Теодор Курентзис: СКОРБЬ И БЛАГО ИСКУССТВА
Он гражданин Греции, но уже много лет живет в России. Он мог бы
работать в любой мировой столице, но предпочел российскую провинцию. Он
ищет в музыке истину и подлинность, и считает, что при хорошем
исполнении может случиться чудо. Наш гость — главный дирижер
Новосибирского государственного театра оперы и балета Теодор Курентзис.
Теодор Курентзис родился в 1972 г. в Афинах.
В четыре года начал учиться игре на фортепьяно, с семи лет — на
скрипке. В Греческой консерватории одновременно обучался на
теоретическом факультете и факультете струнных инструментов. В 1994
году поступил в Санкт-Петербургскую государственную Консерваторию, где
дирижирование ему преподавал легендарный профессор И.А. Мусин (в числе
его учеников — А. Кац, В. Гергиев, Ю. Темирканов, С. Бычков и многие
другие). В настоящее время Теодор Курентзис — главный дирижер
Новосибирского государственного академического театра оперы и балета,
создатель оркестра Musica Aеterna Ensamble и хора аутентичной музыки
New Siberian Singers.
Страна, где случаются чудеса
Я родился и вырос в Греции, в православной стране. Семья приучала к
жизни в Церкви, а в школе даже предмет был такой — основы христианской
веры. На уроках мы изучали историю Православия и сдавали зачеты. Уже
став взрослым, я изучал другие религии, прочел много книг по восточной
философии, метафизике, гностицизму. Это было любопытно, я хотел
получить какой-то новый опыт, для меня был важен поиск. Но в то же
время я не переставал быть православным — в храм ходил всегда. И, к
счастью, понял, что нигде ничего не нужно искать. Как сказано: «верь и
не исследуй» — лучше всего просто верить.
Я приехал в Россию в 1994 году. Казалось бы, время не самое «духовное».
Но вот что я понял: православие существует там, где существует вера, а
не только там, где оно — государственная религия. И то, что многие
русские люди сохраняли веру в те тяжелые времена, делает им великую
честь. Я увидел, что в России есть необыкновенная Любовь. Я не знал
языка, у меня не было здесь ни друзей, ни родственников, но я мог
ходить в храм — и чувствовать себя дома. Если люди узнавали, что я
грек, они сразу очень хорошо ко мне относились, тут же считали своим.
Так же и русские для греков — не иностранцы, скорее, родственники.
Каждый русский турист, побывавший в Греции, знает об этом. Как-то в
одном монастыре я слышал, что на вопрос священника, сколько человек в
группе, ответили: «около десяти иностранцев и трое русских». Даже
несмотря на то, что советские власти возвели мощную стену между нашими
странами, православные греки не перестали питать любовь к русскому
народу. А сейчас мне кажется, это две самые близкие по духу страны. У
нас общая религия, а значит — общее восприятие жизни. Мы одинаково
эмоциональны и болтливы. У нас тоже власть имущие назначают на важную
должность не тех, кто достоин, а друзей и соседей по даче. Мечты о
Византии, о православном государстве — все это настолько близко и нам,
и вам! Поэтому греку легко адаптироваться в России, а русскому — в
Греции.
Я приехал в Россию, чтобы учиться и знакомиться с великими традициями
русской музыки. Мне казалось, что здесь живут особенные, духовно
одаренные люди, которые создают великую музыку. Я полюбил Россию, и, к
счастью, она полюбила меня — я оказался нужен здесь. В Греции я жил до
семнадцати лет, потом провел несколько лет на Западе. И вот уже
четырнадцать лет живу и работаю в России. Однажды в какой-то поездке за
границу я вдруг остро почувствовал тоску по России, и осознал, что
больше не смогу без нее. Нигде я не был так счастлив. Это страна, где
рождаются святые и разбойники и до сих пор случаются чудеса.
Эстетика сама по себе бессмысленна
Меня часто спрашивают, почему я обосновался именно в Новосибирске, а не
в какой-нибудь мировой столице. Дело в том, что здесь стало возможно
создать такой оркестр и хор, о которых мечталось. Тут мы по-настоящему
живем музыкой и мои музыканты идут со мной до конца, а не считают
времени до окончания репетиции. В Европе, например, есть известные
оркестры, которые играют очень хорошо, потому что в них работают
профессионалы. Но для них это только работа. Отношения с дирижером
предельно деловые: отработав положенное время, все просто встают и идут
домой. В нашем оркестре Musica Aеterna такого не может быть. Мы
репетируем до ночи, и иногда репетиция переходит в обсуждение. Мои
музыканты много читают, слушают, учат языки, чтобы полностью
погружаться в замысел композитора, максимально точно выражать его идею.
