Лет до шестнадцати я искренне полагала, что до меня на свете никто
не жил, не чувствовал, не размышлял. Когда же одна из бабушек начала
рассказывать истории о себе, своей матери, других бабушках и
прабабушках, я впервые почувствовала себя частью большого целого и
вдруг поняла, что значит семья и род. И мучительное открытие
подросткового возраста «человек — одинок!» сменилось на благодарное
сознание того, что родные, которых я никогда даже не видела, молятся за
меня — там, в Вечности.
Бабушка Варя
Бабушку Варю в деревне прозвали «прокурором» за недюжинную практичность
и находчивость. Она «все ходы и выходы знала». Муж ей достался тихий и
смирный, непьющий, и она властвовала в семье безраздельно. Но прежде
достижения командного поста много лет жила под началом у свекрови. И
часто потом о ней вспоминала и рассказывала.
Мужа бабушки Вари, дедушку Василия, воспитывали не родные родители, а
бездетные дядя с тетей. Бездетными они стали, потеряв ребенка. Тяжело
переживали потерю. Ходили на богомолье в Киев пешком. Стали
«понедельничать» — поститься в понедельник, помимо положенных среды и
пятницы, много молились. А потом попросили себе смирного ребеночка у
родного многодетного брата и воспитали его как сына.
Вот в эту семью и попала молоденькая бабушка Варя. И пришлось привыкать
ей к ворчливой свекрови. Просит Варя: «Мамаша, дай мыльца постирать». А
свекровь с печки бросает мыло в корыто, так, что Варю всю обрызгает:
«На, не напасешься на тебя!». Спустя какое-то время: «Мамаша, бараночкю
дай ребеночкю пососать». (В деревне говорили «ребеночкя, молочкя»).
Летит с печки баранка: «На, Катучиха, пропасть тебе пропастью!».
А Варя как ни в чем не бывало и дальше ласково обращается к свекрови, а
та, растаяв от ласки, признается: «Вот, Варя-душкя, за что я тебя любю:
что ты быстро ко мне оборачиваешься!». И, несмотря на свою сварливость,
души в Варе не чаяла.
Из девяти детей бабушки Вари ни один не умер в младенчестве — вещь
неслыханная. Когда же пришлось ей хоронить восемнадцатилетнего сына,
она ни слезинки не проронила: «Мне грех плакать, у меня Господь
младенцев не забирал».
Когда пришли раскулачивать и высылать семью, побежала в Рязань, нашла
нужного человека и напала на него: «Говорите, кулаки мы. А почему нас
так называют, знаешь? Эх, ты! Это потому, что мы спим на кулаках. Нам
спать на подушке некогда, у нас семья — девять человек детей, они с
шести лет работают». Убедила! Отстояла дом и семью.
Часто приходили к ней советоваться. Если же спрашивали о чем ее мужа,
кричала ему: «Молчи Вася, говори: я ничего не знаю». Он так и делал.
Бабушка Варя все время поучала дочерей, готовила к семейной жизни.
Любое поучение начиналось словами «И-и, девки»: «И-и, девки! Мужик —
что крест на глАве, а баба — что труба на бане». «Не смотрите, кто
лучше живет, смотрите, кто хуже». «Найдешь — не радуйся, и потеряешь —
не плачь». Никогда не унывала и утешала людей: «Господь нами правит, а
не мужик богатый».
Как-то раз зашла бабушка к знакомым, а те пасмурные. Хозяйка поделилась
своим горем: сын, военный, в долгой отлучке, а невестка родила в его
отсутствие от другого. Теперь людям на глаза показаться стыдно. Бабушка
ее утешила: «И-и, милая, это разве горе? Баба рОдила — это не горе. Вот
если б мужик рОдил бы — вот было бы горе!» Сказала — и словно груз с
хозяйки свалился, а то невестку видеть не могла. А сын так с войны и не
вернулся, и они этим ребеночком утешались.
Бабушка Варя не раз рассказывала близким, как хотела бы умереть: «Чтобы
перед смертью поболеть, жизнь свою вспомнить, прощения попросить. Но
чтобы недолго болеть, недельки две бы. И чтобы солнышко было и
дождичек».
Так и было: поболела недолго и мирно скончалась. А когда гроб из церкви
понесли, пошел грибной дождик, как сквозь сито. И выглянуло солнце.
Бабушка старенькая
Бабушка Клава — это просто бабушка. А ее маму зовут «бабушка
старенькая». «Пойдем к бабушке старенькой, она пышки испекла». «Бабушка
старенькая сейчас придет посидеть с тобой». До пяти-шести лет я и не
подозревала, что у бабушки старенькой было имя, и несказанно удивилась,
узнав, что ее зовут Анна.
«Ой, душкя ты моя! Ой, кто пришел!» — прохожу скорее на кухню: нет ли
пышек? Еще нет, но сейчас будут. «Счяс я тебе пышкю испекю». Нет в
семье человека, который бы не любил бабушкиных пышек.
Лет в тринадцать интересуюсь у бабушки старенькой:
— Бабушка, а ты красивая была?
— Ой, милкя, разве я помню?
