О Свято-Алексиевской Пустыни я впервые услышал года два назад на
Рождественских образовательных чтениях. Тогда за чаем в буфете один
седой профессор сказал, что видит в Пустыни прообраз православного
академгородка; на что стоявший рядом пожилой диакон добродушно заметил:
«Вера и наука – два медведя, которые никогда не уживутся в одной
берлоге!» Профессор горячо возразил: «А вот у Василенко уживаются! Я,
как ботаник, был потрясен тем, что там увидел...»
Письмо первое,
О том, как трудно бывает разложить все по полочкам
О Свято-Алексиевской Пустыни я впервые услышал года два назад на
Рождественских образовательных чтениях. Тогда за чаем в буфете один
седой профессор сказал, что видит в Пустыни прообраз православного
академгородка; на что стоявший рядом пожилой диакон добродушно заметил:
«Вера и наука – два медведя, которые никогда не уживутся в одной
берлоге!» Профессор горячо возразил: «А вот у Василенко уживаются! Я,
как ботаник, был потрясен тем, что там увидел...» Тут обернулась на
разговор женщина в платочке: «А ведь Василенко-то впал в прелесть – вы
разве не знаете?..» «Откуда вы это взяли? – вмешался в разговор высокий
парень-семинарист, – Батюшка Алексий детей спасает, а мы тут заседаем,
да про прелесть рассуждаем...»
Через несколько минут о неведомом мне Василенко и таинственной Пустыни
спорили уже человек десять. И почему-то казалось, что речь идет о
происходящем где-то в тайге или на острове Пасхи. (Позднее я с
удивлением узнал, что Свято-Алексиевская Пустынь расположена в трех
часах езды от Москвы, в Ярославской области.)
С трибуны же о Пустыни и Василенко почему-то не говорили ни светские,
ни духовные лица. По всему чувствовалось, что ясного мнения о ее опыте,
то ли еще не составлено, то ли не принято его высказывать.
Мне захотелось непременно самому побывать в Пустыни и на все посмотреть
своими глазами. Минувшей осенью это мне удалось и, надо сказать, без
особого труда. В Пустыни открывалась научно-практическая
образовательная конференция, и от метро туда шел автобус.
Впечатления от нескольких дней пребывания в Свято-Алексиевской Пустыни
оказались столь сильными, что я не решился сразу написать об увиденном.
Думалось: вот эмоции улягутся и тогда можно будет все осмыслить по
порядку. И вот уже давно побелели холмы и поля, а вспомню звезды над
Пустынью, светящиеся окна библиотеки, деревянные мостки, часовню,
кадета Мишку, стайки девочек в белых фартуках, веселые глаза отца
Алексия – и вновь чувствую, что не могу разъять все это, разложить по
педагогическим полочкам.
...Экспедиции в Крым, музей, рефераты, олимпиады – это еще можно
понять, но зачем же деревенской гимназии, пусть и классической,
выпускать тиражом 500 экземпляров сугубо научное издание, где в
редколлегии – ведущие филологи и археологи Москвы, Петербурга и даже из
Америки? И как же надо преподавать, чтобы заинтересовать ребят, к
примеру, статьей «К вопросу о проэмии к «Истории» Геродота»?
Чиновникам, озабоченным «реструктуризацией» сельской школы и прочими
реформами, тут все показалось бы избыточным. Детям, взятым с улицы, –
древнегреческий и латынь?! Подросткам, еще вчера спавшим в
канализационных люках, – первые места в олимпиадах МГУ?! Заморышам,
брошенным на произвол судьбы, – одна из лучших коллекций бабочек в
Европе? Фундаментальная библиотека? И все это в деревне?! Да кто
позволил?!..
Сейчас я вновь перечитал тот блокнот, где делал записи во время
поездки. Кое-что уже стало забываться, и теперь эти записи и для меня
самого – как письма оттуда, из Пустыни.
Пусть же они так и останутся – письмами. Заметками на полях той жизни,
что не похожа ни на городскую, ни на деревенскую, ни на монастырскую...
Это какая-то совсем отдельная жизнь. Нет, не отгороженная от мира (тут
и заборов-то нет), а особенно глубокая, полная.