Конечно, у нас есть свои проблемы, но они из другой плоскости и типичны
для русской провинции в целом. Например, зарплата музыканта здесь
несравнимо меньше, чем в столице — и это несправедливо. Но мои
оркестранты не ищут в музыке способа спокойно прожить свою жизнь, они
жертвуют собой ради искусства и подлинности. И это тоже свойство
русской провинции: самые духовные и самые по-хорошему наивные люди
живут именно здесь.
Музыка — возможность общения для нас, людей разобщенных и отчужденных.
Она обладает необыкновенной силой, помогающей выжить в этом мире, и при
этом ей необязательно быть непременно какой-то «светлой». Пусть она
будет тяжелой, даже агрессивной, но и в этом может быть ее помощь. Боль
в музыке облегчает боль страдающего человека. Он понимает, что не
одинок в своих переживаниях. И через эту боль, через страдание человек
идет к свету. Только в такой музыке есть смысл и только тогда она
по-настоящему красива.
Эстетика сама по себе бессмысленна, и только в смысле есть красота.
Если красивые люди в красивых одеждах сидят в своих роскошных комнатах,
а рядом на улице умирает человек, то их «эстетичность» ничего не даст
ни им самим, ни миру. А настоящая красота — это когда снимаешь костюм,
одеваешься в рабочую одежду и спускаешься туда, где необходимы помощь и
сострадание, чтобы быть среди людей и вместе с ними.
Искусство — это скорбь и благо для всех нас, живущих в этом сложном
мире. То, что я делаю, я стараюсь посвятить Богу. Это моя посильная
попытка как-то помочь, чтобы было хоть немного легче людям и мне
самому. Потому что мне тоже сложно жить.
Концерт как жертвоприношение
Каждое наше выступление — своего рода жертвоприношение: Богу, людям. И
оно не состоится, если дирижер считает себя великим и гениальным. Если
я приеду на концерт на роллс-ройсе, взойду за дирижерский пульт, как на
трон, и начну смотреть на всех свысока — ничего не выйдет. Жертва — это
когда убиваешь свой эгоизм, чтобы обнять других людей, идешь к ним
навстречу. Слушатель может и не догадываться, как мы несколько дней
работаем над одним аккордом — чтобы на концерте этот аккорд отозвался в
его душе.
Все музыканты в моем оркестре живут музыкой. Я учу их правильно
реагировать на музыкальный материал, предлагаю им пройти со мною
большой и сложный путь погружения в мир композитора, в мир искусства.
Надо блестяще знать музыку, которую играешь, чтобы ее по-настоящему
услышать и понять. Это большой духовный труд. Поэтому мой оркестр
уникален, и нам так трудно найти замену, если кто-то вдруг заболеет.
Если пригласить кого-нибудь из другого оркестра, невозможно заново
быстро пройти весь тот путь, который мы вместе проходим изо дня в день.
Мне пришлось бы начать от сотворения мира, от Адама и Евы, через
теологию и теорию музыки, чтобы музыкант мне поверил и смог сыграть
правильно.
Это как в монастыре: если заболеет дьякон, его не заменишь простым
баритоном: он не вольется в церковный хор, его голос будет выбиваться.
Поэтому я долго обучаю людей, которые играют в моем оркестре, и дорожу
ими. Я не деспотичный руководитель, но достаточно требователен к
дисциплине. Я считаю, что дисциплина — путь к свободе. Чтобы взлететь,
нужно тренировать крылья. А это труд, требующий послушания. Этим можно
возмущаться, жаловаться, можно обзывать меня мучителем, но потом, когда
будет полет, придет понимание, что только так и летают.
Музыка — это постоянный поиск истины
Музыка — это постоянный поиск истины, а не производство звуков. Мы
играем музыку в аутентичной манере и на аутентичных инструментах.
