Совсем недавно в издательстве «Никея» появилась книга отца Александра Дьяченко «В круге света».

В основе его рассказов — подлинные истории из жизни самого автора, а также людей, встречавшихся на его пути. Истории невероятно искренние и живые, и оттого такие близкие и понятные каждому. Автор не учит своего читателя, не назидает, а приглашает всех к откровенной беседе о жизни, о том, что «болит» и что радует, о вечных ценностях  и, конечно, о Боге.

С разрешения издательства мы публикуем отрывок из книги.

…Мы любим повторять, что все мы родом из детства. Так оно и есть. Детство — это особое время, даже не время, скорее состояние души и духа. Дети ближе к Богу. С интересом наблюдаю за грудничками, когда после крещения вношу их в алтарь. Дитя до этого может плакать, а войдешь с ним в алтарь, глядишь, оно и замолчало. И только глазками водит туда-сюда. Думаю, что же ты там видишь, дружочек, ведь кроме закопченного потолка там ничего интересного, а он видит. Я в этом не сомневаюсь, и даже в их глазенки специально заглядываю, а вдруг в них отразится играющий ангел.

фото Анатолия Дмитриевича Заболоцкого

 Есть у меня один приятель, ему четыре года, и зовут его Дениской. Где бы он меня ни встретил, сразу спешит поздороваться. Бежит и кричит своим хрипловатым голоском:

— Батюшка, благослови! — Но здоровается строго за руку.

Мы с ним задружились еще до его рождения. Когда Ирина, его мама, ждала второго ребенка, ее муж ушел к другой. Он просто поставил ее перед фактом и ушел. И как тут быть? Первая девочка уже большая, да внимания все одно требует, роди второго и думай потом, как прокормиться. Не для того мужики уходят, чтобы о прежних детях заботиться.

Здравый смысл ей подсказывал, пока не поздно, избавиться от второго, да рука не поднималась. Вот в таком состоянии и пришла Ирочка к нам в общину. Воцерковилась быстро, и вопрос рожать или убивать решился сам собой.

В роддоме меня пропустили к Ирине в палату, и Дениску я увидел уже на второй день после его рождения.

— Батюшка, я во время беременности постоянно причащалась, и дитя родилось так легко и быстро, что даже видавшие виды медики удивляются, — делится со мной мамочка. — У меня все хорошо, вот только имени мальчику никак не придумаю, может, ты чего посоветуешь.

Я начинаю вспоминать:

— Вчера была память, — и перечисляю имена святых. — Вот-вот! Дионисий! Какое красивое имя!

Так наш Дениска и стал Дионисием. Мальчика причащали каждое воскресенье, и хра для него стал вторым домом. Девочки обычно начинают говорить раньше пацанов, и нам все казалось, что наш Дениска маленький, раз своего имени произнести не может. Однажды Ирочка подходит после службы к кресту, Дениска на руках. Я подаю ей приложиться и говорю:

— Ну а Дениска у нас еще маленький, ему пока рановато крест целовать.

Малыш, не говоря ни слова, берет меня за руку с крестом, притягивает его к себе и целует. И при этом он смотрит на меня так победно, что невольно заставляет себя уважать.

А потом мальчик заговорил и стал задавать вопросы. Вы знаете, из кого состоит «хор небесный»? А попробуйте объяснить это трехлетнему ребенку. А как люди могут петь на небесах? Почему нужно молиться каждый день? Бог высоко на небе, а где же к Нему лесенка?

Я легко отвечаю на вопрос Дениски, есть ли друзья у Бога. Но зато следующий вопрос ставит меня в тупик:

— Батюшка, но если ты тоже друг Христов, как же ты допустил, что Его убили?

фото Александра Осокина

Мне много приходится общаться с разными людьми и в разных местах, и что замечаю: вопросы задают только дети, их постоянно что-то интересует. А взрослых уже не интересует ничего, они не способны мыслить детскими категориями и не умеют летать. Детское мышление несравнимо более свободно. Девочка девяти лет спрашивает:

— Но если Бог знал, что Адам и Ева отпадут, зачем же Он создавал человека?

Основную проблему христианства сформулировал девятилетний ребенок, взрослые такие вопросы исследуют в докторских диссертациях или дебатируют на Вселенских соборах. И самое главное, в разговорах с детьми нет необходимости доказывать им существование Бога, они в этом не сомневаются. Сомнения приходят с развитием страстей.