Письмо второе,
Про деревню Новоалексеевку, часовню Федора Конюхова и дровяной сарай английской аристократии
Снег с дождем. Вянет трава, тускнеет под низкими облаками еще вчера
багряный и золотой лес, все живое жмется к теплу, ищет свет в сумерках.
Бесприютно и взглядом блуждать, не то что ногами.
Вот долгожданный поворот на село Новоалексеевка. Наш автобус с усилием
тащится в гору. За чернеющими стволами лип виднеется краснокирпичный
храм с невысокой мощной колокольней. Вокруг храма рассыпаны
полудеревенские и полудачные домики, с пожухлой листвой и кошками на
крышах, с заросшими садиками, с ульями под облетевшими яблонями, с
верандами, с тысячью примет того русского бытования на земле, когда
даже негодные с городской точки зрения предметы назначаются
крестьянином в служивую вещь, полезную в хозяйстве. Автомобильная
покрышка приспособлена под качели. Старая пластмассовая ванночка
изображает пожарный ящик с песком.
Детские коляски у домика с верандой («тут у нас детский сад-ясли»).
Между колясок бродят важные гуси. (На другой день они, издали
заприметив меня, угрожающе шипели, и я понял, что гуси – это самая
надежная служба безопасности).
Узкая аллея старых лип – не прямая, а идущая полукружьем поначалу вдоль
пруда, а потом уводящая к храму. Черная фигурка инокини зябко спешит по
тропинке.
Вдруг за этой почти древнерусской картиной открылось трехэтажное
деревянное здание, построенное в стиле доброй старой Англии. За ним –
еще одно такое же, только каменное. Кембридж не Кембридж, но Оксфорд
определенно напоминает. Потом мне рассказали, что эти здания именуются
«Старая гимназия» и «Новая гимназия», а английский стиль – дань не
столько архитектурной классике, сколько аскетичной британской
педагогике.
Константина Алексеевича Чебыкина, заместителя начальника кадетского
корпуса (он же по совместительству заведует кафедрой классической
филологии в гимназии), моя реплика об ассоциациях с Оксфордом не
удивила. С истинно британской невозмутимостью он сказал: «Оксфорд с
чего начинался? С дровяного сарая, который сняли четыре бакалавра.
Оксфорд в переводе – «Бычий брод». А чем Новоалексеевка хуже?»
За храмом, на отлете от всех других строений – деревянная часовня.
Говорят, ее поставил Федор Конюхов в память обо всех погибших
путешественниках. В часовне горит неугасимая лампада и читается
неусыпаемая псалтырь.
Спрашиваю водителя Володю: почему именно здесь Конюхов поставил
часовню? «Так у него здесь сын учился. Федор в кругосветках, а парня
куда девать?..»
Быстро, как-то враз стемнело. Покидаем автобус и бредем по деревянным
мосткам, с трудом нащупывая путь. По городской привычке невольно с
тревогой относимся к любой фигуре, показавшейся из глухой темноты. Но
звучит приветливое и непоказное «Здравствуйте!», слышится детская
смешливая возня.
Нас ждали с ужином. Давно я не ел такой вкусной картошки. Оказывается,
она прямо с поля – только на днях закончилась уборка и ребята
приступили к занятиям. Первое недоумение: как же они будут наверстывать
этот месяц?
Выяснилось – в Пустыни все учатся до июля. Да и расписание очень
плотное. Даже в начальной школе. Занятия с 9.00 до 12.45. Потом один
урок после обеда, два урока – после тихого часа. После полдника –
самоподготовка. У старших гимназистов и вовсе по девять уроков в день.
Сурово.
Из разговора с Чебыкиным: «Батюшка еще лет десять назад задумал создать
здесь университет, но просил нас никому не рассказывать: чтобы не
приняли за сумасшедших. Теперь об этой идее мы говорим вслух, она
всерьез обсуждается, потому что все видят: здесь это возможно...»
Письмо третье,
О том, как понимание того, что в жизни нет ничего случайного, приводит к кристаллизации идей
В 1992 году в Переславль-Залесский приехал служить ленинградский
священник Алексий Василенко. Под жилье ему нашли дом селе
Новоалексеевка, которое обезлюдело еще в середине 1970-х годов. Посреди
села виднелись руины храма.
