Григорий Аросев род. в 1979 г. в Москве. Окончил театроведческий факультет ГИТИСа. Работает на телеканале “Культура” и в информагентстве ИТАР—ТАСС. Публикует стихи, прозу и критику в московских и региональных изданиях. Участник VIII и IX Форумов молодых писателей России. Последняя публикация прозы в “ДН” — № 6, 2011.

 

 

Женщина, которая не плакала при резке лука

 

История четырех побед

 

А вот кто-то в окно смотрит. Целенаправленно так. Ага, женщина, далеко не из юных. Может, она подскажет?

Он призывно махнул рукой. Окно открылось, характерно скрипнув.

— Добрый день, вы говорите по-английски? — спросил он.

— Да. Что вам угодно?

— Мне бы хотелось найти улицу... — Он опять забыл ее название и полез в карман за бумажкой, на которой было написано совершенно непроизносимое “Diercxsenstraat”. Как-то он это произнес, но женщина не поняла.

— Дайте-ка мне посмотреть. — Она распахнула окно полностью и протянула руку. Взяла сложенный втрое листок и вгляделась. — А-а, Дир...

Как именно звучало название улицы, он так и не уловил, но это уже было несущественно.

— Это весьма далеко отсюда. Минут двадцать ходьбы, если знать дорогу. А вы ее не знаете.

— Не знаю, — подтвердил он и с тоской посмотрел на мостовую — по ней уже вовсю бежала вода. Сильный дождь шел уже полчаса. Чемодан весь разбух. Интересно, добралась ли влага до одежды, которая лежала внутри...

— Кто вы? — внезапно спросила она.

Он смешался.

— В каком смысле?

— Ну, как вас зовут, откуда вы, куда идете?

— Тут я проездом. Еду из Роттердама. Вообще мне надо в Брюссель, но я решил остановиться в Антверпене, чтобы немного посмотреть город. И вот... — Он кивнул куда-то в сторону, намекая на погоду.

— А имя ваше?

— Франк, — соврал он.

Женщина улыбнулась и что-то сказала на непонятном языке. Он разобрал несколько будто знакомых слов, но общий смысл был совершенно неясен.

— Извините?.. — спросил он.

— Ага, так вы не голландец? — снова перешла она на английский.

— Нет, я из Германии. — Он сказал неправду, но не абсолютную, не как в случае с именем, ибо в Голландию он приехал именно из Берлина.

— Я просто владею голландским языком и вот подумала, не проще ли вам будет общаться так.

— Извините, все-таки куда мне надо идти? А то я уже совершенно мокрый.

Она подождала еще несколько секунд, потом бросила: “Ждите!” — и рывком затворила окно. Еще минуту спустя открылась входная дверь. Женщине на вид было лет пятьдесят, с обычными чертами лица, довольно высокая, ни худая, ни полная.
В очках.

— Заходите. Только тихо. Пока — очень тихо, — сказала она. — Лучше сейчас вообще ничего не говорите. Чемодан бросьте здесь.

Он прошел по длинному коридору и вышел в большую комнату. Ее нельзя было назвать убранной, но и захламленной тоже — это было просторное квадратное помещение, в центре которого стоял угловой диван (хоть он и не стоял, как ему следовало, в углу), в некотором отдалении от него — телевизор на высокой тумбе, сбоку — три узких столика, на одном из которых стоял компьютер с огромным монитором, на другом — закрытый ноутбук, а на третьем в невероятном количестве лежали книги. Удивительно, как они не падали. Помимо того, книги стопками стояли на полу у окна (впечатляющий вид на цветущий — даже дождь не мог затенить его великолепия — сад), и, разумеется, они же доверху оккупировали шкаф, полностью закрывающий одну из стен. На диване тоже валялась пара книг и несколько журналов. Также в комнате стоял широкий и длинный обеденный стол, пустой и чистый — вероятно, в этом доме либо не ужинали вообще, либо делали это не очень поздно, поскольку следов приема пищи на гладкой поверхности не было. Никакого намека на кухню также не было.

— Франк, — заговорила хозяйка, — возможно, я не совсем права, но я хочу вас пригласить в свой дом на этот вечер и ночь. Надеюсь, что вы будете себя вести порядочно.

Лжефранк, не исключая такого развития событий, все равно сильно обрадовался: благодаря предложению незнакомки, он не только спасся от дождя и возможной простуды, но и сэкономил на гостинице, а в его положении семьдесят евро, которые надо было бы отвалить за одноместный номер в очередном отеле с подозрительным названием “Этап” (туда что, этапируют?), было вполне себе приличной суммой.

— Разумеется. Спасибо большое. Только скажите, что мне надо делать. Или чего не надо делать, — проговорил он так тихо, как только мог.

— А ничего не надо. Сейчас выйдет мой муж, я ему скажу, что вы экуменист (он вытаращил глаза) и это его вполне устроит, у нас часто бывают гости по этой линии и он уже не удивляется.

— Но... вы же должны его предупреждать заранее?

— О, нет. — улыбнулась женщина. — Мы с ним ничего не должны друг другу.
А свободная комната у нас есть, и вы просто пойдете туда спать.

— Тогда хоть скажите, как вас зовут.

— Эмили. — Ударение на последний слог. — Еще у меня две дочери, но им тем более все равно, у них свои дела. Я им сейчас скажу сюда прийти и поприветствовать гостя.

— Зачем же их отвлекать?

— У нас так принято. Если выяснится, что к нам приехал гость, а их не позвали поздороваться, им будет очень обидно. Сейчас они спустятся.

— У вас есть второй этаж? — спросил он по привычке.

— Даже третий! — как будто даже с гордостью ответила Эмили. — На первом наши с мужем комнаты, на втором живет Сесиль, а на третьем — Лyна и там же гостевая спальня.

“Значит, суммарно четыре — ничего ж себе!” — подумал он.

— У вас большой дом...

— Это типичнейший антверпенский дом. Высокий, но не глубокий, если так можно сказать. Вы увидите — на лестнице практически не развернешься, спальни, кабинеты не очень просторные — на нижнем этаже у нас самая большая комната, остальные гораздо меньше. Зато три этажа. В нашем городе таких домов очень много, особенно в центре.

— Да, очень занятно, — молвил он, не зная, что сказать.

— Посидите тут, — сказала Эмили и куда-то ушла.

Не успел он сесть и подумать о чем-либо, как дверь снова открылась и появился среднего роста мужчина крайне строгого вида, с нитевидными усиками и преколючим взглядом. Увидев гостя, он будто бы подобрался перед прыжком и аккуратно двинулся в сторону Лжефранка. Тот встал и они несколько секунд смотрели друг на друга — как супертяжи перед стартовой отмашкой арбитра, как конкуренты по выборам перед объявлением результатов, как начальник-деспот и подчиненный-сибарит. Потом усач протянул руку:

— Хидо.

— Франк, — поспешил он ответить на рукопожатие. — Вы говорите по-английски?

— Я и моя жена говорим похуже, чем наши дочери, но мы говорим, — молвил Хидо, не меняя выражения лица. — Вы экуменист?

— Да, — сказал он, добавив поспешно, — начинающий. Извините, что я вас стесняю... Просто на улице очень холодно и неуютно, а отель со свободными номерами довольно далеко.

— Это не проблема. У нас есть свободная комната. Так что добро пожаловать.

Проговорив это, Хидо прошел к дивану и резко сел. Включил телевизор и уставился в него. Лжефранк секунду подождал, сел на прежнее место, но тут же снова вскочил, потому что в комнату вместе с Эмили вошли две молодые девушки — высокие, крутобедрые, очень осанистые блондинки, весьма похожие на свою мать. Серые глаза, открытые лбы, тонкие губы...

— Привет, я Сесиль, — сказала одна из них и подала свою тонкую руку так, что он даже сразу не понял, предложила ли она ее поцеловать или все-таки пожать.

— Франк, рад познакомиться, — ответил он, лишь слегка прикоснувшись своей рукой к теплой и твердой ладони Сесиль.

Вторая сестра действовала прямолинейнее и однозначнее.

— Лyна, — отрекомендовалась она, сама потянулась к нему и дважды поцеловала его в обе щеки. От нее пахнуло юностью, примитивными, хотя и трогательными духами и чем-то еще: вполне определенным, но начисто невозможным.