Когда мы только стали восстанавливать храм, нам помогали дети: они, словно муравьи, выстроившись в три-четыре ручейка, в несколько минут разгружали шаланду с кирпичом. Это было хорошо во всех отношениях, дети и помогали, и лишний раз бывали в церкви.

…В последние годы я стал замечать одну пугающую меня особенность. Если раньше, работая вместе с нами, убирая территорию от мусора, разбирая завалы из битого кирпича в самóм храме, разгружая с машин стройматериалы, никто из подростков не требовал оплаты, то сейчас все чаще и чаще я слышу от детей требование денег.

Учеников с пятого класса по девятый, с согласия их родителей, во время сдвоенных уроков труда учителя приводят трудиться в храм. И вот однажды дети не пришли. Мы, как обычно, напекли пончиков, заварили чай, а едоков нет. Думали, что урок труда сорвался по объективным причинам, а оказалось, что родители не пустили. Раз они там, у себя в церкви, детей эксплуатируют, так пускай и оплачивают детский труд.

И никакие доводы учителей, что дети не столько работают, сколько играют возле храма, никого не убедили. Нет работы, плати повременку. Нужно было искать какой-то выход, и тогда мы стали приглашать учителей истории проводить в церкви один обязательный урок по краеведению. Это и логично, храм самое старое и красивое место в округе, да и все нынешние родители, когда были детьми, играли среди его развалин. Меня всегда умиляет, когда в церковь заходят уже немолодые люди и начинают, осматриваясь в знакомом пространстве, исследовать стены, в надежде отыскать то место, где когда-то очень давно они с приятелями, словно на поверженном рейхстаге, оставили свои автографы.

— Батюшка, мы здесь давно когда-то пацанами в войнушку играли, а здесь у нас был штаб, а вот на этом месте на плитах пола мы жгли костры. Смотрите-смотрите, — и растроганно так, — вот даже еще следы от огня остались.

Действительно, следы костров со старых плит не стираются и напоминают о том страшном времени запустения.

Ни у кого из тех, кто раньше бедокурил в заброшенном храме, нет ни к Богу, ни к Церкви какой-то ненависти или даже простой неприязни. Почему ломали — а кто ж его знает? Все ломали, ну и мы тоже, так было принято.

…Как-то приводят к нам девятиклассников на урок краеведения. Я привычно провел их по зимнему храму, а потом мы проходим в еще не восстановленную летнюю часть церкви. Тогда уже в ней стояли огромные леса, но к штукатурным работам не приступали. Дети слушали меня краем уха и все разглядывали надписи, оставленные на стенах туристами и местными. Привычные надписи «здесь был Вася» перемежались с неприличными. Внизу мы их затерли, но наверх нам было не забраться. Девятиклассники, локтями подталкивая друг дружку, показывают на нецензурщину. Они хихикают и с интересом поглядывают в мою сторону. Короче, я им про храм рассказываю, а они все эту похабщину разглядывают. Чувствую, что-то у них в головах не срастается, говорю:

— Может, чего спросить хотите?

Один мальчик, указывая пальцем на исписанные стены, интересуется:

— Батюшка, а кто вот это написал?

— Ну, если вы местные жители, то, скорее всего, ваши родители вот в таком же приблизительно возрасте, как и вы сейчас.

Дети в недоумении:

— А зачем они это написали?

— Да глупые были, вот и написали, может, кто друг перед другом похвастать хотел, вот, мол, какой я крутой, вон аж куда забрался.

У нас, кстати, на внешней стороне купола, на одном из самых высоких мест долго еще, даже когда уже служить начали, была одна надпись, сделанная девочкой-подростком. Потом эта девочка выросла, окончила университет и каждый день, проходя на работу мимо храма, читала свою фамилию и краснела. Я об этом узнал, когда надпись наконец закрасили, и она пришла поблагодарить.

Возвращаюсь к девятиклассникам: они стоят, переваривают мои слова и только потом задают вопрос, который все расставляет по своим местам.

— Ну вот, они все это писали, а ты-то где был, почему ты им разрешил такие слова написать?

И наступила уже моя очередь удивляться:

— А вы что же, разве не знаете, что наш храм был заброшен? Что наших священников расстреляли, и не только наших, но и, почитай, всех остальных, кто служил в округе?

Оказалось, что они ничего этого не знают.

Удивительно, живут люди в одной семье, но живут в каких-то своих временных параллелях. И параллели эти не пересекаются. Неужели родители никому из своих детей не рассказывали о своем детстве, о том, что храм был заброшен и разрушался, а они играли в нем и искали клады? А о чем они тогда говорят, проходя с ними мимо церкви?