Используем, например, жильные струны, которые пахнут канифолью во время
звучания. Когда человек ходит на концерты академического исполнения,
слушает общепринятую версию, он думает: так и должно быть. Но потом
приходит на наш концерт и обнаруживает, что, к примеру, хорошо знакомая
ему симфония Моцарта звучит совсем по-новому. Почему? Потому что
аутентичное исполнение открывает ему такие нюансы и детали, о которых
академические исполнители и сами не знают. И тогда человек начинает
понимать, какая огромная пропасть может разделять два исполнения одного
и того же произведения.
Мы ищем подлинности, и когда находим, стараемся донести ее до
слушателя. Это колоссальный труд, требующий жажды истины. Например, мы
хотим написать портрет вашей бабушки. Для этого нужно найти ее
фотографию. А если мы будем смотреть эскизы, сделанные с других
эскизов, то не сможем написать правильный портрет, и бабушка не будет
на себя похожа. Мы работаем для того, чтобы воплотить лучшее в замысле
композитора, стремимся приблизиться по оригинальности исполнения к
первоисточнику.
Да, сейчас происходит прогресс в технологиях, в том числе и
музыкальных. Появляются более качественные, более совершенные
инструменты. Но я не думаю, что это во благо: прогресс требует от
музыки соответствовать ему. А ведь музыка глубже прогресса! Когда актер
читает чистым, хорошо поставленным голосом стихотворение Шарля Бодлера,
это может быть просто смешно. И я лично предпочел бы услышать хриплый
голос самого автора, а не результат эволюции актерского мастерства. То
же самое и в музыке — «старое» исполнение ближе к истине.
Сопротивляться музыкальному супермаркету
Когда я был маленький, мы с мамой ходили в разные магазинчики: к дяде
Косте, у которого продавалась фасоль, разливное масло, сыр, потом в
хлебную лавку дяди Степана и так далее. Было много разных лавок, и для
того, чтобы купить что-то, мы ходили к разным людям, каждый из которых
был самобытной личностью. Через много лет эти люди открыли большие
супермаркеты и забыли свою самобытность, стали рабами бизнеса и больше
ни с кем не общаются. Теперь ты просто приходишь в магазин и молча
выбираешь то, что нужно. Вот это беда.
Раньше были маленькие книжные магазины, люди заказывали книгу и ждали
ее по две недели. А сейчас огромные Дома книги, где все есть, идешь и
сразу покупаешь, но ничего не прочитываешь. В Америке вырастили
огромные, квадратные помидоры, но они невкусные. Проблема в том, что
когда вымрет последнее поколение, помнящее вкус настоящих помидоров, и
эти, квадратные, покажутся нормальными.
То же самое происходит и в музыке — ее превращают в супермаркет, где
продают искусственную пищу. Классическая музыка превратилась в мертвое
искусство: исполнители кормят через музыку свое эго, и миллионы
зрителей ходят на эти концерты, чтобы стать частью светской жизни,
поддержать свое эго. Мы должны сопротивляться этому! Посмотрите на
афиши, сколько там суеты. Новый Арбат увешан афишами, а рядом казино,
много света и все кричит: «Смотри, друг, все есть! Все развлечения,
чтобы нескучно скоротать твою жизнь!» Многие попадаются на эту рекламу,
заглушая голос своего сердца. А в самом начале Нового Арбата стоит
церквушка — очень красивая, очень простая, показывающая, каким должен
быть человек.
Очень важно и очень сложно быть личностью в пространстве искусства,
сопротивляться ложным идеалам. И кто может это делать, приносит другим
великий дар. Я все время призываю музыкантов к идеологии в музыке, но
многие предпочитают работать в каких-то известных коллективах,
зарабатывать много денег и хорошо проводить свободное время.
К сожалению, большинство тех, кто играет, и тех, кто слушает, не верят
в ангелов. Они не верят, что при хорошем исполнении может случиться
чудо. Мы все время идем к Господу, но нужно преодолеть очень многое,
чтобы хоть чуть-чуть приблизиться. Господь рядом с нами, но мы сами
себе мешаем. У нас плотская природа, много страстей, и нам трудно
услышать свою душу. Ведь что такое пост? Это не наказание. Во время
поста мы истончаем нашу физическую природу, чтобы услышать сигнал от
Бога для нашей души.
Классическая музыка — это исповедь. Более того, мне кажется, что
настоящая музыка живет в монастырях. Я ощутил это на Афоне, и теперь
меня интересует только та музыка, которая способна передать сакральные
чувства. Неважно, западная она или восточная. Важно, чтобы в ней звучал
псалом, песнопение. Только так можно осознать свое бессмертие.