Они постояли, задали несколько совершенно бессмысленных вопросов (проявление светскости — умилительное из-за сверхочевидной нарочитости) и так же живо ушли, объяснив, что им обеим надо готовиться к экзаменам. Сразу же за ними ушел Хидо. Эмили сняла очки, протерла их и снова водрузила на место.

— Хотите чаю? К сожалению, мы давно поужинали и еды я вам предложить не могу.

— Было бы кстати, а есть я в любом случае не хочу, — вежливо ответил он, вновь соврав.

Эмили подошла к одной из стен и толкнула ее. Оказывается, там была дверь — она была выкрашена в тот же охристый цвет, что и стена. Лжефранк с любопытством заглянул туда, но ничего захватывающего не обнаружил: простая кухня. Эмили что-то там делала, поэтому он вернулся в гостиную и сел на диван перед телевизором.

Он действительно прибыл в Антверпен из Роттердама. А туда — из Амстердама. А в Амстердам он прилетел из Берлина. А в Берлин — из совсем другой страны, вообще из-за пределов Евросоюза. В немецкую столицу его привели невеселые дела. Внезапно умер двоюродный брат Давид Черневич — хилый невысокий бородач, с которым, невзирая на непрямое родство, Лжефранк постоянно переписывался по Интернету. Адвокат, занявшийся делами Давида, знал об их общении и ему не составило труда разыскать и вызвать кузена покойного. Завещания составлено не было (Давид умирать не собирался, но однажды у него просто оторвался тромб и все; ужас полнейший) и Лжефранку ничего особо не светило. У Давида была жива сварливая мать, тетка Лжефранка — Марина, а еще имелась в наличии бывшая жена с десятилетним сыном. Но адвокат пригласил Лжефранка разобраться с архивами Давида, так почему бы не прокатиться, за чужие-то деньги? Была и еще одна причина, по которой он просто-таки с колоссальным удовольствием взял отпуск и полетел на запад. Уже несколько месяцев он находился в отношениях, опять же по Интернету, с некоей Симоной из Амстердама. Началось все с того, что он мельком увидел ее портрет в одной из социальных сетей, заинтересовался, потом посмотрел остальные фотографии — все очень понравилось; она была не сказать что худощавой и складной, лицо полноватое, но очень милое, кожа белая-белая, волосы пепельно-серые, попросту говоря, до предела симпатичная. Общение пошло резко в гору, в переписке Симона была нежна, чувственна и многообещающа. Лжефранк пылал, как никогда раньше — и это в тридцать пять-то лет. Он не говорил ей, что собирается в Западную Европу, зато заранее купил билет из Берлина до Амстердама на рейс одного из дешевых перевозчиков. И появился в городе Рембрандта, так сказать, подарком. Название улицы, на которой живет Симона, он знал давно (“Я хочу быть ближе к тебе, скажи название, я поищу на карте”), а потом, уже специально, выведал и номер дома. Распорядок же дня Симоны ему был известен и так. В итоге, прошатавшись часа три у дома, он с ней столкнулся. Симона была, откровенно говоря, в полном шоке. Она его не ждала и оказалась ему не рада. Она популярно объяснила, что сетевые игры — это одно, а в реальной жизни у нее есть постоянный партнер, с ним же, с Лжефранком, она общалась сугубо “так”. Обманутый влюбленный, разумеется, чувствуя себя абсолютным тупицей и ощущая дикую пустоту внутри — разом он потерял и друга, и любовь (конечно, оставались и другие люди, помимо Давида и Симоны, но эти двое занимали в его жизни довольно важное место) — поплелся куда глаза глядят. Мысль работала плохо, но вскоре инстинкт самосохранения взял
верх — надо было придумывать, что делать дальше. Лжефранк добрел до вокзала и зашел в Интернет на сайт той же авиакомпании. На ближайшие дни до Берлина билетов не было вообще, а другие перевозчики за перелет в одну сторону заламывали совершенно неприличные суммы. Он написал Симоне — а что оставалось делать? — мол, выручай. Та виртуально задрала нос, но ответила быстро, хотя и одной только фразой: “Лети из Брюсселя”. Он посмотрел — да, из Брюсселя были недорогие билеты “только туда” на послепослезавтра. Ну что ж, купил. Хорошо хоть, что из Берлина обратный рейс еще через неделю. Заодно понял, что если брать билеты на местные поезда (которые подешевле), то можно еще побывать в двух интересных городах, Роттердаме и Антверпене. Ну потерял людей — так хоть обретет города. Роттердам поразил очень сильно — мостом Эразма, архитектурой, набережными, Евромачтой и многим другим. А потом он сел в поезд до города Росендаля, и уже оттуда добрался до Антверпена. Еще в дороге пошел сильный дождь...

Эмили принесла чай с какими-то печеньями и поставила на стол.

— Угощайтесь!

— А вы? — машинально спросил он.

— Я же сказала, что мы уже поужинали. И чай попили. Вы пейте, а я пойду, мне надо еще кое-что сделать на кухне. Как закончите — занесите чашку, и я вам скажу, куда надо подниматься.

Он, будучи крайне голодным и жадным до питья, быстро выпил и съел все предложенное. Зайдя в кухню, он сморщился — в нос ударил резчайший запах лука.

— Вот это пахнет у вас, — сказал он.

— Да, я режу лук и сейчас его поставлю на ночь в... — Тут она впервые употребила неизвестное ему английское слово. Вероятно, это было что-то типа “рассола”.

— У меня уже глаза слезятся. Представляю, как они болят у вас.

— О нет! Я с детства вообще не реагирую на лук. Меня в семье постоянно использовали для резки овощей. — Она засмеялась чуть хрипловато. — У одного брата была аллергия на сырые морковь и картошку, другой поначалу был слишком маленький, сестра просто нас презирала и была выше кухонной работы. Ну и все, конечно, плакали от лука. А я — нет. Вот так и получалось, что я только и делала, что резала, а остальные занимались чем-то еще. Вы допили свой чай?

— Да, спасибо огромное.

— Пожалуйста. Наверное, вы бы хотели уже подняться и отдыхать? А то мне тут еще работы на полчаса минимум.

— Да, если это возможно.

— Почему бы и нет? Итак, вы видели, куда ушли Сесиль и Луна?

— Да.

— Поднимайтесь по той же лестнице до самого верха. Самого-самого. Там будет три двери. Правая — комната Луны, вы ее точно не спутаете — там горит свет часов до двух ночи, Луна у нас мало спит. Средняя — ванная и туалет. И левая — ваша. Она гостевая, поэтому белье там всегда чистое и полотенце лежит на подушке. А чемодан можете оставить тут, внизу, чего вам его тащить.

— Все понятно. Спасибо вам еще раз. Очень большое спасибо.

— Моя комната на первом этаже, у меня на двери большая фотография океана. Если я еще буду спать утром, когда вы будете уходить, постучите, я выйду и открою вам дверь. Я на работу раньше полудня не выхожу. Доброй ночи.

— Доброй ночи, — ответил он.

Не успел он миновать первый (для себя — второй) этаж, как вдруг одна из дверей открылась и его чуть ли не силой затащили внутрь. Это был Хидо.

— Послушайте! Вы, послушайте! — возбужденно бормотал он по-английски со смешным акцентом, усаживая Лжефранка на стул. — Какой вы, к чертям, экуменист! Вы же вообще не экуменист!

— Я начинающий, — безнадежно вякнул он в ответ.

— Да ладно! Мне все равно! Просто зачем же меня обманули?

— Вы знаете, тут такая история...

— И слушать ничего не хочу! У меня своих проблем много! Ничего не говорите. Ничего.

Хидо тихо, но очень отчетливо причитал, бегая туда-сюда по небольшой комнате, на сей раз совершенно хаотично заваленной книгами, журналами и всякими инструментами типа отверток, плоскогубцев и так далее.

— Вы ничего у нас не украдете?

— Разумеется, нет.

— Тогда мне все равно, кто вы и что вы!

— Но... как вы поняли, что я не экуменист?

Хозяин дома (хотя этот громкий титул ему плохо шел) встал, уперев руки в бока, и едко хихикнул:

— А то я не знаю, как ведут себя экуменисты! Во-первых, они поодиночке крайне редко приходят. Во-вторых, от них такой шум, хоть из дому беги, и говорят они только о своем. И вообще они некрасиво одеваются. Вы спокойнее их в сто раз. Хотел бы я, чтобы все наши гости были такими. Ну да ладно. Я с вами хотел о другом поговорить.