В селе Новое батюшке рассказали, что до революции в Новоалексеевке был
скит женского монастыря. Потом старушки принесли отцу Алексию свернутое
в рулон старинное полотно. Когда развернули – с него глядел лик Алексия
человека Божия. «Я был поражен, – рассказывает отец Алексий, – ведь это
мой небесный покровитель. И случилось это в день его памяти. И храм тут
был именно этого святого. Я понял, что оказался здесь неслучайно...»
А деревня тем временем гибла. Судьба колхоза, к которому относилась
Новоалексеевка, тоже была предрешена. Одни уехали в город, другие
махнули на все рукой.
Появление здесь такого священника как отец Алексий было подобно падению
метеорита. Все – от старух до районного начальства почувствовали, что
тихого безропотного умирания больше не будет. Не будет и того вялого
выживания, которое теперь лицемерно зовется «стабилизацией»...
Вскоре вокруг Новоалексеевки произошел столь же внезапный, сколь и
естественный отбор – одних проекты Василенко распугали, других,
напротив, притянули как магнитом. Собственно, притянули не проекты, о
которых тогда толком никто не знал, а сам батюшка. Рядом с ним можно
было отдышаться, одуматься, разобраться в себе и в жизни. Пустынь
давала кров, кусок хлеба, работу, а главное – те бытийные смыслы, ради
которых стоило жить.
Люди, прибившиеся к Пустыни, были настолько разными, что нигде и
никогда они бы не встретились друг с другом. Брошенные дети – бродяги,
сироты, попрошайки. Оставшиеся без крыши над головой старики.
Подростки, обозленные на весь мир. Люди зрелые, устроенные, но уставшие
от бессмысленности достигнутого комфорта.
А вот судьба немца Майкла Пюллена. Шестнадцать лет сидел на героине,
потом приехал с католической миссией искать исцеления в России, отбился
от соотечественников, бомжевал, в 1993 году забрел в Новоалексеевку и
остался здесь навсегда. В Пустыни заведует фермой, женился на местной
девушке Нине, у них четверо детей.
Свято-Алексиевская Пустынь рождалась не из схоластических мечтаний и
просчитанных бизнес-планов, она появилась как ответная реакция
деятельного и милосердного сердца на гибель, распад, беспомощность,
нищету, уныние, на весь тот мрак, в котором оказалась страна. При этом
Василенко понимал, что если Пустынь будет только приютом и богадельней
– она обречена и с духовной, и с житейской точки зрения. Так началась
кристаллизация идей и стала строиться не резервация для несчастных и
выброшенных из жизни, а стартовая площадка. Духовный, социальный и
образовательный центр с перспективой создания университета. Сам масштаб
такой задачи страховал от проблемы чрезмерной самоизоляции, на которой
споткнулось немало православных общин...
Письмо четвертое,
О том, как полезно иногда оставить в покое Дарвина
Рассказывает отец Алексий:
«Поначалу наши дети ходили в школу соседнего села, но в 1995 году мы
поняли, что детей надо учить здесь, поскольку из-за бездорожья дети
пропускали до половины занятий. Кроме того, началось безжалостное
разорение сельских школ. Вокруг нас закрыли четыре школы. В первый год
у нас было одиннадцать учеников и семь педагогов, на другой год –
четырнадцать учеников и восемь педагогов. Но вот сейчас у нас сто
пятьдесят учеников и семьдесят три педагога. Мы решили, что уж если
создавать школу, то высокого интеллектуального типа, а именно:
классическую гимназию. Но как это сделать вдали от культурных центров?
Так родилась идея музеев, которые не только должны обеспечить учебный
процесс дидактическим, зримым материалом, артефактами, но и дать детям
мотивацию к серьезному, глубокому обучению. Чтобы у детей и голова, и
сердце работали по максимуму».
Из уставных документов: «Гимназия Свято-Алексиевской Пустыни является
закрытым учебным заведением, и сочетает в себе свойства и качества
классической гимназии, физматшколы, духовного и реального училищ и
аграрной школы...»
