодой, улыбающийся — пока ехали и рассматривали город (сараи, ржавые лодки на берегу Колымы, вкрапление Телекома и спутниковых антенн), обрисовал картину: Среднеколымск основан в том же году, что и Санкт-Петербург. Русский казачий город, форпост освоения северных просторов — отсюда шли на Берингов пролив, на Аляску, на Охотское море… Правая сторона в городе — чисто якутская, на левой живут сахаляры — метисы.

В среднеколымском районе восемь сел. Два предприятия по сохранению животноводческого генофонда — казенный конезавод и оленеводческое хозяйство. Остальное — осколки колхозно-совхозного строя. В основном народ — “на подворье”, а подворье тут — тайга.

Со слов Томского, поселки — на полном самообеспечении. Везде — средние школы. Везде клубы. Везде больницы с койко-местами. Дизельная электростанция, котельная, пекарня… Все, что нужно для жизни. Это — Север.

Дорога, связь — только с января по апрель. Но и то — пурга, заносы. Заранее запланировать ничего нельзя, управлять школой из Среднеколымска, как в Московской области, невозможно, поясняет Томский. “Говорим: совещание начнется примерно 27-го. Примерно. Потому что вдруг — пурга. В одном месте не заметет, в другом заметет”. “Каждый год — в зависимости от того, как разольется паводок, как замерзнет река, — меняется траектория”, — подхватывает Бугаев. “У нас же не дорога — направление”, — формулирует суть вопроса Томский. “Направление… — повторяет Бугаев. — Поэтому все зависит от смекалки”.

Поселки на Колыме искусственные, возникли при коллективизации. А до этого люди жили “по аласам” (алас — поляна в тайге, возникшая вокруг термокарстового озера), родами жили. В Алеко-Кюлле, родном селе Томского, в 1934 году построили школу около озера Илимниир, на совершенно голом месте. Посмотрели по карте, откуда удобнее добираться, и решили — здесь будем строить школу. “Чтобы в интернат подвозить”, — пояснил Бугаев.

То есть с самого начала — искусственное построение жизни.

На Колыме много историй на эту тему.

В сталинские времена были всесильные чиновники. Приедет гулаговский хозяин на Верхнюю Колыму, в центральный поселок Зырянку, говорит: не нравится мне здесь — перенести в такой-то срок. И переносили.

Гулаговская система тут была так устроена: в Верхней Колыме добывали золото, в низовьях на всех озерах ловили рыбу, план выполняли по заготовкам. А в Средней Колыме разводили мясо — здесь была “подсобка” ГУЛАГа.

Были ли лагеря? Были. Пять или шесть лагерей по реке стояло — в Вяткино, в Лабуе… Позже от главы района Евгения Слепцова мы узнаем подробности о лагерных постройках на его территории. Двухэтажный дом для офицеров зоны сохранился до сих пор в отличном состоянии. Ручки дубовые. “Если в комнату войдете, где зэки печку поставили, увидите — эта печка ни в одном месте не лопнула. И как он клал местным кирпичом?” — удивлялся глава.

Но тут главное — не лагеря. Основное — подсобное хозяйство. “Если бы, — замечает Бугаев, — в этом районе разведали ископаемые, то лагерь был бы. Но не разведали. Тут район — сплошные озера, трудно дорогу строить”. — “Так что получается: лучше не разведывать”, — смеется Томский.

Слушая их, я думаю, что это и сегодня проблема: разведывать или не разведывать? Отыщешь месторождение — конец природе, краю. Будут черпать, бурить, высасывать, пока все не высосут. А не разведывать геологу — как же? Все уже разведано, успокаивают меня собеседники. На юго-востоке, в верховьях Колымы, — лунные ландшафты. Остаются после рытья…

За кем первенство на Колыме, установить вряд ли возможно. Человек был тут задолго до первопроходцев, во времена оледенения, мамонтов и шерстистых носорогов. Потом, судя по стоянкам, здесь жили бродячие охотники на лося и северного оленя. Потом было много других, сменявших друг друга, от них остались зола и уголь, керамика и украшения, ножи, стрелы…

А город Среднеколымск основали в 1643 году двадцать три русских казака во главе с легендарными Семеном Дежнёвым и Дмитрием Зыряновым (чье имя носит село, местоположение которого не понравилось гулаговскому начальнику). Казаки пришли к устью Колымы с моря на двух кочах. Первоначально поселение называлось Ярмонка (видимо, здесь собиралась ярмарка). До этого чукчи и юкагиры охотились на собачьих упряжках. У них были земляные юрты, которые назывались “холомо” — просветили нас в краеведческом музее.

В XVII—XVIII веках пришли якуты-скотоводы, беглые люди, “бежали на Янгу, на Алазею”, “ушли на Колыму” (а не с Колымы, заметьте). Или “сошли на Колыму”, как написано в списках 1721 года. Некоторые шли с Верхоянских зимовий, через “Перевал, открытый собакой”. Шли, как выяснено исследователем Марией Ивановной Старостиной (в скобках пропагандирую ее книгу “Колымские якуты” — очень хороша), “по винтообразной тропинке по боку скалы…” — жуть! — и еще вели с собой скот! Шли, сходили — по причине войн и неволи, бежали от царского ясака и повинностей и в поиске нетронутых пастбищ и лугов, обилия рыбы и охотничьего промысла. С этих времен остались разные предметы. Например, телячий намордник, деревянный. Догадались для чего? “Теленок же человеку молока не оставляет”, — подсказывает Бугаев.

