Журнальный клуб Интелрос » Фома » №5, 2014
Как заставить миллионы людей неделями переживать за выдуманную героиню и зачем это нужно? Какую пользу может принести сериал? Может ли искусство в принципе менять мир? У культурологов и критиков есть много разных подходов к поиску ответов на подобные вопросы. Но какие точки напряжения в пространстве современной культуры видят те люди, которые непосредственно участвуют в создании ее, как сейчас принято говорить, продуктов? Своим мнением с нами поделился постановщик известного сериала «Не родись красивой», театральный и кинорежиссер Александр Назаров.
— Александр Владимирович, из многих Ваших работ более всего стал известен, как мне кажется, сериал «Не родись красивой». Его смотрели люди совершенно разных возрастов и социальных сословий, о нем слышали даже те, кто совсем не включает телевизор. Чем бы Вы объяснили такую популярность?
— Мне кажется, дело в том, что это история обычной девушки, Кати Пушкаревой, которая постепенно учится самому главному — служить ближнему. В этом сериале мы пытались донести простую, но важную мысль: можно быть некрасивым, не подходить под общепринятые стандарты успешности и перспективности, но, если избираешь верную позицию в жизни, если пытаешься смотреть на окружающую действительность с позиции любви, ты многого добьешься, сможешь в каком-то смысле даже перевернуть мир. По крайне мере, ту его часть, в которой существуешь. Оказалось, многим важно было это услышать…
— А лично Вам близка эта мысль? Она изначально была заложена в сценарий или это Ваша режиссерская трактовка?
— Лично мне эта мысль тоже близка. «Не родись красивой» — вообще адаптация колумбийского сериала, но герои русской версии живут в наше время, за ними — наша история и наши характеры. Катин папа — военный, мама — учительница... Типичная семья, родом из Советского Союза, живут они в сталинской квартире. И в этой семье есть девочка, которая учится делать выбор. На какой основе она учится этому, откуда ей взять критерии хорошего и плохого? Этот вопрос очень важен для меня. Понимаете, моя мама всегда была атеисткой, в полном смысле слова советским человеком. Но если я и понял что-то о жертвенности, об идее служения, то именно благодаря ей. В чем тут дело? Прежде всего давайте вспомним, с какой Книги копировался кодекс строителя коммунизма. Конечно, Бог из этого свода правил был вычеркнут, однако призыв к служению ближнему остался (пусть и извращенный — ради построения «земного рая»). Да и убрать Бога из жизни всей нашей семьи у власти и пропаганды не получилось. У мамы, уверен, в памяти всплывают моменты, как моя прабабушка, прихожанка Никольской церкви на Маросейке, водила ее в храм в детстве. А мамино детство, между прочим, пришлось на конец 1930-х годов… Я чувствую, что в моей семье эта линия веры не прервалась — она как будто на время ушла куда-то на глубину. И мне кажется, что подобная история характерна для очень многих людей в нашей стране. Духовная жизнь в народе, по-моему, никогда не сходила на нет, как бы власть ни старалась. Другое дело — становится ли это внутреннее чувство правды приоритетом для тебя в повседневности или ты глушишь его.
— А почему Вы выбрали именно такую центральную тему — молодая женщина, идея служения..?
— Я прекрасно помню 1990-е годы и, в частности, те представления о женщине, которые транслировались через кино и сериалы. Так вот, вместо темы женского служения — подспудно, а нередко и явно — постоянно звучала другая идея. Что есть короткий путь к достижению всех земных благ, и этот путь — не в служении, а, простите, в обслуживании.
— Но мое детство пришлось на 1990-е, и у меня нет ощущения, что эта идея так сильно пропагандировалась.
— Посмотрите на это глазами моего поколения. Ведь тогда свобода свалилась нам на голову, и голову от этого можно было потерять очень легко. То, что для вас было неочевидно, нашим поколением считывалось буквально между строк. Все наши привычки, представления о норме сломали как об коленку! Как будто отмашку дали: делай в этой жизни все что хочешь, ты свободен… Но было ли это безусловно хорошо для людей с советским еще сознанием?.. Собственно, я и в сериалы пришел отчасти для того, чтобы иметь возможность дать на это какой-то ответ.
— А Вам не кажется наивной надежда, что обыкновенный сериал развлекательного характера способен что-то изменить в сознании зрителя?
— Как-то отец мне процитировал слова Виктора Шкловского, которые я запомнил навсегда, — о том, что развитие искусства идет по пути канонизации низких жанров. Начиная снимать сериалы, я думал: действительно, в современном искусстве это один из низких жанров. Но смотрят ли его? Еще как! Значит, можно постараться сделать в нем что-то. Я сказал себе: вот возьми этот низкий жанр и попробуй в нем стать классиком, тем более что в высоких жанрах недостатка работников нет. Однажды в интервью Ларса фон Триера я прочел, что ему как режиссеру главное — оказаться во власти чего-то большего, чем он сам. Мне кажется, это правильная позиция. Даже если ты пришел в сериал, и на фоне шедевров мировой культуры твоя работа выглядит очень скромно, — с этой установкой можно делать что-то хорошее. Когда я приглашал на съемки в один сериал известную актрису, мне пришлось ее уговаривать. И я сказал ей: мы с вами живем в истерзанной стране, и, может быть, единственное, что мы сейчас должны подарить людям, — это час сказки вечером. И она согласилась с этими словами.