— Слушаю, — сказал Лжефранк.

— Вот скажите, как так можно — поначалу собираться потратить деньги на ремонт одной из комнат, а в итоге взять кредит и купить себе новую машину. Заметим, что машина совершенно не нужна — до работы пешком минут десять. А я? Вы спрашиваете, что же я? У меня есть старенький “фольксваген”, ему уже лет пятна-дцать. Мне ничего больше не надо. А потом еще эти ставки. Конечно, я тоже иногда ставлю, особенно на стандарт, но нельзя же туда относить постоянно половину заработка! Объясните мне, как это так?

Лжефранк слушал Хидо с сильным недоумением.

— Хидо, извините, я ничего не понял. О чем вообще речь?

Тот в досаде махнул рукой и отошел к окну:

— Да ладно вам. Я так просто спросил. Никто мне ничего не объясняет никогда. А старый Хидо должен за всех все решать. А у меня вот!!! — Он подскочил к столу и схватил с него какой-то непонятный прибор. — Вот, я его строю уже пять лет и никак не дострою. Между прочим, это будет прорыв. Но ставки меня губят. И ведь ставки-то не мои...

— Ваши дочери играют? — осторожно спросил Лжефранк.

— Как же! Дочери! Жена.

— Эмили?!

— Да!

Лжефранк мобилизовал все свои познания о спортивных ставках и спросил:

— А что такое “ставить на стандарт”?

— Да не стандарт, а “Стандарт”. Команда такая из Льежа. Футбол, футбол. Почему-то все заранее знают, проиграет ли она или нет.

— Я не интересуюсь, простите...

— Прощу. Просто я думал, что вы мне расскажете.

— Я же не могу рассказать, как думает ваша жена.

— Как это — не можете? Разве вы ее не знаете? Я думал, вы давно знакомы и понимаете мотивы ее поведения.

— Я ее не знаю, Хидо, в том-то и дело.

— Наверное, это какая-то смешная история? Вы хотели с ней лечь в постель?

— О чем вы, Хидо?! — ошарашенно спросил Лжефранк.

— Ну не сердитесь. Я же просто спросил. Но в любом случае не рассказывайте мне ничего, у меня голова и так разрывается от всего прочего. Вы шли спать — вот и идите своей дорогой. До свидания.

И Хидо так же молниеносно выставил его за дверь, как и втаскивал его внутрь некоторое время назад. Лжефранк, совершенно сбитый с толку бессвязными речами Хидо, поднялся, как было велено, на самый верхний этаж. В этот момент за средней дверью зашумело и через секунду она открылась — то была Луна, девушка, целовавшая его в щеки. Она его увидела и улыбнулась:

— Привет! Ну как тебе у нас?

— Очень хорошо. Дом у вас очень интересный.

— Это типичный антверпенский дом. Но мы его очень любим. Тебе понравились мои родители?

— Мама у вас очень гостеприимная. Так хорошо меня приняла. А еще я только что общался с Хидо. Он... — Лжефранк задумался, — немного странный. Я так и не понял, что он хотел мне сказать.

Луна засмеялась, словно бабочка ночью подлетела к окну:

— О, это с ним постоянно. Мы уже привыкли. Даже мы не всегда с первого раза понимаем, что он хотел сказать или спросить. А уж тебе-то... — Она посмотрела прямо в глаза Лжефранку, еще раз улыбнулась, зашла в свою комнату и села за компьютер. Лжефранк проследовал за ней.

— Чем ты занимаешься сейчас?

— Да вот, изучаю плоскости, но не могу никак понять, при чем тут системы линейных уравнений.

Он посмотрел на экран — там были знакомые символы.

— Помочь?

— А ты можешь?

— Ну, я заканчивал математический факультет. Хоть это и давно было...

— Здорово! Тогда помоги мне, пожалуйста!

Лжефранк взял табуретку и подсел к столу, снова вдохнув ее невинный, но наглый в своей устойчивости запах. Вгляделся в знаки, меж которых блуждала Луна.

— Смотри. Если взять систему из уравнений плоскостей и решить ее, то полученное решение и будет описывать прямую, где эти плоскости пересекаются. А если решения нет, то они не пересекаются.

— Решение системы вижу, но я не понимаю, почему это решение — тоже уравнение, а не конкретное значение.

— Уравнение Ax + By + Cz +D = 0 описывает множество точек, которые лежат на прямой, образованной пересечением двух плоскостей. Если они вообще пересекаются.

Луна задумалась.

— Хорошо, но что тогда означают эти коэффициенты?

— Это координаты вектора, перпендикулярного к плоскости, в которой лежит прямая. А все точки, которые им описаны, и есть точки прямой.

Девушка вновь задумалась. В правом нижнем углу всплыло какое-то слово. Лжефранк успел заметить, что отправителем была Сесиль. Луна тихо прыснула и стала стучать клавишами в ответ. Пару минут она только и делала, что переписывалась с сестрой, как будто забыв о своем госте. Наконец она повернулась к нему:

— Извини, тут Сесиль интересуется, чем это мы занимаемся. Я сказала, что математикой, она не поверила, я предложила ей зайти и убедиться лично. Она пишет, что не хочет видеть свою сестру, то есть меня, в голом виде. Дура! — Луна снова засмеялась.

— Твоя сестра, похоже, слишком много думает о том, о чем ей не надо бы думать.

— Ты имеешь в виду, что... — Луна сделала паузу, — ей пока рано думать о сексе?

— Я думаю, что ей рано следить за тобой, — ответил Лжефранк, хотя думал именно так, как сказала Луна.

— Вообще-то ты прав, — вздохнула девушка. — Но и я права. Сесиль у нас слишком самостоятельная. И слишком одинокая. И слишком рано стала взрослой. Она никогда ни с кем не разговаривает по душам. С мамой так и вовсе не общается, никак. Со мной — ты видел, она только шутит по-злому, и то как будто постоянно на грани срыва или депрессии. К папе иногда заходит, но там она садится на какой-нибудь стул и сидит молча два часа подряд. А папе нет дела до нас. Сидит и мастерит свою штуковину. Что Сесиль, что я, что мама — ему все равно. Хоть голая Ким Клийстерс зайдет — он не повернется, если чем-то своим занят. Никто не знает, что у них на уме. У папы и Сесиль. Но папа хоть изредка высказывается, пусть и непонятно. А она... — Луна еще раз вздохнула.

Лжефранк с интересом внимал ее речи. Его собственные изначальные опасения, что он может испытать влечение к этой девушке, уже исчезли — его либидо она не тревожила. Но что-то все же удерживало его от того, чтобы встать и уйти. Он как будто ждал, что сейчас она скажет что-то важное — не столько для него, сколько для себя.

— Я так за нее переживаю, а у меня и так сплошные проблемы...

— А какие у тебя проблемы?

— Понимаешь, — тут Луна встала и заходила по комнате. Лжефранк подметил занятное сходство в этом между отцом и дочерью, — мне кажется, что я родителям совершенно не нужна. Точнее, не нужна маме. Про отца я сейчас все сказала уже — он вообще плевал на всех нас. А вот мама... Она ко мне все время придирается, не дает мне свободно общаться с людьми, а я ведь уже взрослый человек!

Лжефранк невольно улыбнулся, но лишь глазами.

“Дитя мое”, — подумал он, но лишь подумал.

— Я не могу ходить туда, куда хочу, везде какие-то рамки, ограничения... Сесиль меня старше всего-то на полтора года, но ей уже можно почти все. А мне — почти ничего. Мама со мной все время разговаривает раздраженно, сердито. Мне кажется, что она меня не любит... Я же младшая, вот она все силы потратила на Сесиль. Только мама разделалась с какими-то ее проблемами, и сразу ровно такие же начинаются у меня. Я ведь понимаю, что это все циклично, и человек в определенном возрасте не может избежать некоторых вещей. Но мама же уже старый человек, она устала, очень редко улыбается...

— Как же смешно, — не сдержался Лжефранк. А стоило промолчать.

— Что — смешно?

— Луна, я тут случайный человек, зачем тебе мои комментарии?

Луна обиделась.

— Ну да, случайный. Но ты же добрый человек, мне так кажется. И если я тебе что-то рассказала, ты вполне можешь мне помочь сейчас.