Нагрудный серебряный крестик, изготовленный из серебряных монет царской чеканки. Медаль старосты Второго Кангаласского наслега Саввы Тимофеевича Гуляева (1836—1839 гг.). Фотография начала двадцатого века — богатая якутка в нарядной меховой одежде. Якутка на фотографии улыбается…

В то время была тесная связь с Аляской. Оттуда, наверное, в Среднеколымск попали бритвенный станок “США, 1900 г.”, сигареты “PRINCE ALBERT”, японский сундук, китайская коробка для чая…

Из налимьей шкуры местные жители в начале прошлого века изготовляли бумажники. Из замши — сапожки. Утюги были деревянные. Деревянная посуда, ступой взбивали рыбью икру и готовили оладьи. Жили как-то, несмотря на ясаки и поборы.

Двести пятьдесят лет назад казаки “забирали жен и детей в залог, тащили в сопровождении шаманов и силачей на лыжах с Алазеи и Колымы до Якутска”.

При этом колымчане еще брали на себя тяжесть экспедиций Беринга. В 1740 г. одному из руководителей восточно-ленского отряда 2-й Камчатской экспедиции, знаменитому мореплавателю Д.Я.Лаптеву в Северном Ледовитом океане 85 “инородцев” помогли вывезти вмерзшее в лед судно. Колымчане оказывали помощь всем знаменитым северным экспедициям: Ф.П.Врангеля, И.Д.Черского, И.М.Сибирякова, Г.Я.Седова… Составленный в 1745 г. Императорской академией наук добротный российский атлас из девятнадцати карт, куда были включены все колымские зимовья, реки с притоками, крупные озера и основная дорога Колымского края, без продолжительных разъездов по краю и помощи местных жителей сделать было невозможно.

В 1911 году из Владивостока приплыл пароход “Колыма”, и для края был открыт Северный морской путь. В 1929-м состоялся первый перелет одномоторного поплавкового гидросамолета. В 1956-м начал сворачиваться собачий транспорт…

Разный народ заглядывал на Колыму. Знаменитый геолог Иван Дмитриевич Черский, чьим именем названа горная вершина, нашел тут свое последнее пристанище. Сохранился столб, найденный на почтовой станции Колымского тракта, на нем ножом вырезаны инициалы жены и подростка-сына: “1892 г., 25 ноября”…

Среднеколымск всегда был невелик, через два столетия после основания города — всего 13 домов. В конце девятнадцатого века — одна церковь, 300 человек жителей. Поставляли моржовые клыки, пушнину. На поселении находилось 50 политических ссыльных. Эту сторону жизни Среднеколымска обойти невозможно, здесь побывали декабристы, народовольцы, участники польского восстания, социал-демократы… Среди именитых политзэков в 1744 году оказался протеже Петра Первого, вице-канцлер России граф М.Г.Головкин. Сторонник царицы Анны Иоанновны, он после дворцового переворота в ноябре 1741 года был приговорен Елизаветой Петровной к смертной казни, которую заменили ссылкой в Сибирь. С ним добровольно отправилась жена. По положению, канцлеру полагалось находиться в городе, поэтому тогдашний Среднеколымск с двумя десятками изб сразу получил соответствующий статус. Ссыльный вице-канцлер с женой и восемью слугами прожил в изгнании более двадцати лет. Только когда умер, было дано всемилостивейшее разрешение вывезти останки графа в Россию. Жена облила труп покойного воском и увезла в Москву.

Другой замечательный ссыльный — врач С.И.Мицкевич (соратник Ленина) оставил о себе добрую память делами, далекими от революции. После окончания ссылки он добровольно остался на Колыме на год, чтобы построить лепрозорий (приют для прокаженных). В Нижней и Верхней Колыме организовал больницы. Проводил научные исследования и описывал Север в связи с явлениями психического расстройства, писал полярную историю. В музее остались его приборы, линза, пробирки для анализов… Замечательна фотография проводов Мицкевича — его провожали из ссылки как всеми любимого, уважаемого человека, староста наслега вручил почетную грамоту со словами всенародной благодарности.

“О Колыме мы ничего больше не знаем, кроме того, что там жить нельзя”, — заметил один его современник. “Я успел сродниться с Колымским краем… Любовь к нему осталась на всю жизнь”, — признавался другой.

Из неказистого городка Среднеколымска вышли первый учитель на Колыме, первый писатель и ученый, первый летчик… Да и сегодня на Средней Колыме народ не слабый: глава района Евгений Слепцов — серебряный призер международного чемпионата в Японии по борьбе сумо. Брат директора местной гимназии переплывает Лену…

А вот здание Среднеколымской гимназии, где мы обедали, — одно название. Я поинтересовался у Томского: нового-то под гимназию не построят? “Нет, — ответил он, — пять лет назад построили, да забрали под другое заведение, а два раза подряд в одну лунку не попадут”. — “Если только, — пошутил Бугаев, — сюда не сошлют вице-канцлера”.

 

 

Уважаемый спекулянт Николай Иванович

 

Худой, энергичный, как мотор, ни секунды не сидит на месте, куда-то выходит, постоянно переговаривается по мобильнику, шутит. Айдаан — по-русски “баламут”. Николай Иванович, или дядя Коля, как его тут зовут, — местный предприниматель. Нагрянули к нему в гости.

Тут же усадил нас за стол на маленькой тесноватой кухне, домашние начали парить, жарить, а дядя Коля — с нами общаться, в перерывах между звонками. “Я гуся пластмассового уже заказал, — говорит кому-то по телефону. А нам: — Вы как раз вовремя — с Момского улуса прислали снежного барана”.

