Временами, особенно осенью, он вдруг начинал грустить о каких-то диких краях, и странные видения незнакомых гор наполняли его сны... 

Дж. Р. Р. Толкин

Фото Антона Кикера.

Влюбиться в свою родину

Ощущение дороги, пути очень сильное, манящее. Когда «убегаешь» из мегаполиса, то встречаешься с настоящей Россией, ну или, по крайней мере, с ее эхом. А это так важно и нужно — пройтись по тихим улочкам, посетить старинные монастыри, заглянуть в глаза неторопливым жителям провинции, встретиться с природой, вдохновлявшей Левитана, Поленова, Васнецова, Нестерова. Не забуду то яркое чувство красоты русской природы, которое я пережил в Переславле-Залесском. Конец мая — поля, усеянные желтыми одуванчиками, мы с группой путешественников на холме пускаем сотни мыльных пузырей, которые от ветра быстро и весело улетучиваются, и огромное, залитое солнцем Плещеево озеро, похожее на море... От таких картин сердце радостно замирает, а глаза жадно «пьют» живописные виды. И понимаешь: Родину нельзя научиться любить по учебникам, с ней надо встретиться, в нее надо влюбиться…

Евгений, г. Москва

… все полагают, что на Руси жизнь скучна своим однообразием, и ездят отсюда за границу развлекаться, тогда как я утверждаю и буду иметь честь вам доказать, что жизнь нигде так не преизобилует самыми внезапнейшими разно-образиями, как в России.

Н. С. Лесков (1831—1895)

Путешествие как самая великая и серьезная наука помогает нам вновь обрести себя.

Альбер Камю (1913—1960) 

Дружба по-южнославянски

Язык. В чужой стране он становится препятствием или... или не становится. После одной фантастической поездки я поняла, насколько это условное препятствие, насколько вообще все препятствия в общении условны.

Это было в Сербии, в монастыре Студеницы. Сербия почти наша — но все-таки другая страна. Язык? С пятого на десятое понятно. На второй день. Если очень прислушиваться к снисходительному собеседнику. Ладно — не пропадем! Как-нибудь объяснимся. Разузнали расписание белградских автобусов — и вперед, в неизвестность!

Кто бы мог подумать, что в автобусе с нами рядом поедет студент-богослов Стефан, который учил русский и прекрасно нам помог сориентироваться в монастыре!

Второй вопрос существеннее: как можно приступить к таинству исповеди? Мы и не надеялись — ну как, когда языка не знаешь! И вот Стефан отводит нас на монастырский двор и подводит к старенькому монаху: «Знакомьтесь, это отец Савва, он в молодости учился в Петербурге и понимает по-русски». И хотя отцу Савве довольно трудно было припоминать не использовавшиеся десятилетиями обороты и слова, не знаю, кто был счастливее в этот момент — мы или он! Исповедь состоялась, и была необыкновенной: мы, в числе прочих исповедующихся, стояли у входа в небольшой однокупольный храмик. Отец Савва открывал дверь и звал одного из нас внутрь. Вот так и исповедовались: под древними сводами только ты и священник. И Бог...

Около трех ночи, возвращаясь в гостиницу со всенощной, разговорились (на английском) с молодыми друзьями-студентами (как ни странно, тоже факультета теологии) — Неманей и Драганом. На следующее утро мы еще только начинали думать, как будем выбираться обратно в Белград, как ребята заявили: «У нас есть место — всё, вы едете с нами!»

Пересказать радушие, дружелюбие и открытость этих людей очень сложно. Весь день они возили нас на машине, показывая свою страну, свою семинарию, свои любимые местечки, угощая мороженым, местной едой и нагружая подарками.

Помню — вечер, мы, уже изрядно уставшие, стоим в пробке в пригородах Белграда, а вокруг почему-то — одни турки, спешащие в столицу. Язык от непривычного английского уже не поворачивается. Решаем: «Ребят, а давайте — каждый на своем языке, вы — на сербском, мы — на русском. Авось, как-нибудь поймем друг друга!». Так мы отдыхали от неродного всем нам английского, наслаждаясь внезапным узнаванием южнославянских слов. Есть, по крайней мере, одно место на земле, где русских любят, как родных.