А я-то вижу фотографию бабушки старенькой и дедушки Алеши: оба красивые, молодые.
— А тебя дедушка Алеша любил?
— Любил, душкя, любил. Хоть бы раз жабой обозвал!
Такое отсутствие романтики было мне непонятно. Позже узнала: бабушка
осталась вдовой в тридцать два года. Дедушка погиб в первый же год
войны, так и не увидев младшую дочь. Восемь детей было у бабушки,
пятеро умерли, троих надо было растить одной. Мысль об устройстве
личной жизни не могла даже в голову прийти ни ей, ни детям — личная
жизнь кончилась с началом войны и смертью мужа. И не виделось в этом
ничего особенного.
Бабушка старенькая была характера легкого. Веселость и шутка часто
выручали ее. Захотелось как-то бабушке картошки жареной. А в семье мужа
обычно картошку не жарили. Вот бабушка ест, сковородку заняла, а деверь
ждет, пока она поест, хмурится недовольно. Бабушка сказала весело в
свое оправдание: «Сейчас, сейчас. Картошка какая укладистая!». Все
расхохотались.
В войну ходили бабы торф воровать: топить надо было чем-то. Вот поймали
их сторожа, бьют лопатой. Бабушка голову закрыла и кричит: «Ой,
родимай, не бей по голове, бей по заду!». Засмеялись сторожа и
отпустили всех.
Все эти забавные истории узнала я уже от родных. А мне самой запомнился
случай, когда бабушка вдруг встала рано утром и пошла накрывать
рассаду. Только вернулась, как пошел сильный дождь. И долго потом
говорила: «Это Матерь Божия меня разбудила, помогла рассаду сохранить».
Надменным своим подростковым умом я не могла понять: неужели есть дело
Матери Божией до таких пустяков, как рассада? Я не понимала, что
человек, привыкший жить всегда в присутствии Божием, не сомневаясь,
просил и о большом, и о малом. И получал по вере своей.
Так просто рассказывала она и о снах-вразумлениях, как о деле хотя и
чудесном, но все же постоянно встречающемся. Бабушкина свекровь, будучи
беременной, хотела пойти на аборт. Но увидела сон: идут женщины к
какой-то страшной то ли яме, то ли землянке, несут в подолах детей и
выбрасывают туда. И она тоже идет, но слышит голос: «Последний, а
хочешь грешить!». Это действительно был последний ее ребенок.
Когда бабушка старенькая отходила от инсульта и лежала дома, на ее
попечение оставили полуторагодовалого внука. Она целый день ему песни
пела, сказки рассказывала и играла в воздушный шарик: рукой ему
легонько толкает шарик, а он ей. Узнали соседи, что прабабушка дома
нянчит внука, со всего дома детей притащили: бабушка, посиди, девать
некуда. Она никому не отказала — не различала она своих и чужих, добра
была ко всем без разбора. Когда умерла, внук рыдал на ее гробе:
«Бабушка ты моя, бабушка! Кто меня, дурака, будет так любить, как ты? И
утюгом я в тебя кидался, и обзывался — а ты все прощала!».
Слабое поколение
Когда-то, в студенческие годы, пришлось мне работать в женском
коллективе. Все были, кроме меня, семейные. У всех высшее образование,
по одному ребенку и приличный достаток. Мы все время что-то обсуждали.
Частенько на повестке дня был вопрос: почему люди сейчас такие нервные,
дерганые, впадающие в депрессию от всяких пустяков? Вон какие были
женщины в русских селениях! Взять хотя бы собственных бабушек, а тем
более — прабабушек. По десять детей рожали, младенцев теряли, мужей
хоронили, работали непосильно, в семье мужа непросто приживались — и
никаких нервных срывов. А тут из-за двойки или детской ссоры мы в
полном нокауте и не знаем, как жить дальше. Что они, двужильные были?
Или секрет какой знали? Что держало их, укрепляло и не давало падать
духом? Или Кто?
Уже не спросить мне прабабушку об этом. А когда была жива она, хоть бы
раз пришло в голову посоветоваться или просто поделиться, поговорить по
душам. Пышки я ела, сказки слушала, но едва ли задумывалась о том,
какую жизнь она прожила. Бесконечное топтание на кухне, желание сделать
приятное и испечь вкусное воспринимались как должное, ворчание
игнорировалось, а шептание вечерних молитв и посещение храма казалось
такой же неотъемлемой частью, как платок на голове и вязание в руках.
Я дежурно сообщала об отметках в четверти, о здоровье мамы, папы и
брата. Не знала, о чем еще говорить. А надо было не говорить, а
слушать. Уверена, ее рассказы были бы не менее захватывающими, чем
приключенческий роман, и полезней, чем консультация семейного
психолога. Если бы могла тогда себе представить, какое сокровище опыта,
страданий, человеческих взаимоотношений так и не будет открыто мною!
Мы уже другие: не такие сильные, не такие добрые, не такие терпеливые.
Но бабушки не уходят насовсем, а протягивают за собой ниточку в
вечность, а в сердце звучит: «Душкя ты моя».
Рисунки Алены Гудковой