— Знаете, о чем я сейчас подумала… Вот Достоевский пишет в воспоминаниях, как они с братом вечерами читали друг другу Гоголя. Не потому, что они с детства были выдающимися людьми, а потому, что им было интересно. А сейчас мы вечерами смотрим сериалы, а потом обсуждаем, что там случилось. Разве нормально, что у нас настолько снизилась планка интеллектуальных запросов?
— Тогда давайте для начала поговорим о функции искусства. Польский театральный режиссер Ежи Гротовский задавался вопросом: а почему люди вообще что-то смотрят, интересуются театром, кино и т. д.? И отвечал: потому что человек любит быть свидетелем. Вот буржуазная культура, например, строится на том, что читатель или зритель хочет быть свидетелем «преступлений» — в кавычках, потому что речь, естественно, не только о криминале. Понаблюдайте: все постепенно идет к тому, что запретное становится разрешенным, «преступное» дозволенным... И возникает вопрос: а есть ли что-то еще, помимо «преступлений», свидетелем чего хочет быть человек? Я думаю, да. Посмотрите на самые выдающиеся произведения культуры за все века и вы увидите, что человек хотел и, смею надеяться, хочет быть свидетелем… Фаворского света. Того, в котором апостолы на горе Фавор увидели Христа во время Его Преображения. Мне кажется, они как раз были идеальными зрителями, простите за такое уплощение. В шедеврах искусства совершенно разных веков мы видим этот свет — как напоминание о том, что смерть побеждена, что, по мысли одного мудрого автора, мы бессмертны, как бы нам ни хотелось обратного. Я помню, как осенью 1986 года увидел в кино режиссерскую версию «Андрея Рублева» («Страсти по Андрею») Тарковского. Со мной такое творилось после этого фильма… Понимаете, я шел по улице и плакал — от чувства любви буквально ко всем людям, которые неслись мимо. Это и был тот самый катарсис, когда через произведение искусства я получил абсолютно достоверное подтверждение собственного бессмертия.
— Но неужели это можно транслировать через сериалы?
— Да какая же разница, через что? Мольер, например, транслировал это в фарсе. Вопрос о высоких и низких жанрах здесь снимается вообще. Жанры рождаются и умирают, здесь главное — зачем тебе это нужно, какая у тебя, как автора, цель?
Вот я ставил в театре «Крейцерову сонату» Толстого. Читавшим не надо объяснять, что это произведение не в самых оптимистичных тонах рассказывает о семейной жизни. Однако там есть слова, которые я особо хотел подчеркнуть в спектакле. У героя спрашивают на суде: когда он жену убил? И он отвечает, что на самом деле он убивал ее каждый день... Вдумайтесь, как часто мы каждый день убиваем человека, который находится с нами рядом. Помню, как потом кто-то даже сказал, что вечер после показа впервые за долгое время прошел в семье без скандалов и криков. Да, это всего лишь спектакль, да, его посмотрели и забыли, но если для кого-то даже на один вечер он изменил жизнь, это значит, что он был нужен.
— Однако если вернуться к сериалам... Мне кажется, привязанность зрителя к ним объясняется другим — попыткой бегства от реальности. Нам проще прожить какие-то моменты с понятными нам телевизионными героями, которые ничего от нас не требуют, чем потратить это время на решение конкретных проблем в собственной семье…
— Думаю, это столь же ясно, сколь очевидно и то, что человек склонен к трусости, лени и другим порокам. Собственно, искусство и существует-то потому, что люди несовершенны. Другое дело, что искусством, как ни парадоксально, можно пользоваться и для того, чтобы оторвать человека от искусства же, вернуть его в жизнь.
— А Вы знаете примеры того, как Ваш сериал повлиял на зрителей?
— В истории показа «Не родись красивой» был один хороший эпизод: Кате Пушкаревой по сюжету предлагают очень большую взятку. И вот на протяжении нескольких серий держится главная интрига: возьмет она ее или нет. Я пытаюсь объяснить зрителям: это не совсем сказка. Ведь смотрите: живет где-то в стране некрасивая девушка, у нее может появиться все, если она возьмет эти деньги, и ей будет очень этого хотеться — но она ни за что их не возьмет. И вдруг мы понимаем, что рейтинг становится просто заоблачным, что нас заваливают письмами: «Если Катя возьмет взятку, то мы перестанем вас смотреть!», форумы в Интернете взрываются. По-моему, это и есть нужный эффект от сериала. Я уверен, что если бы можно было посмотреть статистику, то мы бы увидели, что коррупция в стране в эту неделю даже пошла на спад. Представьте, сидит семья у телевизора, дети переживают за Катю, а их папа, например, в тот момент делает выбор — давать кому-то взятку или нет. И, надеюсь, я знаю, чтó он выберет именно в то мгновение.
