* * *

видимо, когда всё как-нибудь завершится — это

будет похоже на опустевший концертный зал:

немота, ряды кресел, потухшая сигарета

в пепельнице фойе, треть стакана с водой «Нарзан»

в буфете — и никого вокруг, даже эха

 

мир так никогда и не услышит, о чём ты думал,

кроме тех фраз, которые сам изложил,

о чём ты, бывало, молчал, чему злился, дурень,

и радовался негромко чему, пока был ещё жив,

пока время спокойно не наставило дуло

 

а, возможно, это будет похоже, когда всё завершится,

на пустую тропу: по краям — луговой клевер,

дальний пруд с остывшей к лунной ночи ушицей,

деревья, никогда не знавшие, что они деревья,

и в битых зеркалах путь: всё длится и длится

 

стансы к августу

I
дождь, словно не придавая значения

этому, капал небрежно и капал —

так, на бегу поедая печенье,

крошки всегда сыплешь на пол

 

II
осень по кронам крадётся безжалостно

к августу, рыжих наславши уродов,

будто в суде разбирается жалоба

о неуплате лендлорду

 

III
ночи длиннее, и светится подиум,

выстланный вдоль чешуи в океане:

лето проходит — в ажурном исподнем,

в звёздном теряясь экране

 

IV
и неразборчиво слышится смутное

в ветре, зависшем в жаре полусонной —

так и забудешь звонок тот предутренний,

сплошь из помех телефонных

 

* * *

позабыты и быт, и уют,

рот заклеен серебряным скотчем:

кем-то долго по клавишам бьют,

кто-то скрипку смычком защекочет

 

засыхает июньский листок,

одолеет жара тихой сапой —

встретишь ложь, коль свернёшь на восток,

смерть найдёшь, не покинув свой запад

 

стаи вырванных книжных страниц

улетают, ноябрь не дождавшись;

им читатели, павшие ниц,

машут вслед, окончательно сдавшись

 

со скалы барельефы сойдут,

вниз сползёт скалолаз с пьедестала —

ещё книги прилюдно не жгут,

но уже их сгребают навалом

 

пустыри за разбитым окном,

тень орла над безлюдной округой:

хватит спички поджечь этот дом,

да и тот, что покинут был другом

 

набивая попкорном кулёк,

вату плотно закладывай в уши:

тем, кто выжил, собачий скулёж,

как плач жертвы, что душат подушкой

 

* * *

босоногий пассат босса-новой грохочет по кровле,

время флаги спасать на пожаре июльской зари —

набухает крыльцо на рассвете пролившейся кровью

и печёною яблоней пахнет обычный зарин

 

в шесть утра просыпается радиоточка от гимна,

опускается луч на колено, нащупав паркет:

предстоит в новом дне отделять, как всегда, нелюбимых

от любимых — при том, что для равенства разницы нет

 

в новом дне, по привычке, найдёшь, где в квартире укрыться,

если в дверь постучат, поскрся в окошко, тайком

будут ночью следить и пытаться с утра дозвониться —

и звонить твой ай-фон будет днём неизвестно по ком

 

* * *

глоток полуживой воды,

зачерпнутой со дна колодца:

нас здесь оставил поводырь

и выжить нам не удаётся

 

варфоломеевская ночь

тиха барханами пустыни:

к нам не придёт никто помочь

вовеки, присно и отныне

 

слепой, как случай, нас завёл,

пока не лопнула пружина:

глухой немому — лютый волк

плюс lupus est во дни хамсина

 

но кто мы, чтобы нас спасать,

делить с чужими чечевицу?

оазис блед, сух город-сад,

и в лабиринте нить не длится

 

* * *

я себя торможу, но бывает, срываюсь, как с петель

непослушная дверь, как на митинге мирном шпана:

день, конечно, не бел — безусловно, он бледен и светел;

чёрной ночи не будет — она однозначно темна

 

как бы это запомнить, чтоб было общаться не страшно,

чтоб вошло моментально, как в дерево — электродрель:

есть поэт окончательно тёмный по имени саша,

и поэт без румянца, под цвет алебастра — андрей

 

та же, в общем, картина с любой незабытой кликухой —

повторяй, ибо будешь в известных кругах нелюбим:

у героя — собака по кличке не-снежное ухо,

и зовут её просто, а если корректнее — бим

 

мой несчастный язык, как проснусь, неизбежно корявит,

а засну — так одни по сюжету маразм и сумбур:

что за мука — по цвету названья менять и морям, и

на рояле всем клавишам, в шахматах — группам фигур

 

правды нет на земле! вероятно, и выше б достали:

светлый ангел летает и тень его также бледна,

а под ним чёрт готовит тебе сковородку из стали —

цвета кофе без сливок, без бортиков, да и без дна

 

* * *

перед цунами уходит вода в океан,

яхты садятся на мель, тяжелы и причальны:

каждая башня песчаного замка — рапан,

будто касторку, в щель уха впитавший молчанье

 

время в клепсидре, должно быть, совсем истекло,

месяца два вытекало из времяпровода:

тем, кто погиб до цунами, ещё повезло,

если учесть ряд событий текущего года

 

ибо накроет всех выживших гнева волна

царства нептуна, с его всепричинной пучиной:

«что это, мама?» — «сынок, это просто стена,

просто вода; не волнуйся, сынок, будь мужчиной!»

 

не узнаваем в стене, кто б себя ни искал,

словно в одной оказался из призрачных комнат,

где, пропадая в кривом отраженье зеркал,

как бы чужих наблюдаешь — себя и знакомых

 

и не желая такого безумья врагу,

вдруг успокоишься — казнь ведь не может быть вечной;

только останутся выживших на берегу

толпы бесцельно бредущих кривых человечков

 

Геннадий Кацов — поэт, прозаик, эссеист, радио- и тележурналист. В середине 1980-х был одним из организаторов легендарного московского клуба «Поэзия» и участником московской литературной андерграундной группы «Эпсилон-салон». В мае 1989 г. переехал в США, где последние 31 год работает журналистом. Радио- и журналистскую деятельность начал с программы Петра Вайля «Поверх барьеров» на Радио «Свобода», и критических публикаций по культуре в ежедневной газете «Новое Русское Слово» (США). Вернулся к поэтической деятельности после 18-летнего перерыва в 2011 году. Автор 9 книг поэзии и прозы. Стихотворения опубликованы в энциклопедической антологии «Самиздат Века» (1997). Публикации последних лет в литжурналах России, Европы, Америки на русском и английском языках.