Пустынь стремительно наладила связи с МГУ, МПГУ, геолого-разведочным
университетом, с академическими институтами РАН. Профессора стали
приезжать в Новоалексеевку читать лекции старшеклассникам. Ребят стали
брать в геологические, палеонтологические и археологические экспедиции.
Оказалось, что когда речь идет о живом деле спасения, старым оппонентам
– науке и Церкви – нечего делить. Глупо бодаться вокруг Дарвина, когда
по городам и весям тысячи детей роются в мусорных контейнерах, живут на
теплотрассах и побираются на вокзалах.
Рассказывает отец Алексий:
«Дети очень слабые к нам попадают, с истощенной нервной системой, с
ничтожным культурным и нравственным запасом. Очень быстро мы поняли,
что по программе классической гимназии у нас смогут обучаться максимум
двадцать процентов ребят. Многие дети до этого и в обычной-то школе еле
учились или не учились вовсе. А тут такая сложная программа: кроме
сильной математики, четыре языка – два классических и два новых, а с
церковнославянским – все пять. Поэтому школу нам пришлось дробить,
делить, приспосабливая ее к детям, к их возможностям и склонностям. Так
при основной школе у нас появилась трудовая, потом появилась школа
искусств и кадетский корпус...»
На дверях математического класса – табличка: «Раушенбаховская
аудитория». Вся обстановка этого класса посвящена Борису Викторовичу
Раушенбаху. Здесь хранятся переданные вдовой великого ученого подлинные
архивные документы – тетради, рукописи, блокноты, фотографии. В классе
астрономии – экспозиция, посвященная одному из основоположников
астрофизики Василию Григорьевичу Фесенкову...
Первых иностранцев, приезжавших в Пустынь, больше всего поражало
своеобразие русского пути к высокой духовности: нет канализации и
дороги, но есть шесть музеев. Сейчас есть и канализация, и дорога, и
даже кулеры с водой в коридорах школы.
Письмо пятое,
О том, как управиться с неуправляемыми
Мой провожатый по Пустыни – кадет Миша Голохваст. В ладной военной
форме зимнего образца (теплая куртка, штаны, зимние ботинки) он
выглядит старше своих четырнадцати. Ему не терпится показать мне
кадетский корпус, и мы идем мимо фермы, загона для лошадей, тракторной
станции к новенькому кирпичному двухэтажному зданию.
По дороге Миша рассказывает, что он из Петербурга, что у него есть
только мама, что она иногда его навещает, что сейчас он в седьмом
классе, а собирается учиться здесь до девятого, а потом пойти в
училище, скорее всего – в военное.
Навстречу нам шагает по раскисшей дороге строй кадетов. Отец Алексий
потом расскажет мне: «Кадетский корпус – для нас это педагогический
прорыв. Военная система иерархии оказалась единственно возможной для
тех мальчишек, которые считаются неуправляемыми...» А ведь бывают и
неуправляемые девочки, заметил я. «Бывают, – согласился Василенко. –
Одна из таких девочек просится вот сейчас с мальчишками айкидо
заниматься. Мы не пускаем, потому что она мальчишек и без всяких
приемов на лопатки кидает. Для таких воинственных девочек нам пришлось
создать небольшое сестричество сестер милосердия. Они там изучают не
только основы медицинского дела, но и некоторые военные предметы в
небольшом объеме...»
У корпуса, как и положено, – гордое название: «Сухопутный Святого
Благоверного Великого Князя Александра Невского кадетский корпус».
На первом этаже корпуса Миша показывает мне домовую церковь, классы,
военно-историческую библиотеку (она выписывает 25 военных изданий!), в
подвале – тир, на втором этаже – спальные кубрики. Кровати заправлены
как в кремлевском полку. У оружейной комнаты, как это и положено, пост
дежурного. Словом, все серьезно.
Потом Мишка ведет меня в гимназию; по дороге мы не можем удержаться,
чтобы не погладить жеребенка, не заглянуть в открытое окно маленькой
кухни – оттуда очень вкусно пахнет пирожками.