Объяснили дядя Коле, зачем пришли. Он засмеялся: “Я-то какой старожил, только в прошлом году на пенсию ушел. В Колымторге работал, в строительных организациях… В трудовой книжке у меня четыре увольнения. Здесь кончал начальную школу, а в Провидении на Чукотке удостоверение начинающего строителя получил. После окончания ПТУ направили в поселок Тикси, только отработал — меня в армию в Комсомольск-на-Амуре”. — “А потом?” — “А потом вернулся на родину, в Колыму, и вот, как видите, здесь — уже сорок первый год. Начинал трактористом и потихоньку повышал квалификацию — бульдозеристом, водителем автопогрузчика, крановщиком, и шофером был, и завгаром. А возили мы продукты по всему улусу. У нас восемь точек здесь”. — “Что это?” — спрашивает Бугаев, показывая на банку. “Это пиявки целебные, — объясняет дядя Коля и продолжает: — Мы развозили продукты для населения, ввозили трактора, машины. Много всего, 22 тысячи тонн — вся контора обрабатывала, пятьсот двадцать человек штатных работников Колымторга. Центральная контора была в Зырянке, а другие — в разных пунктах”.

“Помните, мы шутили, что на Колыме коммунизм был? Выходит, что он, — кивает Бугаев на дядю Колю, — строитель коммунизма”.

Родственница, которая жарит снежного барана, говорит: “В Среднеколымском районе — очень добрые люди. Я украинка, приехала с Алтая и осталась”. Бугаев ее фотографирует. “Э, не надо, — смеется, — я же здесь не хозяйка”. — “Сейчас, — говорит дядя Коля, — хозяйка прибежит. У нас на Колыме национализма нет, тут много было народу с разных мест. Уехали”.

“А откуда снабжали Колыму?” — спрашиваю я. — “Прямое московское снабжение было, — поясняет он. — Вот, — кивает на прибежавшую хозяйку дома, — она товаровед, подтвердит. На Север норму давали. И запрещено было отправлять назад. В России не было, а тут… Это моя супруга Екатерина, — представляет он жену. И возвращаясь к теме Колымторга: — Двадцать шесть лет там работала, пока не развалился…”

До двухтысячных годов, оказывается, жил и здравствовал Колымторг.

“У нас запасы были на полтора-два года, — раскрывает жена недавнюю государственную тайну, — консервы, гречка…”

Поставили на стол снежного барана (того самого, с закрученными рогами). Вкусно… трудно сказать, на что похоже.

В девяносто восьмом дядя Коля стал предпринимателем. У них с женой магазин уже лет десять. А до того в аренду брали.

“А дети где?” — спрашивает Бугаев. “Старшая в Якутске, экономико-правовой институт кончает, по финансам и кредиту, а младшая — в шестом классе”. — “А в городе магазин есть?” — “Нет, — говорит дядя Коля, сельский предприниматель, — мы строили в деревне”.

Товар возил сам. “Я же механизатор. Приезжаю, вижу — не поместились ящики макаронных изделий. Мы тут с женой сидим, рассчитываем, мозгуем, а у них не поместились! Говорят: это не тебе, дядя Коля. — это тете Кате послали, а это дяде Теме… Пятая часть — не мой товар! А почему так? Им говорят: “Возьми для моих”. Ну, как же не взять — родня…”

“И в результате, — поясняет троюродный брат Екатерины Томский, — родня посылками перебивает бизнес. А посылки килограммов по восемьдесят”.

“И что интересно, — удивляется без обиды сельский предприниматель дядя Коля, — я работаю на разрыв, пыхчу, а они: ну что тебе стоит два мешка сахара отвезти моим. А эти “мои” — мои же покупатели! И я везу. И главное: в семье пьют, а я им должен сахар везти”.

“Может, тебе медаль дадут”, — смеется Томский. “Уже дали”, — сообщает дядя Коля.

На самом деле медаль “Гражданская доблесть” получена Николаем Ивановичем за строительство школы. Помогал, работал на своем автокране. Зарплату не дали, а медаль есть. Дядя Коля пошел за медалью — показать. Не нашел. Вместо нее принес пару интересных удостоверений. На обложке написано: “Новый якут”, а другой документ удостоверяет — “Всегда прав”. “Я силен, и крут мой нрав, потому всегда я прав”, — процитировал дядя Коля и стал показывать фотоальбом: “Вот она, медаль! Якутская наша, государственная медаль”.

И другие документы подтверждают, что балагур дядя Коля на самом деле — уважаемый в республике человек.

 

 

Хочешь стать богатым —

помоги другому разбогатеть

 

Он обеспечивает товарами всех, невзирая на метель, расстояния, дороги, вернее, их отсутствие. В дальние поселки бензин возит без всякой выгоды.

“Видите ли, у меня такой лозунг, — формулирует дядя Коля свое кредо: — Если хочешь разбогатеть, сначала помоги другому, чтобы он разбогател — тогда и ты разбогатеешь. У меня деньги есть, которые стоят. Что делать? Я эти деньги беру, бензин покупаю…” — “И по той же цене, — замечает Томский, — продает”. — “Бывает, даже в убыток, — соглашается дядя Коля. — Но зато благодаря этому бензину кто-то ондатру ловит, кто-то на дикого оленя охотится на снегоходе.
Летом — рыбачит. А когда у него деньги появятся — он купит у меня товар. А иначе — как он купит? — Дядя Коля пускается в цифры, которых я не понимаю, ну, да не в этом дело. — Вот поэтому, — говорит он, — я и занимаюсь этим делом. Никогда нельзя крестьянина на колени ставить”.