— Не знаю, добрый ли я. Но я действительно удивлен, потому что ты высказываешься одновременно и умно, и очень глупо. Точнее, наивно.

— Что ты имеешь в виду?

— Ты говоришь — человек не может избежать каких-то вещей.

— Да.

— И вместе с этим ты думаешь, что тебя не любят родители. Ладно, папа у вас особенный. Но мама-то совершенно нормальная. Почему ты не догадываешься, что в твоем возрасте думать, что “мама меня не любит” — неизбежно и совершенно нормально? И почему ты не понимаешь, что мама тебя очень любит?

— А почему тогда она меня так все время ругает? Я же учусь хорошо. Нет, ты не прав. Все не может быть так просто.

— Может быть, ты слегка преувеличиваешь?

— Что преувеличиваю?

— Может, мама к тебе относится не так плохо? И ругает тебя вовсе не постоянно?

— Но послушай, — взвилась Луна. — Я зимой сдала экзамены, все экзамены, и хотела пойти в клуб с друзьями. Просто в клуб. Я же заслужила! И мама мне говорит — чтобы в одиннадцать вечера была дома. И звонила мне два или три раза, пока я там была. Это же невозможно! Где соблюдение моих прав на личную жизнь? И такое происходит постоянно...

Лжефранк уже не улыбался. Упрямство девушки было объяснимым, но он не хотел ломиться в дверь, за которой никого нет.

— Дорогая моя, — сказал он, вставая. — Я думаю, тебе надо просто успокоиться и переждать. Это все пройдет...

— А я думала, ты мне скажешь что-нибудь умное. — Луна посмотрела на него едва ли не презрительно. — Ладно, доброй ночи. Уходи.

Лжефранк, слегка разозлившись, вышел из комнаты девушки, сделал пару шагов, открыл дверь “своей” опочивальни и с облегчением оказался в одиночестве. Двух непростых разговоров ему хватило выше крыши — притом что он за полчаса побывал как в роли непонимающего, так и в роли непонимаемого. Достаточно, пора отдыхать. Он тут же подумал, что зря оставил чемодан внизу, утром-то надо будет переодеться... Ну да ладно, перед душем спустится, лестница крутая, но ничего страшного. Он, не включая свет, расправил постель, разделся донага и лег. Усталость пульсировала в ногах, глаза слезились, а в голове была полная каша. “Скорей бы уснуть”, — подумал Лжефранк и немедленно это сделал. Прошло две минуты, а может — пара часов. Что-то ворвалось в его сон. Он проснулся. Кто-то настойчиво, хотя и тихо (как будто длинными ногтями), стучал по его — да, в этом не было сомнений! — по его двери. Он встал, одеваться не стал, но полность обмотался одеялом. “Наверное, Луна что-то хочет еще сказать, вот радость-то”, — недовольно думал он, открывая дверь. Но там была не она. На пороге, озаренная лунным сиянием, стояла Сесиль. Лжефранк боковым зрением заметил, что в комнате Луны света не было — вероятно, уже отдыхает.

— Что случилось? — спросил он вполголоса.

— Можно к тебе? — прошептала она. — Только прошу, пожалуйста, не говори громко.

— Ну, я вообще-то спал...

— Ничего страшного. Я войду?

— Ладно.

Они зашли и Сесиль закрыла дверь.

— Ты ложись, я отвернусь.

Лжефранк размотал одеяло и с удовольствием снова улегся. Но не успел он вновь ощутить отрадную прохладу свежего малознакомого белья, как Сесиль задрала руки, потом как будто слегка нагнулась и после этого молниеносно нырнула к нему под одеяло. Рукой и бедром он ощутил, что она голая. Действительно голая. Какой ужас! Он лежал на спине, а она на боку. Потрясенный, Лжефранк не сразу нашелся, что сказать. А когда нашел, это прозвучало не очень внушительно.

— Сесиль, немедленно уйди. Что ты делаешь?

Да, шепотом произнесенные, эти слова эффекта не производят.

— Я не уйду. Ты мне нужен, — шепнула она в ответ.

— Для чего?

— Ты глупый? К тебе в кровать залезает девушка, а ты спрашиваешь, зачем?

— Да, я спрашиваю...

— Трахни меня. Франк, трахни. Пожалуйста. Трахни и я тут же уйду.

— Что?!

— Я секса хочу. Я очень хочу секса. У меня его так долго не было.

Хоть это и было сказано так же — шепотом — Лжефранк услышал фальшь в словах внезапной претендентки на его ласку. Поборов искушение проверить Сесиль, позадавав ей несколько неприличных вопросов (на которые она вряд ли ответила бы, чем однозначно подтвердила бы свою невинность), он в итоге повернулся на бок, лицом к ней, но тут же отделил себя от нее одеялом — так, чтобы они лежали рядом, но при этом телами не касались друг друга. Заодно он укрыл от Сесиль свое колоссальное, невозможное возбуждение, которое пришло совершенно автономно, не обращая никакого внимания на мысли своего хозяина (хотя еще большой вопрос, кто был чьим хозяином — Лжефранк ли своей эрекции или наоборот). То, чего не было с Луной, с Сесиль случилось в двойном объеме. Или тройном. В темноте возбуждение казалось настолько огромным, что для него как будто не хватало пространства. Но Лжефранк сдержал себя.

— Не ври. У тебя не было секса вообще никогда.

Сесиль молчала. Он понял, что интуиция его не подвела.

— Зачем тебе это?

Она ничего не говорила. Он тоже замолчал и даже задремал. Она, увидев это, слегка потрясла его за плечо.

— Ситуация совершенно идиотская, — сказала Сесиль.

— О, как я с тобой согласен! — воскликнул он в голос, тут же прикусив губу. Обнаруживать себя — теперь — ему не хотелось так же, как и Сесиль.

— У меня есть парень. Только он старше.

— Очень хорошо, — ободрил ее Лжефранк, хотя ничего хорошего от ее рассказа не ждал. — А сколько ему лет?

— Сорок два. У него есть жена, дети...

Лжефранк в отчаянии вскинул брови, чего Сесиль не заметила.

— И ты готова с этим мириться?

— Я люблю его! Очень! Он — моя единственная любовь!

— На всю жизнь? — против воли сыронизировал он.

— Не шути... Я хочу ему отдаться, безумно хочу.

— А он что, не хочет?

— И он хочет. Но... Он не хочет меня такой, какая я есть сейчас.

— И какая же ты есть?

— Слушай, ты только сегодня такая дубина или всегда?

Он обиделся и замолчал.

— Извини, я просто нервничаю. Я девственница.

— Я уже в курсе. И дальше что?

— Нет, ты невозможен... И вот как раз это его и не устраивает.

Лжефранк вытаращил глаза опять же в темную пустоту.

— Почему?!

— Ну что ты все время вопросы задаешь! Вот представь, не хочет он девственницу. Приходи, говорит, уже открытая, и тогда все будет. А так...

— Погоди, он что, добровольно тебя отдает другому, чтобы ты с кем-то неизвестным лишилась этого самого?

— Да.

— Он идиот!

— Да.

— Зачем тебе это? — снова задал он пресловутый вопрос.

— Я люблю его.

Аргумент, которому ничего не противопоставишь. К слову, Лжефранк частично понимал незнакомого идиота — он сам не хотел бы оказаться первым у кого бы то ни было. Но в подобной ситуации, наверное, он бы все же поступил иначе...

— Слушай, Сесиль, ты же очень красивая девушка, — сказал он, неожиданно для себя осознав, что не успел заметить, какая у нее грудь. — Тебе же стоит только щелкнуть пальцами — и перед тобой мужчины встанут в очередь, как в ИКЕЕ на рождественской распродаже.

— Кто тебе сказал? Все, абсолютно все реагируют так же, как ты. Все расспрашивают, удивляются, ругают его, дают мне советы и в итоге отказываются мне помочь. А мне так нужна помощь! Я уже сотню человек попросила. Я срочно хочу избавиться от этой фигни, она мне всю жизнь портит! — Сесиль расплакалась, прижав одеяло к лицу. — Я почему-то понадеялась на тебя, ты же порядочный человек, мне папа и Луна уже рассказали, как ты заходил и разговаривал с ними. Папа считает, что ты ему раскрыл глаза на многое. Не знаю уж, о чем там у вас шла речь.
А Луна просто написала, что ты самый умный из всех, кого она встречала в жизни. Я и подумала, раз ты такой хороший, ты не сможешь мне отказать. А ты смог...