Времена, слава Богу, меняются, и сегодня родители вновь позволяют детям приходить в церковь. Помню, к крестному ходу нужно было срочно убрать территорию вокруг храма. На помощь знакомые учителя привели человек шестьдесят учеников пятых-шестых классов. Ребята собирали бумажки, где-то убирали прошлогоднюю листву и сухую траву, но большей частью они играли. Оно и понятно, детей без игры не бывает, тем более на свежем воздухе. Мимо по дороге шла пожилая женщина. Увидела работающих детей, остановилась и кричит:

— Это что такое?! Почему здесь дети?! Они что, эксплуатируют детский труд? Так, слушайте меня, немедленно собирайтесь и идите в школу, наводите порядок в самом поселке, но не работайте на попа!

Дети опешили, прекратили собирать мусор и побежали за учительницей. Та пришла и объясняет разгневанной женщине, что дети работают с устного согласия их родителей, да и сами они выражают желание бывать в храме. Пожилая женщина недоверчиво спрашивает:

— Так они что же, все верующие, что ли?

И детвора, не сговариваясь, хором:

— Да! Мы верующие, мы православные!

Хорошие православные ребята, только о вере своей ничего не знают. Из всех ребятишек самостоятельно в храм зашел один мальчик, спросил свечку и стал искать «картину Аве Мария». Все обошел, но картину не нашел, попросил, чтобы показали. Матушка им потом о Пасхе рассказывала, и выяснилось, что из шестидесяти человек только одна девочка что-то знает о Христе. Ей единственной бабушка из храма детские книжки приносит.

После работы детвора возвращается в школу. В трапезной они набивают кармашки конфетами, понятное дело, что у нас они вкуснее, чем дома. Идут, галдят между собой, разворачивают конфеты и бросают фантики тут же на землю, где еще десять минут назад они сами же и убирали. Логика их поступка ставит меня в тупик. Это вам не четырехлетний рассудительный Дениска, он, кстати, с нами «Попа» смотрел, за два часа, что идет фильм, ни разу не пискнул. Что уж он там понял?

Недавно они с моей матушкой возле храма в беседке какую-то книжку читали. Дениска маленький, он сидит, а ножки до земли еще не достают, и он ими потешно болтает в воздухе. Матушка показывает ему картинку:

— Смотри, какой здесь голубочек нарисован. Дионисий, ты сможешь нарисовать птичку?

— Какую птичку? — переспрашивает малыш.

— Ну, вот эту самую, что на картинке, — уточняет матушка.

Мальчик внимательно смотрит на то место, куда ему указывает взрослый человек, а потом говорит:

— Матушка, смотри, здесь же Голгофа.

Действительно, на заднем плане картинки изображено место казни Христа. Взрослый и малыш одновременно смотрели на одну и ту же картинку, взрослый разглядел на ней птичку, а четырехлетний мальчик увидел Голгофу. Может, именно эту способность детей за внешней стороной жизни рассмотреть подлинную сущность вещей Господь и имеет в виду, когда призывает нас уподобиться детям?

На Антипасху ребятишки из воскресной школы поздравляют нас с праздником. И «кошечки», и «лисы», и «зайчики», и «собачки» — все славят Христа, потом рассказывают стихи и поют веселые песенки. На руках у мамы сидит полуторагодовалая Лизавета. На ее головке, как и положено девочке, платочек. Лизавете страшно нравится все, что происходит вокруг. Дитя ликует, улыбка не сходит с ее лица ни на минуту. Она даже пытается подпевать. Ротик от восхищения приоткрыт, и я вижу четыре зуба, может, там их уже и больше, но я вижу именно четыре. Потом Лизка сползает с маминых рук и направляется к детям. Те поют, а она пытается танцевать, ротик снова приоткрыт, и все те же четыре счастливых зуба. Да вот же, вот он, ликующий ангел!

Ребята поют, я смотрю на них, и на нашего мыслителя Дениску, и на счастливую Лизавету, и так хочется сказать: «Дети, милые дети, вырастая, не становитесь взрослыми, оставайтесь детьми, оставайтесь такими навсегда. Пойте Христа, танцуйте и смейтесь, тогда и нам, скучным взрослым, приоткроется через вас та таинственная завеса, через которую и мы станем причастниками небесной радости, видя, как в ваших глазах отразился играющий ангел».