На десерт подан “керчех” — мороженое по-колымски, замороженные взбитые сливки с сахаром. Полным ходом идут бизнес-переговоры по мобильнику: “А материал у тебя есть на прокатку? Смотри, картон чтобы не пористый был! А, хорошо, хорошо, тогда ладно…”

Супруга его Екатерина — из села Сватая. С помощью дяди Коли там построили хорошую котельную, тепло пошло населению. Дядя Коля решил приватизировать что можно, и — чтобы население тоже приватизировало. А то получится как с котельной. В село должны были провести ветку от теплотрассы. Дядя Коля услышал, как будущий депутат призывал в период предвыборной кампании “подать руку дружбы”. “Ну, я и привез четырнадцать тонн трубы, — рассказывает дядя Коля. — А этот “руку дружбы” не протянул — ветку не дали. И четырнадцать тонн труб остались”.

Бугаев называет его “анти-Бендером”, а сам он представляется так: “Уважаемый спекулянт Николай Иванович”. Такие встречаются порой. В середине XIX века в Среднеколымске жил купец Н.А.Соловьев, по воспоминаниям современников — человек испытанной честности, любимый всеми за свои душевные качества. Местные всегда ждали его с нетерпением. Как утверждали очевидцы, далеко выезжали ему навстречу и ни с кем другим не хотели иметь дела. От того Соловьева к этому дяде Коле идет чудная традиция. Такого бы в учителя молодежи.

Я рассказываю дяде Коле про иные миры, в которых довелось побывать. Говорим об истории, о загадке “пьяной чухони”, о голландской фермерской культуре... Дядя Коля, в сущности, тоже из другой культуры. Но живет здесь. Я, говорит, спекулянт, вожу сахар по пятьдесят рублей. А другой, сидя на месте, продает по сорок пять. Но он что, думает, сможет цены держать? Нет. Пока доставят до покупателя, пройдет полгода. Двадцать пятого апреля прекращают снабжение, двадцать пятого декабря возобновляют. Официально. А я по тонкому льду проеду на “Буране”, не буду ждать. В Голландии, Финляндии, таким, как мы, помогают. А у нас всехнюю судьбу сверху решают. Хрен они знают мою судьбу — на севере!

Выходим с дядей Колей на улицу — сплошная темень. Он попросил: “Мамочка, дай луну”. Жена включила фонарь. Отъехали от дома — яркие-яркие колымские звезды…

 

 

Часть третья

 

Дороги нет, но есть направление

 

Отправляемся поутру по намеченному маршруту: села Сватай, Алеко-Кюлль и далее со всеми остановками. Мы с Бугаевым едем в “уазике”, а Афанасий Томский, в теплом охотничьем комбинезоне, усаживается на снегоход “Ямаху”. В одиночку в дальнюю дорогу здесь не ездят.

 

 

Остерегайтесь федеральных трасс!

 

Пересекли Колыму и поехали по лесотундре. До ближайшего села километров сто восемьдесят, часов пять-шесть езды, но на Колыме загадывать не стоит. По бездорожью снегоход “Ямаха” берет восемьдесят, а по ровной дороге — сто двадцать, так что Афанасий не отстает. В машине у нас не жарко, надо было черное белье-то надеть, что мы с Бугаевым в Якутске купили. Стало понятно, почему он советовал вечером ботинки подсушить. Эх, бывалого человека слушать надо…

Справа — деревянные дома, черный дым котельной — поселок Налимск. Население где-то человек пятьсот, говорит шофер. Едем по льду, справа на озере — глыбы голубого льда, вырубленные для питьевой воды. Лодки на берегу. Лошади, коренастые, мохнатые, белые, как снег, колымские лошадки, ходят по льду озера. Медленно, но уже чуть быстрей — весна все же — разогревается колымское солнце.

Встретились одинокие ворота от некогда стоявшего тут дома — с завязанными ленточками желаний. Раньше тут жили люди, осталось как память. Ворота — куда? Сделали остановку — для переодевания. Услышав, что мне не жарко, Афанасий дал валенки, меховой жилет. Другое дело!

Водитель наш, молодой парнишка Ваня Тарабукин, — эвен из села Березовки. “Дорога, конечно, — замечает Ваня, — оставляет желать лучшего”. Мягко сказано. Натуральные “американские горки”. Проходит эта дорога, обозначенная на картах как “федеральная трасса”, через Билибино, Анадырь — на Чукотку. Теперь машин мало, вот когда Абрамович был губернатором, сообщает Ваня, машины встречались. Сами представляете, говорит он, почему 200 километров по этой дороге надо ехать шесть с лишним часов. Автозимник пятой категории, самый тяжелый. И то для народа счастье.

Только счастье это не учтено в президентских инициативах. Официально установленный расход бензина — тридцать литров. А бывает, и за сто литров не проедешь — в зависимости от состояния трассы. Направление же! Это надо учитывать в расходах для школ. А дают одну норму на все случаи жизни.

Существует эта “трасса” четыре месяца в году, в остальное время сообщение замирает. Узкая, страшная дорога. О, господи… Слава богу, выбрались на озеро. Тут Афанасий на “Ямахе” нас обогнал.

Так вот и едем: фрагменты озерной глади перемежаются федеральной трассой. Гладь, где природа как будто нежит, обнимает, голубит тебя — и опять этот федеральный кошмар. Переход между федеральной трассой и озерной гладью — как переход между волей и неволей, государством и убегающим от него Синим орлом. Ну, это так, образ.