Расписание уроков в фойе гимназии. Вот расписание на субботу в седьмом
классе: русская история, геометрия, латынь, древнегреческий,
каллиграфия, всемирная история, биология... Вопрос о перегрузке детей
упреждается цитатой из К. Д. Ушинского, помещенной тут же, рядом
расписанием и лицензией: «Более всего необходимо, чтобы для
воспитанника сделалось невозможным то лакейское препровождение времени,
когда человек остается без работы в руках, без мысли в голове, потому
что в эти именно минуты портится голова, сердце и нравственность».
Письмо шестое,
О книжном рае
С гимназистом выпускного класса Пашей Золотаревым я познакомился в тот
момент, когда он шел и на ходу читал толстенную книжку. Я
поинтересовался, что за книжка. Оказалось, «О природе вещей» Лукреция.
Сначала я удивился, а потом вспомнил себя в Пашином возрасте. Тогда ход
мыслей мне тоже был интереснее всякого художественного сюжета.
Паша привел меня в библиотеку Пустыни. Я много видел библиотек на
свете, но эта! Уходящие под высокие своды книжные шкафы, узкие
деревянные лестницы, похожие на корабельные трапы, роскошные модели
парусников и главное – тот особенный, умный уют, на который мы так
отзывчивы в детстве. Библиотека из снов маленьких библиофилов –
возможно, такая снилась отцу Алексию в первом классе.
Когда за окнами непогода и тьма, здесь – уютный свет настольных ламп,
огромный глобус, таинственно светящийся изнутри... До десяти вечера
светятся высокие окна библиотеки. Тихо. И в этой тишине кажется, что
книги не шелестят, а вздыхают, шепчутся.
В первых шкафах, у самого входа – книги для самых маленьких читателей.
Тут же отдельный маленький стол и стульчики для дошколят и их любимый
сундук. «Раньше они так перерывали книги, что потом долго приходилось
все расставлять по местам, – рассказывает главный хранитель библиотеки
Татьяна Георгиевна Крылова. – Сейчас мы уже знаем их любимые книги и
держим их в сундучке».
Такого обилия справочных изданий я не видел даже в университетской
библиотеке. Энциклопедии русские, европейские, американские,
немецкие...
«Здесь треть нашей библиотеки, рассказывает Татьяна Георгиевна, – Без
периодики, без учебников – 115 тысяч томов. Размещать негде. Чтобы
разгрузить библиотеку, на мансардном этаже Новой гимназии будет открыта
еще четыре читальных зала и десять хранилищ, а также отдел редкой
книги. В этот отдел переедут вот эти старинные шкафы: тут у нас
западно-европейские рукописи и издания, начиная с шестнадцатого века, а
древнерусские – пятнадцатого. Линней и Паскаль, прижизненные издания.
Учебник Федора Поликарпова – первый в России учебник латыни и
древнегреческого, и лексикон к этому учебнику. “Арифметика” Магницкого.
Двухтомник Платона шестнадцатого века. Издание гомеровской “Одиссеи”»,
тоже шестнадцатый век – параллельно на греческом и на латинском... У
нас договор с Исторической библиотекой об обмене фондами».
Я онемело таращился на раритеты, не веря своим глазам, а потом, чтобы
как-то успокоиться, сел полистать журналы, выходящие в Пустыни.
«Схолии», научный, публицистический и художественный альманах. Тираж 15
экземпляров... Статья «Несколько слов о коллекции пауков в
энтомологическом кабинете Свято-Алексиевской Пустыни». Первая фраза,
попавшаяся на глаза: «Чувство неприязни, которое питает человек к
паукам, совершенно неосновательно...»
Отрывок из дневника гимназистов, встречавших рассвет на высоте 2100
метров: «В 6 ч. подъем. С собой взяли лишь хлеб, яблоки и фотоаппараты.
Начало светать, поэтому шли очень быстро... Вот все подтянулись,
сгрудились на краю обрыва. Где-то далеко внизу зеленое море пихт, все
остальное – небо. А через несколько минут что-то огромное, круглое,
дрожащее... И вдруг брызнули первые лучи! Мы запели «Отче наш»...
Письмо седьмое,
О том, что и уникальность бывает не в радость
Боюсь, что увлекшись деталями, я упустил что-то коренное, главное. То,
что стоит за основным тезисом отца Алексия: «Дети должны много, много
чего знать. И многое уметь. Но альфа и омега истинного образования и
воспитания – это благочестие. Без него все не впрок». Но о «воспитании
по Василенко» было бы легкомысленно писать на основании короткой
поездки.
