Дмитрий Соколов-Митрич о русском языке, праве говорить и пользе заимствований

– Мы недавно на занятиях по стилистике русского языка разбирали два текста. Один — образец грамотной и правильной речи. Другой — пример издевательства над русским языком. Угадайте, какой из этих двух текстов был вашим репортажем?

Это меня спрашивает студент журфака. Подобный вопрос я слышу уже не в первый раз, поэтому ответ готов заранее.

– Конечно, тот, где издевательство!

Я вообще люблю портить русский язык. Я тащу в него криминальный жаргон, молодежный слэнг и даже вражеские американизмы делового мира. Мне больше нравится «накосячить», чем «набедокурить», я иной раз предпочту «пичальку» старомодному «увы», а чужеродное «стартап» я ни за что не променяю на родное «почин». И никто меня не убедит в том, что русскому языку сегодня грозит смертельная опасность. Наоборот — давно он не переживал такого расцвета, как сейчас. Тектонические стилистические сдвиги, великое переселение слов, лавинообразное появление новых фразеологизмов – все это неизбежно во времена больших исторических событий. Нам страшно повезло – и тем, кто творит язык, и тем, кто его изучает – что мы живем и разговариваем именно здесь и сейчас. Наши потомки будут нам благодарны, вот увидите.

Да, я тоже слышу все эти истерики о неминуемой погибели языка Пушкина и Толстого. В их времена, кстати, эти истерики звучали еще громче. Пушкин варварски ломал язык Ломоносова и Тредиаковского, а Толстой свою «Войну и мир» и вовсе процентов на пятнадцать слепил из французского. И ничего – вроде не сильно они нам навредили, правда?

Человек, который всю жизнь прожил на асфальте и в сельском хозяйстве ни в зуб ногой — он тоже, наверное, сходит с ума, когда видит, как глупый крестьянин везет на свой огород полную тележку дерьма и начинает портить им прекрасную почву. Он ни за что не поверит, что в умеренных дозах чужеродное вмешательство не убивает, а обогащает.

Блюстители чистоты языка — это артисты той же оперы. У них к окружающему миру типичный шаманский подход: все, что создано до нас — создано богами. Стоять, бояться, ничего не трогать! Причем среди этих «блюстителей» настоящих филологов не так уж и много. Филологи – они все-таки умнее.

По своему складу личности «полицейские русского языка» больше всего похожи на борцов с глобальным потеплением. У них тоже ярко выражен синдром гиперопеки над человечеством. Они искренне верят, что естественные температурные колебания планеты перестанут естественно колся – надо только дружно прекратить дымить заводскими трубами, которые все вместе взятые не способны передымить даже извержение одного вулкана. Увы! (кстати, слово «увы» тоже в свое время было заимствовано из греческого). Даже если тысячи Соколовых-Митричей начнут изгаляться изо всех сил, даже если сотни тысяч хипстеров выгрузят в наш словарь еще один самосвал англицизмов и молодежного слэнга, даже если Госдума узаконит смайлик в качестве знака препинания – русскому языку это всего лишь очередная тележка удобрения. Причем не такая уж и большая.

Тележки в нашей языковом огороде бывали и покруче. Бывали времена, когда сам царь говорил на немецко-голландском суржике, когда для национальной элиты русский язык был вторым родным, когда из букваря выкинули три буквы, перелопатили всю орфографию и придумали адский новояз – и ничего, разговариваем не хуже прежнего. Более того, спустя десятилетия оказалось, что именно в эти катастрофические времена и рождалась великая русская литература. Потому что язык – это не витамин, а вирус, не оранжерейная роза, а сорняк. Грош цена такому языку, который требует ежедневного полива и почвы с подогревом. Настоящий, великий и могучий – он живуч, как ромашка, чем больше ее топчешь, тем пышней она растет.