Лжефранк перелез через нее, встал, уже не думая о том, что Сесиль видит его голым, и подошел к окну, треугольником вырезанному в деревянной стене. Вниз посмотреть было нельзя, а в перспективе виднелись крыши, крыши и ничего кроме крыш. Их освещала пустоглазая бельгийская луна. Лунa светила, Лyна спала, как, вероятно, и Хидо с Эмили, а Сесиль плакала. А Лжефранк стоял и ничего не понимал. С одной стороны, от него ждут совершенно невозможного. С другой, молят о помощи. А с третьей предлагают нечто бездонно манящее — возбуждение-то никуда не делось...

Он снова перелез через Сесиль и лег у стены.

— Прости, я не могу. Я хочу, но не могу.

— Ты — хочешь? — удивилась она.

— Да, я очень хочу тебя. Ты мне нравишься. Но я не могу так. Мы же не машины, а наши чувства...

— Подожди. Откуда ты знаешь, что ты хочешь?

— Э-э... Задавать тупые вопросы — моя работа, не твоя. Я хочу тебя и все.

— Франк, пожалуйста, просто объясни, откуда ты знаешь, что хочешь?

— Я не понимаю, почему ты спрашиваешь об этом?

— Мне кажется, что я никому не нравлюсь, потому что я некрасивая. А ты вдруг говоришь, что хочешь...

Он, не очень хорошо отдавая себе отчет в своих действиях, просто взял Сесиль за запястье и принудительно накрыл ее ладонью то, что доказывало его слова наилучшим образом. Прошло несколько секунд, он опомнился и убрал ее руку. Она, рука, была вялой и как будто чужой.

— Теперь иди.

Сесиль молча встала, подняла с пола свою одежду и, не одеваясь, вышла. Лжефранк успел заметить, что грудь у нее не очень большая, но красивой формы и с крупными сосками. Немедленно после этого он куда-то провалился и спал крепчайшим сном до самого утра.

 

 

* * *

Как будто вознаграждая за все вчерашние треволнения, день наступивший принялся радовать Лжефранка с самого начала. Солнце, безупречно синее небо — уже неплохо. Далее он вспомнил, что ночью наконец-то поступил не вопреки, а в соответствии со своими принципами. Потом почувствовал, что ухитрился выспаться. Все это его ободрило и он вылез из-под одеяла в лучшем расположении духа. Он спустился, достал из чемодана чистую одежду и снова поднялся наверх. Как ему показалось, дом был совершенно пуст. Точно не было Хидо и Сесиль — двери их комнат были распахнуты настежь. Луна, скорее всего, тоже ушла — ее дверь была плотно закрыта, но изнутри не доносилось ни звука — Лжефранк специально постоял рядом полминуты. Ну, а Эмили, вероятно, еще спала.

Он быстро принял душ, переоделся и пошел вниз. На столе обнаружил записку: “В холодильнике бутерброды и холодный чай. Постучите в мою дверь в 10:30 — 11:00, если я еще не встану”. Он глянул на часы — 10:40. Нормально, как раз успею перекусить (вежливо отказываться от бутербродов он не намеревался) и разбужу ее вовремя. Во время еды, впрочем, хорошее настроение быстро улетучилось, потому что он вспомнил про Симону и Давида. Снова навалилось уныние, к которому он так охотно привык за последние два-три дня. Удивительно, как быстро тоска укореняется в сознании. И не изгнать ее. А вот радость или счастье сбегают при первой же возможности. Более же всего расстраивало отсутствие перспективы. Что потом? Дорога до Брюсселя, потом до Берлина, возвращение домой... Дальше думать не хотелось Лжефранк тяжело поднялся и снова направился к лестнице — будить Эмили.

Он чуть задержался на входе в ее комнату, разглядывая огромную картину, на которой был, как она сама сказала, только океан — вода и небо, без малейшего намека на сушу, людей, какой-нибудь корабль или самолет. Любопытно, почему они эту фотографию повесили на дверь с внешней стороны. Ведь если мимо такой красоты приходится ходить постоянно, то собственно красоту-то и не заметишь... Впрочем, тут же подумал Лжефранк, может, для них это и не красота вовсе, а так. Это он был зациклен на всяческой воде, и чем больше ее, тем лучше для него.

Постучал.

— Да! — мгновенно ответил громкий и явно не сонный голос Эмили. Он вошел.

Она лежала под одеялом, читая книгу.

— С добрым утром! Как вам спалось?

— Спалось — прекрасно, — сказал он, сделав ударение на первом слове. Он не планировал рассказывать Эмили о своих встречах и разговорах с ее домочадцами, однако язык и подсознание вновь сыграли на опережение.

— А что было не так? — Она остренько взглянула на него.

— Ну, — слово — не воробей, надо объясняться, — я пообщался с вашими дочерьми и мужем. С каждым из них уже после того, как вы мне пожелали доброй ночи.

— И о чем же вы с ними говорили?

— С каждым было по-разному.

— Расскажите.

— Ваш супруг говорил мне что-то не очень понятное. Честно, я его едва понял.

— О, представляю. Небось про ставки и про свою адскую машинку?

Лжефранк в очередной раз смутился. По-быстрому анализируя события минувшего вечера-ночи, он понял, что Хидо, искренний и порывистый, оказался лично ему симпатичнее всех. Поэтому-то совершенно не хотелось его за глаза ругать или выставлять дураком.

— Вы знаете, Хидо очень... необычный человек. Мы с ним совершенно разные. Но я его глубоко уважаю, — проговорив это, Лжефранк демонстративно замолчал, давая понять, что о Хидо он более говорить не намерен. Эмили либо поняла это, либо тема сама по себе исчерпалась.

— А что девочки?

— У них сложный возраст сейчас. Это вы и так знаете. Вот они и говорили со мной о своих проблемах. Не знаю уж почему, но говорили.

— Ну и про что же они говорили?

— Эмили, я все-таки думаю, что мне лучше оставить это в тайне. Не думаю, что Луна и Сесиль будут рады, узнав, что я передал вам содержание наших бесед.

— Вероятно, вы правы. Да и, честно говоря, мне это малоинтересно.

— Как так?! — изумился он.

— Только не подумайте, что мне плевать на них. Вовсе нет. Просто... я вижу, насколько смешны и ничтожны их проблемы и потребности. И меня это угнетает. Нет, я, конечно, стараюсь им помогать по мере сил. Даже, наверное, иногда проявляю слишком большое усердие. Но, если бы я была уверена, что они сами со всем справятся, я бы с удовольствием просто отошла в сторону. У меня и так много
всего — дом, работа, сумасшедший муж... — Она отложила книгу, сняла очки, закрыла глаза и начала их массировать пальцами.

— Эмили, у меня нет детей, но я очень удивлен вашими словами, — молвил Лжефранк после некоторой паузы. — По-моему, так нельзя...

Эмили молчала, не открывая глаз.

— Знаете, Франк... Мне много лет. Не очень много, но уже достаточно. Я просто устала от того, что все всегда повторяется. Разумеется, в отношении дочерей я не права. Но у меня просто нет сил все время быть правой. Я не-мо-гу сейчас ставить их на первое место. Если я буду поступать так, как я должна, я просто не смогу работать и думать о себе. Я и так не думала о себе лет пятнадцать подряд. Понимаете, подряд! Я за это время забыла, кто я. Я потеряла молодость и почти всю зрелость. Я выгляжу гораздо хуже, чем могла бы. Совсем перестала улыбаться и читать умные книги, а я, между прочим, магистр философии. Я стала фригидной. Из-за меня как личность пропал мой муж — да-да, он еще лет десять назад был совсем другим, работал и приносил пользу, вполне здраво рассуждал. Но потом он начал... Впрочем, это не важно, а важно то, что я не успевала следить за ним. Надо было плотнее общаться с ним, заставить его вовремя — понимаете, вовремя! — сходить к психологу, следить, чем он занимается по ночам в своей комнате. Всех этих бед не было бы, если бы я не думала двадцать четыре часа в сутки о детях. И что теперь? У меня остался
последний вздох, который я могу сделать только для себя. А вы мне предлагаете продолжать всю себя посвящать дочерям...