Юлия, г. Москва

В известном смысле великие строения и великие города, в которые мы стремимся попасть любой ценой, обладают ничуть не большей ценностью, чем непримечательная улица и прохожие, на которых мы обычно не обращаем никакого внимания. Только в случайно открывшемся взгляду пейзаже, только в случайно собравшейся группе людей и заключается истинная достопримечательность, ради которой стоит отправляться в дальний путь.

Гилберт Честертон (1874—1936)

Потерянная карта

Как-то летом мы пошли в Крымские горы, в район, где не были никогда. На второй день похода нас ждала серьезная неприятность: мы потеряли карту. В незнакомой местности это, мягко говоря, большая проблема. Было еще несколько проблем по мелочи (например, забыли соль), но по сравнению с картой...

— Нужно было брать благословение! — говорю я Лёхе, своему невоцерковленному другу. — Всегда ведь беру, и все хорошо, а тут не взял, и сразу не заладилось.

Сказал я это, и минут через пять спустились мы на дорогу у родника. И только собрались пройти к источнику, как тут за водой подъезжает машина и из нее выходит священник! Встретить в горах священника удается не часто. Ну я, конечно, обрадовался, взял благословение и сходил на родник. Когда вернулся, то Леха и говорит:

— Ко мне только что подходил невесть откуда взявшийся сомнительный проповедник. Он видимо тоже подъехал за водой, и, увидев меня, пытался всучить мне свою литературу. Причем как бы уже дал, но из рук ее не выпускал: мол, не отдаст, пока я его не дослушаю. Ну я и послал его культурным образом...

— Видишь, — смеюсь, — только стоило мне взять благословение, как тут же к тебе всякий еретик липнет!

И все это происходит не где-то в оживленном центре, а в горах, в достаточно безлюдном районе!

Идем дальше. Дорога идет прямо к морю. Вокруг — сопки, виноградники, жара. Нам нужно бы повернуть вправо, на 90 градусов, и подниматься через сопки на плато, но вдоль обочины нет ни одного поворота, нет дорог. Да и вести им некуда: там, за сопками, нависает синей стеной карниз Караби. Поняв, что дальше идти нельзя, мы плюнули, перелезли через изгородь виноградника, пересекли его, и пошли по прямой, по бездорожью. Вскоре мы вышли на пересохшую «каменную» реку между двух крутых, раскаленных от солнца, склонов. Дорог нет, вокруг на километры — ни души, ни сел. Пусты даже консервные банки-сторожки виноградников. Лишь кузнечики без умолку трещат своим сухим знойным звоном. Идем по этой балке, — жара. Хорошо хоть в середке течет слабенький ручей, впрочем, обильно украшенный коровьими лепешками. Но хотя бы глаз радует.

Проходим с полкилометра и вдруг видим: с небольшими рюкзачками, одетые вполне по-городскому, медленно идут тем же путем в никуда три женщины! Мы догнали их, разговорились. Оказалось, что они — геологи, работающие в Киевском геологическом музее, и забрались сюда в поисках каких-то стратотипов. Эти замечательные женщины дали нам ксерокопию карты — как раз нужный участок, причем даже с GPS-пометкой нашего местонахождения. Мы некоторое время шли вместе, а потом они попрощались с нами и повернули назад.

Как же они нам помогли! В художественном романе подобное было бы нелепо и надуманно: потеряв карту, найти в безлюдной горной балке людей, которые ею поделятся! Но наша удивительная жизнь щедро подбрасывает такие вот нелепые чудеса.

И — да, теперь в Киевском геологическом музее лежит камень, отколотый лично мной.