Свернули налево, в родные колымские просторы. И тут же дорога изменилась, смягчилась, что ли. Улусная, домашняя дорога. Сайбалах — “Озеро, где форель”. А за ним — безлюдные останки жилья, бывшая советская ферма. Заброшенный коровник в снегу, остовы избушек. Люди жили…

Эвены жили на этой земле раньше русских и якутов. Отец Бугаева родом из Намского улуса, села Арбын. Это эвенское слово означает “низкое место, которое затоплено водой”. А его родовой алас именуется по-якутски “ыал усуг” — “конец якутской жизни”. То есть граница жизни оседлой, дальше уже кочевые эвены живут. Поэтому, смеется Бугаев, мы называем себя якутскими пограничниками. Там до сих пор живут четыре семьи. Нет электричества, запускают маленький движок, когда надо по рации поговорить. До сих пор — свечки и керосин. “Теперь понимаете, из какого я “цивилизованного” места родом?” — шутит главный двигатель якутских инноваций.

Мы преодолеваем вязкое пространство Колымы, продираясь по федеральной трассе и блаженствуя на озерах — теперь я понял, как здорово, что на Колыме столько озер.

“Итак, — возвращаюсь я к теме, сквозной для нашей экспедиции, — местная, улусная трасса, в этом мы убедились, лучше федеральной. Получается, что путь Синего орла был лучше того, что ему предложили?” — “Они разные… — откликается мой спутник. — В любом пути есть хорошее и плохое. Так что лучше предлагать разное и сравнивать”.

В Березовке, куда мы потом поедем, уже горы начинаются, господствующая вершина — Тураах Таас, Вороний камень. Это предгорья Омолона, хребты, пограничные между Чукоткой и Якутией. И поэтому эвены более крутые, взрывные, а равнинные эвенки — более спокойные. Синий орел со своим племенем скрывался на Омолоне, где камни и лед — достать трудно

“Сейчас “Крест” будет?” — спрашивает Бугаев шофера Ваню. “Ага”.

Теперь понятно, зачем меня пристегнули ремнем на федеральной трассе, где практически не бывает встречных. “Не мешало бы еще шлем мотоциклетный надеть”, — посмеивается мой спутник.

 

 

Образование как путешествие

 

Тема трассы, размышляет Бугаев, — это тема путешествия. А тема путешествия — этнопедагогика. Встреча моей культурно-исторической традиции (КИТ), моего социокультурного фона (СКФ) с другими, и непонятно, что получится в результате. И если рассматривать образование как путешествие, то нужны другие основания анализа, размышляет мой ученый спутник. Важны не сами по себе традиции и фон, а как между ними жить и двигаться. Может быть, основание — в способе диалога? Диалог разных традиций и фонов? При встрече двух может возникать нечто общее, третье. Диалог “я — ты”, “я — он”, но под внешней формой Лотман и другие понимают диалог внутренний: “я — я”. Чтобы понять другого, надо понять себя. От того, что я представляю собой как личность, во многом зависит мое понимание другого. Но если образование — путешествие, продолжает он, особую роль начинает играть способ организации. То, каким образом я организую встречу ученика с чьей-то культурой. Речь тогда возникает о каких-то, может быть, черпаемых в этносе образовательных способах. Существуют особые способы восприятия. Даже в совершенно чужом ландшафте этнос находит кусочки картины родного места и оттуда начинает осваивать иное. Если ничего общего нет, он может проиграть, а если есть — может развиться и перестроить свою картину мира по-другому.

Кстати, к нашему разговору. Едем мы на машине, где-то собранной и не рассчитанной на такую дорогу. И водитель вынужден гробить транспорт и вступать в
нелестный диалог с трассой. А если бы заранее поменять ходовую часть, оставив основу, этот диалог, может быть, был бы не таким жестким.

Диалог укладов, диалог ситуаций. Может быть, тут ключ к проблеме.

“Подъезжаем к “Кресту””, — объявляет Ваня следующую остановку. Что за крест?

 

 

Посередине пути

 

Шаман-дерево в ленточках желаний, рядом избушка. На распорках — что-то вроде плаката, написано по-якутски: “Да будет слава вам, ворота дороги открывшим, дорогу жизни построившим!”

Это про дорожников. Все-таки, какая бы ни была, эта дорога, — вопрос жизни. А почему крестом называется?

Подъехавший к нам на “Ямахе” Афанасий объясняет: “Жители села Сватай сами построили этот домик, чтобы, если машина сломалась, человек не замерз, печку затопить мог. Знаете, чем это место особенное? Это водораздел двух рек. Вода, которая упадет с неба в ту сторону, — упадет в Алазею, а в эту — в Колыму. Священное место. Поэтому все проезжающие его уважают”.

“Проезжающие, не забывайте предков, священное место почитайте”. На жестяном листе под этой надписью — фамилии тех, кто первыми прокладывали дорогу. И обращение к путникам: “Дорогие проезжающие, будьте осторожны с огнем, берегите утварь, этот дом построен для вас, тех, кто здесь проезжает”.

Ветвистые лосиные рога над избушкой. Заходим внутрь. Какая-то необычная печка, наподобие батареи (оказывается, изобретение нашего знакомого дяди Коли). На гвозде — якутский деревянный рюкзак. Стол, на нем фотографии тех, кто построил дом, и журнал с записями проезжающих. Кто и когда был, куда держит путь, пожелания удачи. Хлеб в пакете. Чайник, кружки, нехитрая утварь. Под порогом — бутылка солярки...

Это середина пути: сто километров до Сватая, сто — до Налимска. Если сломается машина, может, добредешь. А так — погибнешь…

Спасибо “Кресту”, думаю я, покидая место, отмеченное печатью простой человечности. Надо было заехать в такие дали, чтобы убедиться в ее наличии. Увы, в России это все больше — редкость.