Лжефранк, разумеется, ничего такого не предлагал, но даже не думал возражать Эмили. Его слова были бы совершенно лишними. В этот момент комнату залило солнце, на какое-то время ушедшее за тучи, но вновь выступившее на передний план.

— Пожалуйста, закройте жалюзи, если вам нетрудно, — попросила Эмили.

Он сделал это. Эмили тут же деловито откинула одеяло и села — оказалось, она лежала в кровати в короткой сорочке на бретельках, которая задралась выше бедер и вот теперь явила Лжефранку полное отсутствие нижнего белья на хозяйке. Он выдержал паузу — Эмили не двигалась, будто бы сама завороженная видом собственного бесстыдства — а затем шагнул к ней, стремительно опрокинул ее обратно на спину, встал на колени и склонил свою голову.

— Что ты делаешь, мне это совершенно не нужно, я забыла все это, ну, хватит же, — как надоевшую молитву монотонно повторяла Эмили, не пытаясь, однако, оттолкнуть его. Впрочем, через несколько минут она уже не могла ничего говорить, так как положение слегка изменилось — Лжефранк оказался сверху и целовал ее в губы, как безумный. Да он и был тогда безумным...

...Закрывал чемодан и обувался он под ее пристальным взором. На выбубненное “Извините, Эмили, я сам ничего не понимаю” она не отреагировала, лишь сняла очки, чтобы в очередной раз протереть их. Наконец он собрался и распрямился. Пришлось посмотреть ей прямо в глаза.

— Эмили, можете быть уверенны, что в отношении ваших дочерей я поступил совсем иначе, — сказал он очередную глупость. — Parole d’honneur, — добавил он случайно запомнившееся со школы.

Она снова промолчала. Жестом показала в сторону двери — мол, проходи, не стой тут. Он и пошел. Она повернула ключ, торчащий в скважине, выпустила Лжефранка наружу и, как только он шагнул за порог, резко захлопнула дверь.

Он постоял, не двигаясь, несколько минут, приходя в себя и желая понять, что же произошло за последние полчаса. В этот момент он услышал смутно знакомый скрип. Что это такое?.. Недавно ведь слышал. Ах, это же ставень. Он сделал два шага вперед и обернулся. У окна типичнейшего антверпенского дома стояла Эмили с ножом в руках. По ее щекам текли слезы. Она стояла и улыбалась.

 

 

Чем занимаются мои родители

 

Игорь и Слава

 

Я подъехал к дому, припарковался и вышел из машины. Захлопывая дверь, я автоматически поднял голову — в квартире, судя по темным окнам, никого. Ну Лина-то ладно, она сегодня рано не придет, а этот где? Мы сыну строго-настрого запретили сидеть за компьютером с выключенным светом (да и вообще стараемся как можно реже пускать его за компьютер). И вроде он нас слушается. Значит, гуляет. Надо зайти во двор. Да, так и есть — вся их орава тут, стоят кругом и что-то рассматривают в телефоне одного из них. Ну и дела, в очередной раз поразился я. Им действительно неинтересно играть в какие-нибудь “подвижные” игры. Соперничают на уровне “у кого круче телефон” или “у кого более прокачан герой в игре”. А в их возрасте это означает, что они меряются папами. Иногда — мамами. В общем, кто больше денег даст. Мы своего не особо балуем. Хотя понимаем, что сейчас у маленьких людей понятия о чести и собственном достоинстве совсем другие, и сейчас им в самом деле нельзя обходиться без всей этой чепухи. У нас так принято — это всегда имело колоссальное значение, только “так” меняется от десятилетия к десятилетию.

Я позвал сына:

— Игорь, ты здесь?

Он вынырнул из десятиголовой толпы и подбежал:

— Папа, привет! Можно я еще побуду тут?

— Сколько?

— Ну... Может, полчаса?

— Постарайся не дольше. Ладно?

— Хорошо, папа! — И через секунду он уже снова там.

— Ладно, через час, надеюсь, будет.

Я пошел домой, переоделся, съел что-то неинтересное, открыл ноутбук и слегка поработал. Зашуршал ключ. Лина или Игорь? Ага, сын. На всякий случай посмотрел на часы — прошло сорок минут, молоток. И сразу моет руки, приучили, это радует.

— Есть будешь?

— Не-а! Нас Паша угостил.

— Чем?

— Чипсами и кока-колой.

— А как же ужин?

— Да я не хочу, па!

Как я его понимаю. Я бы сам с большим удовольствием съел пару пакетов чипсов и запил колой. Или пивом. Но нельзя. И по состоянию здоровья, и по идеологическим причинам. Сына надо кормить хорошо, Лина об этом твердит каждый день. Сама жрет только овощи, и нас пытается заставить. А чуть что — шумит и кричит. Неприятно кричит. Мне не нравится. Игорю тоже.

— Па, ты же не скажешь маме, что я ел чипсы? — Встревоженный голос.

Опомнился! Ну, конечно, не скажу.

— Зайди ко мне.

Заходит. В глазах, как и в голосе, легкое волнение.

— Ты понимаешь, что этим злоупотреблять нельзя?

— Понимаю...

— Мама ругаться будет, если узнает.

— А ты не говори ей.

— Да я-то не скажу! Но она спросит, а почему ты ничего не ел вечером. Думаешь, не догадается?

— Не догадается. Я сейчас возьму свою порцию и выкину в туалет, а ей скажу, что было очень вкусно.

“Молодец, мужик! Лучший! Так и надо!” — хочется мне ему сказать, но вместо этого говорю:

— Нет, так нельзя. Давай-ка ты съешь половину, а с другой половиной я тебе помогу.

Игорь вздыхает и соглашается. Мы идем на кухню и там, нерадостно вздыхая, едим нарочито голые макароны и овощной салат без намека на майонез или другой соус.

— Па, а хочешь, я тебе принесу чипсов?

— Мне нельзя, сынок.

— А почему?

— Я же тебе рассказывал!

— А-а... — тянет сын, делая вид, что вспомнил.

— Все-таки забыл? У меня желудок больной.

— Па, а я вот стану хирургом и тебя вылечу!

— Я буду очень рад и счастлив.

Наконец, все съедено. Я хлопаю его по колену:

— Пошли смотреть телевизор? Там вроде хоккей сейчас, четвертьфинал.

— Пошли! А там наши играют?

— Да, наши! И это забыл?

Кто бы мог в свое время подумать, что желание ребенка посмотреть телевизор (стало быть, отказаться от компьютера) будет восприниматься почти как достижение. Садимся, смотрим, переживаем. Хоккейная серия — дело тонкое. Если наши сегодня проиграют, то все, выбывают и в полуфинал не выходят. А если выигрывают, счет по матчам становится 3:3 и будет последняя, решающая игра. К нашему с сыном удивлению, игра проходит под диктовку кого надо, и в результате в середине третьего периода мы выигрываем 4:1 и за концовку можно не переживать. Окончательный счет — 4:2, но это уже не важно. Наши — молодцы!

— Па-ап?

— Да?

— А когда будет матч?

— Решающий-то? Послезавтра.

— А ты пойдешь?

— Пойду. Но еще не знаю куда: либо на трибуны, либо по работе (спортжурналист я).

— А возьми меня с собой, а?

— Ты хочешь?

— Да...

Я очень обрадовался. Сын никогда раньше не ходил со мной на хоккей — потому что не хотел. А сходить на матч с сыном, на решающий, а там, глядишь, победный — что может быть круче для молодого отца? Ну, в смысле для отца, который еще по возрасту не очень стар. Все-таки девять лет отцовства — немалый срок, молодым отцом я был когда ребенок только родился. М-да, второй ребенок. О первом лучше не вспоминать, хотя бы по своей воле — чужая воля о нем напоминает если не каждый день, то уж несколько раз в месяц точно. Ох, Лина-Лина. Ее авторитет для сына непререкаем, он всегда ее слушается и, я уверен, если она запретит ему идти со мной, то он даже не пикнет. Надо ее убедить, чтобы она разрешила. Я так давно об этом мечтал — привести сына на трибуну, в нашем шарфе и длинной, не по размеру футболке, поздороваться с знакомыми и тихо рассказать ему, Игорю, о тех особенностях игры, что по телевизору не увидишь.

— Конечно, возьму! А у тебя в пятницу сколько уроков?

— Шесть. Как всегда.