Странно, но опыт Свято-Алексеевской пустыни мало кому известен за ее
пределами. Даже в интернете почти нет упоминаний. Возможно, причина в
том, что отец Алексий оказался на «ничейной» полосе – между
православной и светской педагогикой. В центре его «экспериментальной
площадки» (и концептуально, и буквально) – храм, и это обстоятельство
уже само по себе может отпугнуть многих людей, далеких от Церкви. Им
трудно представить, как священник и настоятель может быть
педагогом-новатором.
С другой стороны, школы Свято-Алексиевской Пустыни столь открыты
академической науке и светской культуре, столь многое умеют находить
там для себя, что в глазах некоторых «ревнителей» это выглядит опасной
уступкой. Они искренне считают, что отец Алексий впал то ли в прелесть,
то ли в ересь, то ли просто сошел с ума. Слишком непривычно все, что он
делает. К счастью, такой подход демонстрируют лишь маргиналы – на
епархиальном уровне к деятельности отца Алексия относятся с большим
уважением.
Но все равно пока опыт Пустыни остается уникальным.
«Нас такая уникальность не радует, – говорит отец Алексий. – Ведь
ничего невоспроизводимого в нашем опыте нет. Каких-то затрат
невероятных или кадров особенных. Много к нам приезжало за эти годы и
монахов, и священников, и учителей, и директоров школ, и ученых,
которые говорили: мы тоже будем делать. Но пока я что-то не вижу их
результатов... Наверное, потому, что сразу замахнулись не больше не
меньше как на выращивание будущей элиты России. Но это означает
предвосхищать волю Божию. Да и как можно воспитать то, чем сами не
являемся?»
Письмо восьмое, последнее,
О том, что нельзя привыкать к темноте
Вечер. Всенощная в храме Алексия Человека Божия. Кадеты и гимназисты.
Старушки и монахи. Девочки в белых платочках. Священники и профессора.
Водители и библиотекари. Учителя и конюх... Ощущение Ноева ковчега –
так тесно стоят люди, так отчаянно бьет в окна снег с дождем. А нам
светло.
Выходим в ночь. С полминуты медлим – глаза должны привыкнуть к темноте, к мраку.
Быстро строятся и уходят кадеты. Малыши в капюшонах, в темноте – как
ежики. Четырехлетний Артем взял меня за руку. У него не было пары. Мы
идем на веранду. Она где-то там, за черными кустами.
Вот и пришли. Веранда освещена всего одной лампочкой, но как роскошен
ее свет среди обступающей ночной непогоды! Артемка ничего не говорит.
Он просто крепко держит меня за руку.
Нет, нельзя привыкать к темноте.
Деревня Новоалексеевка
Переславль-Залесский район
Ярославская область
P.S. Когда в этих заметках была поставлена точка, из Новоалексеевки
пришло тревожное сообщение: у отца Алексия Василенко – обширный
инфаркт. Сейчас он находится в одной из московских больниц. Принял
монашеский постриг с именем Петра. Пустынь просит ваших молитв о
иеромонахе Петре.
|
|
Отец Алексий Василенко, в постриге иеромонах Петр |
|
Галина, художник из Питера, расписывает здесь храм. Дети ей охотно помогают |
|
В библиотеке - академическая тишина |
|
В Пустыни отношение к картошке трепетное. Все знают, чего стоит
ее вырастить и собрать. А чистить ее к обеду - это уже почти праздник,
а не тяжелая повинность |
|
|
В библиотеке Пустыни. Модель парусника порождает множество
ассоциаций - это и светлая детская мечта, и Церковь как корабль
спасения в море зла |
|
Дети рады поделиться своим творчеством |
|
Этот маленький прудик, единственный водоем на территории Пустыни, всегда привлекает внимание малышей. |
|
Закадычные друзья |
|
Семья медведей из здешнего зверинца предпочитает вареную пищу |
|
Мозаика на стене храма - дар питерских художников |
|
Урок химии |
|
Хорошее настроение |
|
Урок музыки |
|
Готовить обед на стольких человек - нелегкое послушание |
|
|
|