Журнальный клуб Интелрос » Фома » №4, 2010
 Из ответов Натальи Трауберг на вопросы читателей «Фомы»1 апреля прошлого года скончалась Наталья Леонидовна Трауберг — замечательный переводчик, мыслитель, человек глубокой веры. Она не раз печаталась в «Фоме», интервью с ней всегда привлекали внимание читателей, и внимание это не ограничивалось только тематикой интервью — люди интересовались ее жизнью, задавали ей разные вопросы. На некоторые из них Наталья Леонидовна успела ответить, и ответы были размещены на сайте «Фомы». В этом номере мы публикуем выдержки из ее ответов. Также рекомендуем прочитать последнюю ее прижизненную книгу «Сама жизнь», дающую более полное представление об этом удивительном человеке. О Писании и «мыле» Что читать новоначальному христианину? Думаю, что все-таки прежде всего Писание надо читать. Без этого все остальное останется просто бумагой. Если трудно пока читать Евангелие — к нему все равно надо будет вернуться. А трудно бывает потому, что уж очень не хочется все это слышать. Но в таком случае надо начать с Притчей — там вполне понятная, человеческая мудрость. Псалмы надо читать — будут какие-то удивительные, невероятные глубины и подъемы души. При чтении псалмов душа размягчается. И после притч и псалмов — вернуться к Евангелию. Ну а книг, которые во всем этом помогают, — их сотни, причем очень хороших. Возьмите, например, двухтомник владыки Антония Сурожского. Там есть толкование массы мест из Евангелия. Главное, не читать книжки со слишком большим содержанием «мыла» — то есть пустопорожне-сентиментальных, лубочных. Но, как правило, у нормальных людей бывает аллергия на такое «мыло». Впрочем, случается и иначе. Я не раз видела, как умный, тонко чувствующий человек вдруг воображал, будто если это «мыло» насыщено всякими церковными словами, то его обязательно надо проглотить. Но это чаще всего просто период такой у новоначального христианина, этот период надо пережить. Понимаете, что происходит? Вот пришел человек в Церковь и еще не понимает, что в ней по-настоящему важно, что вторично, а что вообще на десятом месте. Ему все кажется одинаково значимым. И Причастие, и церковный календарь, и какой рукой надо свечку ставить... То есть у него пока еще нет иерархии ценностей. Потом, со временем, она появится. По моим наблюдениям, такое больше свойственно новоначальным женщинам — причем им самим это кажется смирением и покорностью, а на самом деле это называется просто безвкусием и нежеланием думать самостоятельно. Но не надо слишком драматизировать это. Если человек пришел в Церковь искренне, пришел в поисках Христа, а не душевного комфорта — он рано или поздно все начнет понимать правильно. О бабушках Мамина родня была очень верующая, православная, и они меня крестили в младенчестве. Мама и папа где-то бегали, а я была на руках у бабушки, у прабабушки — она тогда еще была жива — и у няни, которая воспитала не только меня, но и мою маму, и мою тетю. Они трое и воспитывали меня в вере, водили в церковь. Причем тогда водили-то многих, но часто это бывало лишь формальностью, а в моем случае все было очень серьезно. Они воспитывали меня, как считали нужным, читали мне то, что считали нужным, проповедовали и учили очень хорошим вещам. Уже лет в шесть я и представить не могла, как это можно — не уступать более слабым. Сравните с тем, как сейчас пятнадцатилетние подростки идут к Причастию, расталкивая всех — как же, они ведь дети, их нужно пропустить первыми! Я такого и в страшном сне не могла представить. Нормой было уступать, помогать, делиться... Сейчас я понимаю, что это было самым настоящим чудом — то, что моим бабушкам удалось воспитывать меня так, как они считали нужным — невзирая на эпоху за окном. Они давали мне ровно те книжки, которые полагали правильными — из своего детства, из маминого детства. Когда я потом читала журналы «Костер», «Пионер» или Аркадия Гайдара, то я просто заболевала от этого. Правда, значительно позже я поняла, что Гайдар-то как раз был хорошим писателем, искренне во всей этой идеологии убежденным, талантливым и глубоко несчастным. Но тогда я заболевала, сталкиваясь — пускай не в жизни, а на страницах книг — с жестокостью. Вот как они, мои бабушки, смогли в тридцатых годах внушить ребенку, что жестокость — это ужасно, богомерзко, что Бог ее запретил? Но это замечательно, это такой подарок, что и говорить не о чем. Но потом, конечно, начались всякие странности. Не думайте, что они воспитывали меня в том духе, что, мол, вокруг тебя плохие детки, неверующие, а ты верующая. Ничуть! Настолько, что когда дедушка, мамин отец — в то время уже лишенец, говорил: как же она поступит в пионеры, это же такой ужас, Павлик Морозов и так далее, — то няня сказала ему (своему бывшему барину, между прочим, она это помнила): «Ну как же так, Николай Николаевич, что же вы хотите — чтобы Наташа вышла и сказала: вы, пионерчики, плохие, а я хорошая? Не по-христиански это. Пусть идет в пионерчики. Если мы ее не сумели воспитать за восемь лет, то больше уже ничего сделать не сможем. А обижать пионерчиков нельзя». Что при этом думал дедушка, я не знаю, а бабушка — человек достаточно строгий и к себе, и к другим — заколебалась. В итоге я вступила в пионеры и пробыла там три месяца. Видимо, бабушки воспитали меня все же недостаточно, потому что меня тут же одолело честолюбие. Я, как начитанная барышня, была хорошей ученицей, и меня тут же начали выдвигать на руководящие посты: сперва звеньевой, потом председателем совета отряда. Тетя моя, когда об этом узнала, просто каталась от хохота. Я, тишайшая девица, — и председатель совета отряда?! Словом, в десять лет я начала делать «политическую карьеру». Ну и возраст моим честолюбивым искушениям способствовал. В таком возрасте хочется как-то выделиться. Помните, об этом еще блаженный Августин в «Исповеди» писал. Он-то, правда, груши крал, будучи уже постарше, в шестнадцать. Но я в свои десять уже успела намечтать: это справедливо, ведь я так хорошо учусь, и теперь меня все будут уважать... Но не тут-то было! С сентября я уже болела так, что вообще уже больше не училась в школе, никогда! С четвертого класса я была на домашнем обучении, и «роман с пионерией» в моей жизни завершился. О Вольфе Мессинге Когда мне было 25 лет, мама пошла на решительный шаг. Она привела Вольфа Мессинга, чтобы меня отучить от Церкви. Мы тогда переехали в Москву, и мама как-то разыскала Мессинга и пригласила его к нам в гости. Это было почти невозможно, но ей это удалось. Мама вообще была очень энергичной и умела добиваться своих целей. Из последних сил она спасала свою дочь — во всяком случае, так она искренне верила. И вот Мессинг к нам пришел, я сижу молюсь, дрожу. И Мессинг сказал маме: «Во-первых, это невозможно, а во-вторых, будь это возможным, я никогда бы не стал этого делать». О прощении Если ты в своем сердце решишь простить и сохранишь такую решимость — что-то обязательно произойдет. Может быть, и не в этой жизни. Я знаю случай, когда нашлась записка человека, к тому времени уже давно умершего: оказалось, что он все-таки принял прощение. И мало того, что принял — он понял, что нуждался в прощении. Здесь же проблема не в том, хочет или не хочет человек прощения. Дело в другом: пока он находится в замутненном, непокаянном состоянии сознания, он считает, что прощать его не за что, что он был прав. В этом-то и вся коллизия. Он-то считает, что всегда прав. И слом такого состояния, метанойя (от греч. — «изменение ума») именно в этой точке и происходит. Когда он поймет, что может быть в чем-то неправ — тогда неважно, от тебя ли он примет прощение или от кого-то еще. Главное, что дело уже идет к лучшему. А пока он считает себя во всем правым — он закрыт. Фото Виктории Ивлевой |