Едем дальше. Продвигаемся от Среднеколымска на северо-запад, но уже по другой, более северной широте. Рассуждаем об экзотической личности, губернаторе Чукотки Романе Абрамовиче, при котором жизнь в тех краях, рассказывают, зашевелилась (но не более). О двух типах предпринимательства в России: варианте Абрамовича и варианте Ходорковского. “Ходорковского могут вообще не выпустить, — размышляют между собой мои спутники. — Боятся его. Вообще боятся. Пять человек собираются — они уже боятся”.

Это к разговору о Синем орле. Ничего не меняя в государственном устройстве, которое в ХХI веке в России, по сути, такое же, как в XVII, мы неизбежно остаемся в ситуации, когда всего два варианта: Синий орел или федеральная трасса. И это повторяется, повторяется бесконечно. Матрица.

“…Анатолий Маркович, смотрите…— показывает Бугаев. — В лесу не одни мы…”.

И правда, снег испещрен следами животных. Куропатка, лиса, волк, лось… Даже медведь встречается. Я пытаюсь осмыслить мир, в котором связь между селами и райцентром существует четыре месяца в году. И все, больше по земле прохода нет. В крайнем случае — по небу, вертолетом или “Аннушкой”, раз в месяц, если наберется народ.

Спрашиваю у Вани: “Среднеколымск не привлекает?” — “Не-ет”, — мотает он головой.

Может, это и неплохо в данных условиях, думаю я, — отсутствие притяжения к райцентру? Тогда, если уж остался, надо выстраивать жизнь у себя в деревне, в районе.

Едем уже шесть часов, переезжая многочисленные озера — Стариково, Вавилон, Мираж, по этой удивительной дороге. Ее прокладывают каждый год по-разному, в зависимости от состояния озер и паводков — иногда за сто, за двести километров в сторону. “В прошлом году, — рассказывает Афанасий, — вообще через лес ехали — озера не пропускали. “Здесь нет понятия дороги, есть направление”, — напоминает Бугаев.

Странно, но здесь, на Колыме, направление, стратегия — это жизнь. Стратегия пути. Стратегический путь мышления. “Видите, — говорит Афанасий, — дорога круг сделала? Это тракторист проехал. Почему так проехал?” — “Может, лишнего на грудь принял”, — усмехнулся Бугаев.

 

 

У нас есть аранжировщик

 

Ну, вот и село Сватай. Приехали. Три соединенных столба коновязи. Деревья, коровы, избы. Все, что есть в селе — детский сад, школа, клуб, спортзал, амбулатория, больница на десять коек, — построено самими сельчанами “методом народной стройки”. Здешний глава — чудик, сообщил Афанасий Томский, зная о моем пристрастии к этому типу личности, — на “Беларуси” сам все возит, все сам делает…

В селе около семисот жителей, из них 130 — дети. 52 человека учатся в институтах и училищах Якутска, Владивостока, Санкт-Петербурга — фантастика! Можно сказать, образовательное село!

Директора средней школы зовут Колымана. Молодая, современная женщина, как сейчас говорят, продвинутая. Пока шли в актовый зал, где нас ждали дети и учителя, рассказала про здешние знатные фамилии. Одна из них Колесовы. Иннокентий Дмитриевич — глава здешней администрации. Другой Колесов, его имя увековечено на избушке, в которой мы останавливались посередине пути, был раскулачен, работал проводником дорожников. Его младший брат Георгий Георгиевич, чье имя носит школа, — ученый-экономист, профессор, учился здесь в конце XIX века в церковно-приходском училище, в местности Эбях. Его жена родом из Москвы.
“У нас, — говорит Колымана Александровна Слепцова, — тоже есть в школе москвичка, по направлению сюда приехала и встретила свою любовь”.

Школа деревянная, резная, сделана, чувствуется, с любовью. Опорная школа Якутии по изучению родного языка. В селе, в школе, пожалуй, ключевые слова — “поддержка и опора”. Родственники ученого Колесова утвердили именную ученическую стипендию — “Опора для ищущих”. Ученики и учителя выиграли грант президента республики — “Поддержка инициативных”. И соорудили просторный спортзал (село считается самым спортивным в районе, особенно развиты волейбол, другие игровые виды спорта, русские шашки).

В этом спортзале детский хореографический ансамбль исполняет для нас танец “Встреча солнца”. “Завтра, — замечает школьный директор, — едут на фестиваль” (по такой-то дороге!).

Смотрим слайд-фильм, снятый школьниками, — река, тайга, рассветы и закаты. Лица сватайских мастеров — достойные лица. Каждый третий житель села — художник, мастер, много отсюда вышло и врачей. Сидящая рядом со мной Колымана переводит мне с якутского, о чем говорит за кадром ученик: о том, что и в наше время можно достойно жить, развивать село, сохранять природу…

В школе несколько десятков кружков и секций, творческих объединений, художественных мастерских. Дети и взрослые плетут из тальника, вяжут, чинят сети…

На импровизированную сцену спортзала выходит девочка, Лиля Колесова, и на фоне слайдов с изображением природы этих мест звучит ее живое, похожее на горловое, пение. “У нас, — шепчет мне на ухо директор, — есть аранжировщик, приехал из Якутска и остался тут жить. Работает. Бесплатно. Его аранжировки известны по всей Якутии. Ему отовсюду присылают песни, и он аранжирует…”

Пение на сцене сменяется грациозным танцем белых журавлей — стерхов. Двигаются девочки изумительно — высший класс. “А костюмы откуда?” — перешептываюсь с директором. “Родители шьют. Еще, — добавляет, — у нас литературный кружок есть, в этом году мы победили в конкурсе “Золотое перо”, ребятам дали подписки на журнал “Юность Севера” и две путевки в лагерь во Владивосток”.