Русский язык — это обстоятельство непреодолимой силы. Он является средством общения многочисленного, жизнеспособного, хитропопого народа, который на данном историческом этапе умирать не собирается. Есть только три способа уничтожить язык. Первый – убить всех его носителей. Поголовно. С нами такое уже пробовали — не получилось. Более того, после каждой такой попытки случается лингвистический ренессанс — недобитые народы почему-то начинают с новой силой писать, читать и говорить. Способ второй – каким-то образом погасить в языковой общности цивилизационную прыть, посеять самоубийственную страсть к ассимиляции. Я сам был свидетелем того, как филологи-энтузиасты самоотверженно едут за кудыкину гору срочно спасать какой-нибудь вымирающий изолят – трижды не нужный самим его носителям. Филологи-энтузиасты составляют этому малому народу словарь, пишут букварь, переводят Библию – все тщетно. Таинство этногенеза человечество разгадывать пока не научилось. Никаким домкратом не поставишь на ноги народ, если он твердо решил умирать. Но и эта опасность нам пока не грозит. Слишком много поводов для национального единства.

Наконец, третья угроза любому языку — это террор ее величества Нормы. Разумеется, все народы мира, кроме самых диких, говорят и пишут по определенным правилам. Разумеется, эти правила выстраданы тысячами добросовестных и фанатично преданных своему делу ученых. Они досконально изучили структуру, логику и дух нашего языка – и могут написать монографию о том, почему частицы «то», «либо» и «нибудь» пишутся через дефис, а «будто» – без дефиса. Я и сам готов выйти на площадь, если завтра Госдума попытается нас заставить писать слово «ветреный» с двумя «н», а «оловянный» — с одной. Морфология, орфография, пунктуация – это незыблемый языковой хребет, вмешиваться в эту сферу языка нужно очень редко и крайне аккуратно, а лучше вообще не вмешиваться.

Но норма — хороша в меру. Правила игры имеют смысл лишь до тех пор, пока они не убивают саму игру. Если по футбольному полю игроки начнут ходить строем, а круглый мячик заменят квадратным, чтобы далеко не укатывался — трибуны опустеют. Лексика, стилистика, словообразование – эта сфера языковой жизни принадлежит народу, здесь наука должна занять позицию не судьи, а комментатора.

Люди творят свой язык каждый день, бешено и самозабвенно. Еще позавчера мы говорили «не утомляй меня», вчера – «не напрягай!», а сегодня уже «не выноси мне мозг!» Еще совсем недавно мы мучительно думали, как бы выразить коротко и ясно то, что делают чиновники по отношению к бизнесу. Создают проблемы? Осуществляют юридический террор? Нет, все не то. И вдруг появляется прекрасный русский глагол – кошмарить! Да, он вылезает откуда-то из полукриминального мира. Ну и что? Слово «беспредел» вылезло оттуда же — а сегодня оно уже употребляется на Совете безопасности ООН. А чем «наезд» хуже «набега»? Да ничем. Просто тысячу лет назад вооруженные люди бегали, а теперь ездят. А какую изящную замену дурацким бой- и герл-френдам придумала наша молодежь? Вы не слышали слово «волшебники» в его новом значении? А вы прислушайтесь к студенческим разговорам. «У него есть волшебница?» – «Нет, они расстались со Светкой после Нового года». – «И с кем у него теперь волшебство?» – «С Митрохиной. Они вроде даже жениться собираются».

Это язык, ребята. Великий, могучий и поистине свободный. Мы говорим так, как говорим — это явление природы.

Ваше дело — изучать это явление, поспевать за переменами. А если что и идет не так – язык сам отбросит все лишнее, он сам себя вылечит. Помните в 90-е было такое дурацкое слово — «складировать»? Все предприниматели просто помешались на нем. Ну и где теперь это «складировать»? Нету. А куда сгинуло знаменитое «пипл хавает»? Сошло со сцены вместе с Богданом Титомиром. Сейчас вот новая аномалия – эпидемия кавычек. Обратите внимание – все более-менее образные выражения люди почему-то стали брать в кавычки. Особенно молодые. Особенно будущие чиновники и предприниматели. Есенинские строки периода его увлечения имажинизмом сегодня выглядели бы так: «Изба-старуха «челюстью» порога «жует» пахучий «мякиш» тишины».

Но ничего – пройдет и это. Не надо паниковать и биться головой об стены. Наше дело – разговаривать. Просто разговаривать. Вот как мы с вами сейчас.