— Отлично! Успеешь пообедать и даже уроки сделать. Но теперь надо поспать. Как ты насчет этого?

— Можно...

Без энтузиазма Игорь умывается и ложится (сам бы наверняка поиграл на компьютере, но согласием взять его на хоккей я не позволил ему просить сегодня что-нибудь еще). Я его целую на ночь и выключаю свет.

 

 

 

Игорь и Лина

 

Занятие сегодня прошло очень нервно, все почему-то были взвинченные и невнимательные. Включая меня. А точнее, с меня начиная. На работе я не вовремя поругалась с кем не надо, из-за чего не успела посмотреть свои записи, а так как все пришли с четкой уверенностью, что мы начнем учить новый танец, то пришлось выкручиваться и почти что импровизировать. В самый неподходящий момент на занятии я вспомнила об утреннем разговоре с сыном и очень взволновалась. А потом мысли сами по себе побежали куда не надо и привели, естественно, к Анютке.
В общем, скверный был вечер. Хорошо хоть, что машину не брала — точно бы в таком состоянии врезалась во что-нибудь.

Утром я решила отвести Игоря в школу. В принципе нужды в этом нет — школа недалеко, а он уже достаточно большой, чтобы ходить туда самостоятельно. Но иногда мне хочется пойти с ним, а он не возражает. По дороге он спросил:

— Мама, а что у тебя в пакете? Как всегда, индийские штуки для танцев?

— Да, сынок, сари и штаны.

— Ты такая смешная в них!

— Тебе не нравится?

— Нравится, но смешно!

Я, честно, растерялась. Не знала, что ответить. С этими танцами я и так, по сути, в осаде — мужу все равно, родители не одобряют, а подруги предпочитают иные виды досуга. А тут еще сын, который изредка проявлял интерес к каким-то видеозаписям, оказалось, смеется над всем этим.

— Игорь, мне это нравится, у каждого ведь может быть свое увлечение...

— Наверное.

Прошли еще пару минут молча. И тут он вдруг спросил:

— А у тебя скоро выступление?

— Да, а откуда ты знаешь?

— Ты вчера достала парадное сари, ты его стираешь и гладишь перед выступлениями.

— Да, у нас послезавтра выступление в одном из ДК, обещают даже, что придет кто-то из посольства.

— А если из посольства — это будет круто?

— Не знаю, смотря кто. Если посол — да, но это вряд ли.

— Наверное, вам заплатят много денег!

— Много — точно нет.

— Мама, а можно я пойду с тобой на концерт? Я хочу посмотреть, как ты танцуешь.

Я от неожиданности чуть не разревелась прямо на улице.

С сыном у меня всегда были странные отношения. Он никогда мне не грубил, всегда слушался и я видела, что он старается делать все, что я ему говорю. Но я видела и другое: муж, который не старается и наполовину от моего, в глазах сына настолько заоблачен, что я со своими мелкими придирками (это не ешь, то не носи) выгляжу почти нелепо. Вот скажу я ему о том, что Игорь захотел пойти ко мне на концерт. Конечно, Слава впрямую не запретит. Но он вскинет брови и спросит: “А что ему там делать, смотреть на твои асаны? Он же ничего не понимает”. И ведь нарочно говорит про асаны, которые не имеют никакого отношения к индийскому танцу. А я смешаюсь и сама скажу: “Да, сынок, посиди лучше дома, что тебе туда ходить?”

А муж как будто забыл, что именно благодаря танцам мы и познакомились.
Я тогда только начала выступать, концерт был в маленькой библиотеке, а он туда зашел с какой-то не книжной целью. Остался, посмотрел наше выступление, а потом заглянул ко мне в “гримерку” (какую-то комнату, которую нам выделили для переодевания). Мы с другими танцовщицами только начали переодеваться. Он вызвал меня и долго расспрашивал о том, кто мы такие и что это за танцы. Я, как дура, ему рассказывала все в подробностях, а потом выяснилось, что он только и ждал, когда другие девчонки переоденутся. Как только они вышли и попрощались, он увлек меня внутрь, закрыл дверь и овладел мною так стремительно, что я вообще ничего не поняла — как ему удалось за три секунды размотать сари и стащить с меня штаны, ума не приложу. Я опомнилась от тихого равномерного звона колокольчиков на своих щиколотках, удары Славы сзади были весьма сильны и я слегка подпрыгивала на одном месте.
А когда сейчас я ему напоминаю об этом, он смотрит на меня с улыбочкой и говорит: “Да, мол, я и не отказываюсь, страсть была сильна, но танцульки к этому не имели никакого отношения”. Негодяй.

Я видела, что я для Игоря — мама. А Слава для него — все. Слово Славы священно. К этому добавлялась природой заложенная бoльшая близость между отцом и сыном (как была бы у меня с Анюткой, если бы, если бы...). Поэтому мне постоянно приходилось доказывать свою родительскую полноценность. И поэтому же внезапное желание Игоря сходить со мной на выступление исполнило меня просто диким восторгом и радостью. Сын меня увидит на сцене, услышит, как мне аплодируют (пусть двадцать человек, но все равно), увидит, что мама — его мама! — в центре всеобщего внимания. А я потом позову его на сцену, обниму и нас, надеюсь, сфотографируют.

— Конечно, дорогой! Я буду очень рада. Ты только папе пока не говори, ладно?

— Хорошо.

Мы дошли до школы.

— Ну, пока, мой милый. До вечера!

— Пока!

Я наклоняюсь, он приподнимается на цыпочки, мы целуем друг друга в щеки и он смешивается с толпой школьников. А я иду на работу, глупая и счастливая.

 

 

Лина и Слава

 

Слава сидит на кухне в трусах, что-то сосредоточенно печатает в ноутбуке. Весь свет выключен. Вдруг Слава поворачивает голову и прислушивается — слышен звук открываемой двери и почти сразу же зажигается свет в коридоре. Слава встает, натягивает штаны и футболку, висящие тут же на стуле, и, стоя, что-то доделывает в компьютере. Через мгновение входит Лина.

ЛИНА. Добрый вечер.

СЛАВА. Привет!

Лина нажимает кнопку чайника и уходит в комнату. Слава пока включает телевизор, сразу полностью убирая звук. Пару минут спустя Лина возвращается в домашнем халате, открывает холодильник и вытаскивает какую-то еду.

ЛИНА. Вот, ребенка учим не сидеть за компьютером без света, а ты сам-то что?

СЛАВА. Лина, а ты руки помыла, как пришла?

Лина с ненавистью смотрит на мужа, но ничего не говорит. Уходит в ванную. Шумит вода. Лина возвращается, делает себе чай.

СЛАВА. Как прошел день?

ЛИНА. Так себе. Поругалась с Юлей.

СЛАВА. А что она?

ЛИНА. Да как всегда. Корректировать бюджет каждый месяц — ее прямая задача, а она мало того, что срок пропустила, так еще и хлопать глазками стала — я, дескать, думала, что это Лина сделает. Ну я ей все прямо сказала. И про дисциплину, и про перевод стрелок. Ну и тут такое началось... (Замолкает, грустно подпирая голову рукой, второй рукой мешает сахар в чашке.)

СЛАВА. Тебе бы придержать язык. Всю жизнь страдаешь из-за этого.

ЛИНА (злобно). Замолчи. И так тошно.

СЛАВА (спокойно). Да я же о тебе беспокоюсь. И ты знаешь, что всегда слишком много языком мелешь.

Лина машет рукой и демонстративно отворачивается к телевизору.

СЛАВА. А как занятие?

Лина внезапно оживляется и поворачивается к нему.

ЛИНА. Слушай, я же тебе главное не рассказала!

СЛАВА. Да-да?

ЛИНА. Игорь захотел со мной пойти на выступление!

СЛАВА. Серьезно?

ЛИНА. Да, причем безо всякого подначивания с моей стороны. Просто спросил утром, может ли он со мной пойти.

СЛАВА. А ты что?

ЛИНА. Как — что? Я была очень рада. Только вот подумала, не будешь ли ты возражать...

СЛАВА. Да мне-то зачем возражать, тебе же наверняка будет приятно.

ЛИНА (обнимает Славу). Как здорово, что ты согласен! Я тебя люблю!

Обнимаются и целуются.

ЛИНА. Нет, ты правда не понимаешь, что это означает для меня. Это такое счастье...

СЛАВА. Что?