Танцы заканчиваются, и начинается презентация исследовательских проектов.

 

 

Как прожить долго и счастливо

 

Заместитель директора Светлана Иннокентьевна, курирующая это направление, объясняет, что в школе ежегодно проводится конкурс ученических исследований имени ученого-земляка. “Некоторые работы достаточно профессиональны”, — замечает она.

Подходим к стендам, расставленным вдоль стены, у которых нас ждут юные авторы. Некоторые стесняются говорить по-русски (село — чисто якутское). На этот случай у нас есть переводчик, наш друг Бугаев.

Слепцов Саша, второй класс. Моя, говорит, тема — история строительства села. Вот, видите, изучил и сделал макет поселка. Это самое-самое старое здание. В нем живет Слепцова Варвара Васильевна. В сорок первом году дом построен. А вот самый новый…

Глава наслега Иннокентий Дмитриевич Колесов, для которого это актуальная тема, перехватывает у Бугаева инициативу и пересказывает мне, о чем рассказывает автор-второклассник. “Он говорит, у нас много воды. Это правда. Строим, говорит, мосты постоянно — вот они на макете. Тут электростанция стоит, обеспечивающая электросеть. В две тысячи пятом году ввели котельную, она обогревает восемьдесят шесть процентов жилого и социального фонда, — добавляет глава от себя, используя макет второклассника. — Этот вот клуб в двухтысячном построили. Фиолетовые дома, видите, все построены в девяностые годы, а бежевые — в двухтысячные. Население оседлое, никто не уезжает и можно строиться”.

Знакомимся с другими проектами.

Рада Татаринова, 4-й класс. Ее тема — традиционные народные и современные блюда. Провела опрос в трех наслегах. А как ты опрашивала? — спрашиваю юного социолога. По телефону. По справочнику. Старожилов спрашивала: чем питались? В основном, рыбой, молочными продуктами. Вот, написано: “У 87-летней бабули Винокуровой Пелагеи Александровны сохранились все зубы”.

Что долгожители считают вредным? Алкогольные напитки. Очень много воды не надо пить. Привозные продукты лучше не есть — не совмещаются с нашим организмом. Слишком горячее не нужно есть…

Девочка записала привычки долгожителей.

100-летний Григорий Николаевич Белоногов, невзирая на погоду, как только встает с постели, выходит на улицу. Двигаться. Двигаться. Двигаться… Иван Михайлович Слепцов, 104 года, умывается первым дождем, энергии набирается. 90-летняя Анна Афанасьевна Третьякова советует умываться талым снегом. И тоже рекомендует постоянно двигаться, не сидеть сложа руки…

У автора исследования четвероклассницы Рады тоже есть прадед-долгожитель, Иван Михайлович Слепцов, ему 94 года. А у главы наслега, как оказалось, маме уже 105 лет…

Информацию, полученную от долгожителей, ученица сравнила с данными, полученными в результате опроса школьников из трех деревень. А ребята что любят есть? Вот, показывает она мне таблицу: разные салаты — 15 человек, торт — 8, мясные продукты — 7, а рыбу… всего один ребенок любит. Это в якутской-то деревне!

На стенде — фотография, на ней ребята за столом. Под фотографией — вывод: “Современные дети отдалились от национальных блюд. Чтобы быть здоровым, надо знать, какие продукты для нас полезные, а какие нет”.

Послушали бы четвероклассницу взрослые дяди и тети, сочиняющие единые стандарты питания для школ.

Проект Васи Гуляева, тоже четвероклассника, — изучение местных насекомых. Еще один автор (обхожу всех, чтобы не обидеть), Петя из 7-го класса, представил проект “Утилизация бытовых отходов”. Бугаев спросил: “Почему до сих пор с главой не встретился? Сходил бы к нему со своим проектом”. Тут как раз подошел глава. Смеются…

Прежде чем перекусить в школьной столовой, немного истории. Знатоки издавна считали колымскую рыбу лучшей в мире. На Средней Колыме были известны стерлядь, осетр, нельма, чир, муксун, омуль, пелядь, ленок, сиг, щука, карась, сельдь и прочее. Последний бедняк держал не менее десяти сетей, а у богачей их было по пятьдесят, даже по сто — тем и жили, вылавливая хорошим неводом до 250 пудов рыбы, пересказывал бытописатель Сибири, ссыльный Вацлав Серошевский рассказы колымских якутов в 1880 году. Спустя век с лишим я смог убедиться в этом лично. Результаты кулинарных ученических исследований можно было не только увидеть, но и попробовать.

Мы подошли к накрытому столу — выставке рыбных блюд, которые готовят в селе и школе. Я насчитал тридцать четыре блюда! Жаль, нет места перечислять и описывать.

У девятиклассницы Лены Винокуровой я поучился колымскому и сватайскому диалектам. Раньше я знал лишь одно слово, пришедшее с Колымы (его упоминает Варлам Шаламов) — “шмон”. Слово явно еврейского происхождения — на иврите означает “восемь” (в восемь часов в лагерном бараке устраивали проверку, шмон). Но благодаря ученице я услышал другую колымскую речь. Научился колымским названиям местных трав, ягод, рыб, птиц…

Это же целый мир — Колыма. Вот только как в нем жить?

Один из ответов — исследование десятиклассницы Анжелины Сивцевой “Сельская семья в условиях рыночной экономики”. Ученица рассчитала бюджет семьи из пяти человек, выявила лучшие для местного выращивания сорта картофеля, огурцов, томатов, свеклы, капусты… и представила свои выводы, среди которых главный — необходимо сызмальства прививать детям любовь к труду.