Юрий, г. Москва

Сегодня я совершил хорошую прогулку. Сначала подъем был довольно скучный — едва заметной тропинкой по известковым осыпям, среди редкого низкого соснового леса; правда, были утешительные события — почти из-под ног выпрыгнул заяц, встречались кусты барбариса, отцветающего шиповника. Я шел потихоньку, читал утреню и часы про себя, присаживался. Поднимался часа два, пока добрался до перевала: сразу все изменилось. Слева — маленькая деревушка вокруг церкви, справа — прекрасные луга, а прямо, за перевалом — безмерный вид на горы, полосами и пятнами покрытые снегом. Кругом совсем близко — разорванные, зубчатые скалы. Ниже — зеленые склоны, лес, а главное, над всем этим — необыкновенный снеговой воздух и абсолютная тишина. Только снизу доносился шум речки, да где-то под камнем булькал невидимый ключ. Я долго сидел, наслаждаясь тишиной, горами, запахами. Рядом со мной цвели бессмертники, но такие, каких я не видал раньше — голубые с темно-фиолетовой серединкой. Внизу цветов совсем не было, а здесь на высоте — такое изобилие, как будто они рождаются не из земли, а из воздуха и солнца.

И я подумал — вот чем горы хороши — в них, как в общении с мудрым человеком, впитываешь в себя свежесть, ясность, спокойствие — качества, происходящие от высоты...

Священник Александр Ельчанинов (1881—1934). Из дневников

Почему Белое море — белое?

Есть простой способ больше узнать о жизни, и о Боге, о себе: увидеть горы, южное звездное небо или северное море. И именно северное. Без чурчхелы, без групп в полосатых купальниках — спокойное, холодное и суровое.

Я его впервые увидела, это море, в походе, и оно было Белое. К вечеру стало ясно, почему так: в пасмурную погоду, ближе к закату или на рассвете, небо и море делаются одного цвета, линия горизонта «тонет» в море, и различить, где кончается вода и начинается небо — совершенно не представляется возможным! Всё — белое, ровное, остывшее молоко.

Но дело совсем не в «молочной продукции». Дело в чувстве беспредельности: смотришь на этот необъятный, спокойный простор… В ушах звенит тишина, и все вертится-вертится в голове непривычный вопрос: «Как? Такая мощь, такая ширь — и все это для нас?! Маленьких человеков!» В городе, где почти все — руко-творно, не чувствуешь, что все — сотворено.

Вообще Русский Север поражает. После того похода сразу несколько человек из нашей группы — не важно, воцерковленных и совсем не церковных — говорили одно и то же: «Было чувство, что Бог очень близко».

Действительно, постоянное чувство, что тебя Кто-то ведет. Что не от нас все зависит! От Кого-то, Кто больше нас. А мы свободны Ему довериться или ставить какие-то нелепые условия. Ощущение свободы — оно тоже с Белого моря. Молитвослов почему-то показался тогда ее антиподом — и на время был заброшен на дно рюкзака. Хотелось не читать, а — говорить Богу, глядя в это беспредельное белое молоко. Или молчать.

Вернувшись, сразу уехала в Псково-Печерский монастырь — было Успение. Длинные службы, молитвы — а у меня протест: хочется просто стоять перед Крестом, молча, чувствовать тайну, перед которой язык умолкает. Старый иеромонах выслушал спутанный поток этих мыслей и сказал: «Иди к Чаше и скажи все Ему — просто, как есть». Видимо, надо было обновить в себе чувство, что ты свободен сказать Творцу, что легло на сердце, свободен просто стоять перед Ним. Ведь и вера может перейти в разряд привычки — жизнь стремится к статус-кво. А в путешествии — вдруг стряхиваешь наносное и — нащупываешь самую суть вещей…

С тех пор каждые несколько месяцев тянет в дорогу — в глушь, лес, в горы, по нашей стране. Туда, где остро чувствуешь братство людей, свободу творения и щедрость Творца.

Лера, г. Москва

Фома сказал Ему: Господи! не знаем, куда идешь; и как можем знать путь?

Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь.

Евангелие от Иоанна 14:5-6