ЛИНА. И что Игорь захотел пойти, и что ты не против...

СЛАВА. Ну, не демонизируй меня. Зачем бы мне возражать? Я вот только надеюсь, что он пока не будет делать с кем-нибудь то же, что я с тобой сделал тогда...

Лина в шутку бьет мужа кухонным полотенцем.

ЛИНА (улыбается). Ты!.. Он же еще совсем маленький! И, надеюсь, даже когда вырастет, не станет таким развратником, как ты!

СЛАВА (самодовольно). А я надеюсь на обратное.

Лина укоризненно качает головой.

СЛАВА. И, кстати, я тебя хорошо понимаю, потому что Игорь...

ЛИНА (перебивает). Слушай, а может ты тоже пойдешь? Раз уж так все совпадает. Пофотографируешь нас заодно.

СЛАВА. Ну... Смотря когда. Раз в год я могу это вытерпеть.

ЛИНА. Вот и чудесно! Ура-ура!

Начинает кружиться по кухне, останавливается за спиной у мужа и обнимает его.

ЛИНА. Ну, а как ты провел день?

СЛАВА. Ничего нового, вот честно.

ЛИНА. А как с Игорем вечер провели?

СЛАВА. Нормально, хоккей посмотрели. Кстати!

ЛИНА (перебивает). Ой, извини, у меня телефон орет в сумке вроде, пойду проверю.

Уходит. Слава не двигаясь сидит на стуле с закрытыми глазами. Проходит несколько минут.

ЛИНА (возвращается с телефоном). Извини, это мама, пришлось поговорить. Так что ты хотел рассказать?

СЛАВА (просыпается). Что?

ЛИНА. Ты что-то рассказать хотел, кажется.

СЛАВА (бурчит). Не помню. (Снова закрывает глаза, потом вдруг открывает их и выпрямляет спину.) Вспомнил. Игорь со мной на хоккей хочет пойти.

ЛИНА (отвлеченно). Это же чудесно! Ты доволен?

СЛАВА. Конечно! Я всю жизнь мечтал с сыном сходить на хоккей.

ЛИНА. А когда матч будет? В субботу или в воскресенье?

СЛАВА. Вообще-то в пятницу.

Лина садится на табуретку.

ЛИНА. Как — в пятницу?

СЛАВА. Ну, обычно. А что такого?

ЛИНА. У меня выступление тоже в пятницу.

Слава трет пальцами лоб. Пауза.

СЛАВА. А ты Игорю говорила, когда у тебя?..

ЛИНА (перебивает). Конечно, говорила! Сразу сказала! А ты ему сказал?

СЛАВА. Да, тоже сказал. Он меня еще спросил, а когда, дескать, игра будет.

ЛИНА. И что?

СЛАВА. Что — и что? Значит, он забыл про твое выступление или перепутал дни.

ЛИНА (оскорбленно). Да как он мог! Какая безответственность вообще!

СЛАВА. Лина! Что ты вообще говоришь такое?! Сама же только что говорила — он еще маленький. Какая ответственность?! У него нет ежедневника, чтобы там что-либо отмечать! Он обычный малыш, что-то помнит, что-то забывает. Захотел пойти с тобой, потом со мной, это же нормально!

ЛИНА. Ну как же он мог забыть-то...

СЛАВА. Прошел целый день, для детей это ведь очень много. У них столько всего может за день случиться. Это у меня один день похож на другой уже давно. (Распаляется.) Встал, сожрал твою кашу, которая мне уже вот где стоит, поехал на работу — если повезет, то на своей машине, купленной исключительно на мои деньги, а если не повезет и машину первой застолбишь ты — на метро, на работе эти новости, от которых чаще всего просто колотит, потом домой, дома жру твою низкокалорийную и совершенно безвкусную еду, чуток поработаю, чуток попрепираюсь с тобой, иногда это кончается постелью, пусть и качественной, но однообразной — и все!!! Вот и вся моя жизнь! (Громко выдыхает.) Извини, сорвался.

Оба молчат.

СЛАВА. Я к тому, что у детей каждый день — как новая жизнь, немудрено, что за двенадцать часов он либо спутал, либо забыл...

ЛИНА. Слушай, ты тут мне такого понаговорил... Я уже не знаю, за что хвататься...

СЛАВА. Прости. Я расстроился тоже, вот и ляпнул...

ЛИНА. Да не ляпнул ты. Сказал, что думаешь. Хотя если так подумать,
то ты прав.

Молчание.

СЛАВА (подбирает слова). А ты... Действительно, что ли, так хотела, чтобы Игорь сходил к тебе на концерт?

ЛИНА. Хотела. Все мы что-нибудь хотели.

СЛАВА (резко). Не надо, пожалуйста, этого пафоса. Хотела?

ЛИНА. Да. (Пауза.) Тебе совершенно по фиг на танцы. А для меня они — настоящая отдушина. Банально звучит, я сама знаю. Но меня так уже заколебали эти цифры, которые я постоянно должна считать, и должна буду считать всю жизнь, что с каждым годом танцы для меня все дороже и дороже. Каждое движение — это я. Каждая нота — это я. Яркие сари как будто расцвечивают мою дерьмовую жизнь, которая уныла ничуть не меньше твоей. А тебе плевать на это. И Игорь в тебя пошел. (Пауза.) А тут вдруг он сам — понимаешь, Слава? — сам захотел пойти ко мне. Ты никогда не ходил ко мне по своей воле, только когда я просила или звала. А он — сам. Это же счастье.

Молчание.

СЛАВА. Прости, Линочка. Я тебя понимаю. Глупо будет повторять твои слова или твои мысли. Но ты же знаешь, что... (Пауза.) В общем, это не столь существенно, но я-то на хоккей хожу с рождения, вначале с отцом, потом сам или с друзьями, а теперь некоторые из них уже со своими детьми ходят. Я так им завидую. Это так круто — прийти на хоккей со своим ребенком. И тут тоже, представь, он вдруг говорит — а ты меня возьмешь с собой?

Слава машет рукой и отходит к окну. Долгое молчание.

ЛИНА. Слушай, уже почти час ночи.

СЛАВА. Да, пора спать.

ЛИНА. А что с ситуацией всей этой будем делать? Куда Игорь пойдет?

СЛАВА. Странный вопрос. Ты хочешь решить за него?

ЛИНА. Нет. Наверное, нет. Слушай, я так устала! Не начинай снова.

СЛАВА. Завтра поговорим с ним. Без нервов только! Пошли. Кто первый умываться?

ЛИНА. Давай я, я быстро, а ты пока отнеси ноутбук и шнур.

СЛАВА. Хорошо.

Выходят из кухни, гасят свет. Темно.

 

 

Игорь

Вначале папа меня слишком рано уложил и я долго не мог заснуть, а потом я проснулся, когда мама долго говорила по телефону в соседней комнате. Я захотел включить свой компьютер и немного поиграть, но было страшно — вдруг заметят? Поэтому я просто лежал и не спал. А потом они начали громко кричать. Я все слышал. Мама ругала меня, а папа ругал маму. А мама вообще забыла, что она меня попросила ничего папе не говорить. Вот я и не сказал.

Папа сказал, что я “малыш”. Малыши в первом классе учатся или вообще в сад ходят. Я не малыш. А то, что я забыл про мамин концерт... Да мне вообще плевать на хоккей и на танцы эти! Я не хочу ни туда, ни туда. Просто недавно у нас в классе была психологиня, толстая тетя в очках. Спрашивала про родителей и про то, как мы с ними вообще общаемся. Часто ли меня ругают, бьют. Потом другие рассказали, что она всем задавала одни и те же вопросы. Ну я и рассказал, что не ругают и не бьют, но папа и мама не особо дружат. Вот друг с другом часто ругаются. А еще рассказал, что папа любит хоккей, а мама — танцы. Потом психологиня сказала, что надо мне притвориться, что мне это все типа интересно. Она сказала, что это может им как-то помочь. Я подумал и решил, что она права. Но я же не виноват, что в один день у них это все будет! Я даже растерялся, когда папа сказал, что матч будет в пятницу. Так что ничего я не забыл. Просто не додумался, что надо ответить. А меня вообще Карпов пригласил на день рождения в пятницу. Я вот к нему хочу. Так и скажу им завтра. Хотя, наверное, они обидятся. Но как-то не хочется врать.