Непонятно, как на Колыме жить, но живут же люди. Воспитывают детей. Десятиклассник Коля Третьяков рассказывает в своем проекте, как это происходит в летнем семейном лагере, существует такая необычная форма. “Все родственники объединяются, — объясняет он, — собирают своих детей и отправляются в поход. Разбивают лагерь…”

Собственно, лагерь — часть хозяйственного, жизненного цикла, в котором участвуют дети наравне со взрослыми. В июне сажают овощи и картофель. В июле работают на сенокосе. Строят дом. Ловят рыбу. Осенью занимаются подледной рыбалкой. Зимой — фермерским хозяйством. Дети заняты делом круглый год.

Мне показывают фотовыставку, представленную ребятами из этого семейного лагеря, в котором дети мужают и учатся любить природу и видеть прекрасное. Снимки, сделанные во время экологической экспедиции: ребята с учителем едут на лодке по реке Алазее в “зону покоя”. “В каждом наслеге есть такое место. У нас это огромное озеро Баалыма. Здесь селится дичь, рыба живет, размножается. Каждый наслег выбирает место далеко от поселка, чтобы не все туда добирались”.

Сохранение куска природы в неприкосновенности. Вдумаемся: это не государственный заповедник, в Средней Колыме в каждом селе сами люди сохраняют какой-то кусочек природы — зону покоя — и охраняют его. По-моему, это показатель высокого уровня развития сообщества, если оно дозревает до такого отношения к окружающему миру и самим себе.

Зашли в компьютерный класс, подаренный Анатолием Чубайсом, который в девяностые годы прилетал сюда с первым президентом республики Николаевым. Двадцать пять чубайсовских компьютеров уже устарели, но школа выиграла грант и приобрела новые, с выходом в Интернет. Не только школьники, но и бывшие выпускники приходят заниматься в компьютерный класс.

В этом году впервые сдавали ЕГЭ в школе, а потом отсылали материалы с почтой на вертолете, называется система “ТОМ” — для труднодоступной отдаленной местности. Это если задачи стандартные, а если творческая профессия — журналистика, искусство — едут в Якутск. По поводу ЕГЭ мнение на Колыме такое: “С одной стороны, может, оно и хорошо, а с другой — мы же очень отдаленно живем, а это не учитывается. Если бы было несколько уровней…” Я спросил, не сужает ли ЕГЭ их творческие инициативы, у них же, читатель уже понял, — разнообразные виды творчества, исследования! “Сужает, — ответили. — Мы загнаны под одну методику”.

Еще есть комната, в которой ребята под руководством учителя вяжут рыбачьи сети. Самодельный челнок для вязания сделан из велосипедного насоса. Игла ручная. Сеть вяжут из конского волоса. Раньше люди хорошо сети вязали. Сетям по шестьдесят-семьдесят лет, а до сих пор их используют. “Сейчас готовые появились, — говорит мне учитель-мастер, — а мы все равно самодельные продолжаем делать, они для нашей местности больше подходят”.

Рыбалка и все с ней связанное для них — жизненная потребность.

Щука в Сватае стоит пять—семь рублей, а в Якутске — семьдесят. Ценная рыба чир — восемьдесят, а в Якутске — четыреста пятьдесят и больше. “Выловленную рыбу сдаем коммерсантам. Две тонны ценной рыбы надо выловить, чтобы поменять на “Буран””, — поясняет директор школы.

Ходим по классам и удивляемся. Везде что-то делают. Перерабатывают рыбу, солят, сушат. Плетут корзины. Изготавливают разные приспособления для охоты. Занимаются резьбой по дереву — изящная стена в коридоре школы, раздевалка, столовая — все сделано руками ребят и мастеров. Домохозяйка Дарья Прокопьевна Тырылгина занимается с детьми изготовлением меховой одежды. В соседнем классе местная жительница Мария Николаевна Сазонова учит ребят изготавливать чучела. Хотим создать при школе краеведческий музей, говорит она.

И везде в школе что-то живое, полезное. Что вызывают сватайские мастерские — кроме восхищения? Тут, если подумать, кладезь педагогических идей. Реальный труд, который не заменишь никакими профилями и уроками. Разнообразие деятельности, отражающее разнообразие жизни. Вроде бы дополнительное образование, а на самом деле — основное и главное.

Может быть, мастера (которых ищем повсюду днем с огнем) и есть то, за что можно вытянуть гибнущую школу, разваливающуюся страну? Якутия, в отличие от средней России, своих мастеров в глубинке сохранила.

 

(Окончание следует)

 

 

1 Колыма, Колымский край — историческая область на северо-востоке России, от верховья реки Колымы до северного побережья Охотского моря.

Территория Колымы условно совпадает с территорией Магаданской области, восточных районов Якутии и частично — севера Камчатского края (в границах 2008 года). В качестве отдельной административной единицы Колыма никогда не выделялась, а ее территория в разное время входила в состав различных административно-территориальных образований.

Понятие “Колыма” как определенный регион сложилось в 20—30-х годах XX века: сначала в связи с открытием в бассейне Колымы богатых месторождений золота и других полезных ископаемых, а в годы массовых репрессий — 1932—1953 гг. — как место расположения исправительно-трудовых лагерей с особенно тяжелыми условиями жизни и работы.

2 См. Анатолий Цирульников. Облавная охота на зайцев у северных якутов. “ДН”, 2008,
№ 10, 11.

3 Эвены — сибирский тунгусо-маньчжурский народ, родственный эвенкам. Общая численность — около 20 тысяч человек.