— Но ведь потом сюжет вновь возвращается к милым смешным шуткам, а жизнь — на круги своя, и в ней есть место всем человеческим слабостям…
— Вы же работаете в православном журнале, надо ли отдельно говорить, что после грехопадения многие вещи в нашем мире не могут быть идеальными, как бы нам того ни хотелось? Сериал — массовый жанр со своими законами, без соблюднения которых его просто не смогут долго смотреть. Другой вопрос — что хорошего ты способен сделать при этих правилах игры?
— Вы сказали, что сериал «Не родись красивой» стал в том числе и ответом на острые вопросы в сознании людей 1990-х годов. А сегодня на какие болевые точки нужно реагировать в искусстве, с Вашей точки зрения?
— На мой взгляд, в мире стало слишком много агрессии — того, что я называю «мужским началом». Это стремление справиться со своими сложностями путем подавления другого человека. Это желание переделать окружающую действительность под свою модель, свои желания и представления о справедливости. Мужское «берущее начало» перевесило женское — отдающее, жертвенное. Военная логика возобладала над миротворческой. Какой конфликт, даже локальный, частный, ни возьми — обе стороны хотят драки. Мои слова могут казаться отвлеченными, однако каждый день я все больше понимаю: во всем виноват ты сам, абсолютно бессмысленно воздействовать на мир, подчиняя его себе. На мир можно воздействовать только своим собственным примером. Как говорил святой Серафим Саровский, спасись сам — и тысячи вокруг тебя спасутся. Когда я попытался посмотреть в себя, то понял — ну какой там мир? Успеть бы хоть как-то с этим справиться…
Помню, как в конце 1980-х годов был всплеск популярности либеральных идей. И я в благодушном порыве борьбы за общее счастье взялся за разрушение комсомольской организации в пединституте, где тогда учился. Пришел туда и говорю: давайте эту организацию закроем. И удивительная вещь: те люди, которые были, как мне казалось, далеки от меня, эту идею поддержали, а близкие люди, с которыми я общался, которых считал единомышленниками, резко выступили против. Мои политические убеждения развели меня с ними. Часто попытки переустройства ведут к разрушению. Как сказал Ипполит в «Иронии судьбы...», за такое короткое время разрушить что-то хорошее можно, а вот успеть создать новое — не всегда.... Сейчас, по прошествии многих лет, я понимаю, что объединить по-настоящему может только Бог, что мир не может устанавливаться агрессией.
— Как понимание этих вещей практически выражается в том, что Вы делаете в профессии?
— Гоголь был абсолютно прав, когда писал, что при работе над «Мертвыми душами» с каждым из героев изживал их пороки из себя самого. Так и я сейчас понимаю, что, взявшись за спектакль или сериал, надо прежде всего ставить вопросы перед самим собой, а не перед внешним миром.
— Сейчас от киногурманов часто можно услышать, что, по сравнению с новыми западными сериалами, например, «Шерлоком» или «Родиной», наши выглядят слабовато. Что бы Вы на это сказали?
— Думаю, мы можем по-интеллигентски долго говорить о художественной слабости наших сериалов, но наше мнение останется в пределах статистической погрешности. А основная часть аудитории продолжит их смотреть. Есть жанр, который любит одна шестая часть света, и давайте примем это как факт. Да, наш сериал не похож на то, что делают на Западе, но есть в нем то, что цепляет людей. Он тяготеет к советскому кино 1960-1970-х годов, в нем выстраивается, как я ее называю, Данелиево-Рязановская линия, любимая многими. Я сам могу бесконечно пересматривать «Не горюй!» Данелии или «Берегись автомобиля» Рязанова и уверен, что это в полном смысле — наш жанр.
— Получается, у нас тяготение к советской «кинокартинке», где было все более или менее стабильно, уютно и хорошо… Но ведь в этом — нежелание сталкиваться с реалиями современной жизни, разве нет?
— Где же там «все хорошо»? «Не горюй» — один из самых светлых фильмов, в котором все очень плохо заканчивается: человек умирает, устраивает собственные похороны… Это скорее трагикомический взгляд на жизнь, что-то чеховское, очень нам близкое. Юмор, смех и слезы, которые существуют в светской обстановке, но за которыми, безусловно, кроется память о том источнике духовной жизни, которым многие века жил народ, память о вере. Да, я ценю, например, Триера, которого уже Вам цитировал, но я ни за что не сяду вместе с семьей смотреть его «Догвилль», один из самых любимых моих фильмов. Я хочу, чтобы был фильм или сериал, который мог бы пусть на какое-то время объединить меня с семьей, с любимыми людьми. Мне кажется, что когда все вокруг призывает к разъединению и вражде, очень важно, чтобы были какие-то — и пусть даже в формате сериалов — поводы для сближения.
Фото Владимира Ештокина
