Журнальный клуб Интелрос » Фома » №12, 2018
Позже следователь объявил архимандриту Иоасафу об окончании следствия и спросил, не желает ли он что-либо добавить к предыдущим своим показаниям. Священник ответил: «Предъявленное мне обвинение я не признаю, прошу спросить верующих общины села Аратского, и главным образом бедноту, пускай они покажут о моих действиях.
В отношении того, что я якобы учил детей Закону Божьему, это я тоже отрицаю, никогда никого не обучал, за исключением того, что приходившим ко мне верующим давал для прочтения религиозные книги. Детей-пионеров я в церковь не привлекал, но был такой случай в прошлом году в октябре месяце: пионеры еще до моего прихода в церковь пели на клиросе, и после этого на другой или третий день эти певчие и несколько детей собрались у меня в квартире. Я их угощал чаем, конфетами и другими гостинцами. Кроме этого, я вообще давал детям денег, кому на карандаши, на тетрадки… И вообще я многим помогал бедным, шел всегда навстречу, но никогда я не говорил детям, чтобы они не ходили в пионерский клуб, такого случая не было, и я это отрицаю. Проповедей антисоветского характера никогда верующим не говорил…»
Вскоре отца Иоасафа приговорят к ссылке. Но этой ссылкой мучения его не окончатся…
* * *
Преподобномученик Иоасаф родился 20 апреля 1879 года в семье крестьянина Орловской губернии Василия Боева и в крещении был наречен Иоанном. Во время ареста в 1927 году, когда следователь потребовал рассказать о себе, архимандрит Иоасаф написал: «Я <…> родился в Москве в Красных Казармах; отслуживши службу, отец поступил в Голицынскую больницу, где я и возрастал при окладе 7 рублей жалованья, при готовой квартире, отоплении и освещении. Семья состояла из пяти человек. Отец, мать, я — один сын, и две дочери. По бедности отец не мог мне дать образования, и я едва кончил два класса городского училища и был отдан на одиннадцатом году учиться сапожному мастерству. Как мне не хотелось быть сапожником! Я два раза бежал от подрядчика ввиду строгого отношения и побоев. Отец выпорол меня за побег и отправил опять в сапожную мастерскую, только к другому хозяину. Прослуживши у последнего четыре года, я вышел мастером из ученья и работал до двадцати одного года у разных хозяев. Но я не вмещал этой жизни ввиду пьянства и разврата, так как в праздники приходилось работать, а понедельник и вторник похмеляться; жениться у меня не было призвания, и я ушел в монастырь в сорока верстах от Москвы в Богородском уезде, под названием Берлюковская пустынь.
В 1912 году получил монашество с именем Иоасаф, в 1914 году в мае месяце был послан на экзамен во диакона к епископу Можайскому Димитрию, жившему на Саввинском подворье по Тверской улице. На экзамене епископ Димитрий сделал мне предложение перейти к нему на службу, на что я согласился. По возведении меня в иеродиакона, я был переведен на службу к епископу Димитрию на Саввинское подворье, где и служил до 1918 года, а потом был переведен в Никольский единоверческий монастырь в Москве у Преображенской заставы.
В 1921 году я был рукоположен во священника епископом Богородским Никанором в церкви этого монастыря. <…>
4 марта 1926 года умер священник Иванов в Симском заводе, и на его место симская община просила меня, на что я согласился. <…> 20 июня 1927 года я был арестован уполномоченным ОГПУ Павловым и представлен в Златоустовский изолятор. На допросе 5 июля мне было предъявлено обвинение по 58-й статье в том, что занимаюсь контрреволюцией. <…> Теперь является мне вопрос, не страдаю ли я безвинно, потому что я никогда не говорил такой глупости в церкви с амвона, какую мне предъявляет обвинение…»
Во время допроса следователь спросил отца Иоасафа:
— Производили ли вы сборы среди крестьян без разрешения сельсовета?
— Производил в 1926 году на покупку церковной утвари, это было в Симу и было в селе Аратском в 1925 году. Собирали на ремонт церкви также без разрешения, за это на собранные продукты, муку, овес и деньги наложили арест, меня посылали в Катавский РИК, где разобрались, и меня отпустили. На заданные мне вопросы о моей агитации, критике советской власти и коммунистов, о том, что я якобы устраивал в церкви разные собрания верующих под видом службы, где говорил якобы против советской власти и где группировал вокруг себя кулачество, заманивал в церковь детей, и вообще будто бы сопротивлялся всем мероприятиям советской власти, — на это я категорически заявляю: ничего подобного не было, я такой глупости не говорил, никаких собраний не собирал — и добавляю, что мне мстить советской власти не за что.
5 декабря 1927 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило архимандрита Иоасафа к трем годам ссылки.
По возвращении из ссылки весной 1930 года архимандрит Иоасаф переехал в Уфу и стал служить в Симеоновском храме. В ноябре 1931 года из Уфы в Москву отправился один из священников, намереваясь встретиться с епископом Андреем (Ухтомским), который в то время освободился из заключения и жил в Москве. При встрече епископ дал ему письма к верующим Уфы, а также попросил передать одному священнику письмо в Бугуруслан. Все письма имели церковный, лишенный политического содержания характер. На обратном пути, в поезде к священнику подсел агент ОГПУ, которому тот рассказал, что должен передать письмо в Бугуруслан. Агент принял решение арестовать его в Бугуруслане. Увидев, чем окончился его разговор с попутчиком, тот попытался сначала бежать, а затем уничтожить письма, но был схвачен и арестован. ОГПУ сочло поездку священника с письмами весомым доказательством наличия в городе Уфе контрреволюционной церковной организации и арестовало пятьдесят одного человека — среди них одиннадцать священнослужителей и в их числе архимандрита Иоасафа, двадцать восемь монахинь и двенадцать мирян.
ОГПУ предъявило арестованным обвинение в том, что ими при Симеоновском храме проводились беседы с верующей молодежью, а также велась широкая благотворительная деятельность. Однако сами обвиняемые, не находя в этой деятельности ничего предосудительного и считая ее с точки зрения христианских заповедей даже необходимой, нисколько не отрицали ее. Одна из монахинь показала на следствии: «Как я стала монашкой? С 1924 года я стала болеть активным туберкулезом легких и находилась, что называется, в безнадежном состоянии, ибо врачи отказывались лечить меня. Я дала обет, что, если вылечусь, приму постриг. Действительно, я выздоровела и в 1930 году приняла постриг. Моя религиозная деятельность заключается в том, что я два раза проводила религиозные беседы с верующими. На этих беседах бывало большое количество верующих, в том числе и молодежь. <…> Знаю о благотворительной деятельности при Симеоновской церкви. <…> При церкви имелась специальная кружка для бедных. Собранные деньги расходовались на устройство бесплатных обедов в церкви для бедных и нуждающихся. От верующих принимались пожертвования, на кои делались передачи и отправлялись посылки заключенным и ссыльным. <…> Посылки и передачи заключенным и ссыльным имели своей целью утешить и морально поддержать их, что я со своей стороны считаю христианским долгом…»
Но иначе смотрела на подобного рода деятельность советская власть. 13 апреля 1932 года Особое совещание при Коллегии ОГПУ приговорило архимандрита Иоасафа к трем годам заключения, которое он отправлен был отбывать в Красно-Вишерские исправительно-трудовые лагеря. После возвращения из заключения отец Иоасаф служил в храме на Таганке в Москве, а затем с апреля 1937 года стал служить в Никольском храме в селе Никольском Звенигородского района Московской области.
27 ноября 1937 года архимандрит Иоасаф был вновь арестован по обвинению в контрреволюционной деятельности и заключен в Таганскую тюрьму в Москве. На допросах он категорически отказался признавать себя виновным и заявил: «Виновным себя в проведении контрреволюционной деятельности, направленной против советской власти, не признаю».
5 декабря 1937 года тройка УНКВД по Московской области приговорила его к расстрелу. Архимандрит Иоасаф (Боев) был расстрелян 10 декабря 1937 года и погребен в безвестной общей могиле на полигоне Бутово под Москвой.