Журнальный клуб Интелрос » Фома » №7, 2016
Совесть — древнегреч. ἡ συνείδησις (syneidēsis) от глагола σύνοιδα — «сознавать», «знать вместе с кем-либо».
Помните, как в знаменитом фильме «Место встречи изменить нельзя» струсивший в решающий момент во время засады на Фокса милиционер Петюня (полностью его в фильме звали Петр Соловьев), пытаясь оправдаться, кричит Жеглову:
– Ты не имеешь права! Я потерял сознание!
А герой Владимира Высоцкого, покачав головой, отвечает ему, словно отрезав раз и навсегда:
– Ты не сознание, ты совесть потерял!
Афористическая правота Жеглова в данном случае подтверждается тем, что в древнегреческом языке сознание и совесть обозначало одно слово – ἡ συνείδησις (syneidēsis). Образовано оно от глагола σύνοιδα (synoida) – «сознавать», «знать вместе с кем-либо». Кстати, и в латинском языке слово «совесть» – conscientia – дословно тоже значит со-знание. Да ведь и в русском языке совесть – это со-ведение. Так что потерять сознание и потерять совесть – это в каком-то смысле действительно одно и то же.
Слово «совесть», ἡ συνείδησις не раз используется в Новом Завете. Например, когда Христос в Евангелии от Иоанна останавливает побиение женщины камнями, Он говорит, что «кто из вас без греха, первый брось в нее камень». Услышав эти слова, люди стали уходить,обличаемые совестью (Ин. 8:7–9). То есть, они ушли, обличаемые со-знанием, внутренним знанием собственной греховности.
Но ведь так бывает далеко не всегда. Раз совесть – это некое внутреннее знание, голос этого знания, то и его можно приглушить, обмануть, усыпить, и какое-то время просто не обращать на него внимания. Одна только совесть сама по себе, ее голос, вовсе не является самодостаточным нравственным критерием оценки тех или иных поступков. Совесть – это некий естественный закон, вложенный в человека Богом, но и как все естественное, он тоже, увы, подвержен порче, искажениям, коррупции (кстати, corruptio по латыни и есть порча).
Человек, у которого слишком сильны страсти, всегда пытается так или иначе коррумпировать свою совесть, так или иначе с нею «договориться». Так и милиционер Петюня в «Место встречи» при упоминании о совести, которое, видимо, больно его ужалило, в ответ еще больше ушел в «несознанку», и с еще большей страстью себя оправдывая, заговорил про своих детей, которых некому будет кормить, если он погибнет, исполняя свой долг.
Материал по теме
Сценарий фильма Говорухина вкупе с блестящей режиссурой позволяют задрапировать тот факт, что Жеглов далеко не положительный персонаж. И что он как милицейский оперативник (именно в силу своей криминальной морали) вчистую проиграл новичку, фронтовому разведчику Шарапову.
Поэтому опасно человека оставлять только один на один с собой, наедине со своей совестью. Совести нужны соответствующие условия, чтобы ее голос звучал ясно и незамутнённо, чтобы человек мог его всегда отчетливо слышать. Как говорил святитель Игнатий Брянчанинов в «Аскетических опытах,«учение Христово, запечатленное святым крещением, исцеляет совесть от лукавства, которым заразил ее грех (Евр.10:22). Возвращенное нам, правильное действие совести, поддерживается, возвышается последованием учению Христову… Потемняют, притупляют, заглушают, усыпляют совесть – произвольные согрешения. Всякий грех, не очищенный покаянием, оставляет вредное впечатление на совести. Постоянная и произвольная греховная жизнь как бы умерщвляет ее. Умертвить совесть – невозможно. Она будет сопровождать человека до страшного суда Христова: там обличит ослушника своего…».
Действительно, если совесть «не упражнять» покаянием, она притупляется, человек может рано или поздно впасть в нравственную дрему. Совесть заражается лукавством, и человек легко коррумпируется, убеждая себя, что, например, данный проступок или мысль не так уж и страшна.
Материал по теме
Между прочим, до сих пор остается открытым вопрос, что именно сжег Гоголь перед смеpтью. Догадки современников и позднейших биографов разноречивы. Мы даже не знаем, закончил ли Гоголь второй том. В воспоминаниях современников, слушавших в чтении Гоголя второй том, речь идет почти исключительно о начальных главах, то есть о тех, которые мы знаем по сохранившимся черновикам
И, тем не менее, «умертвить совесть – невозможно». Она все равно скажет свое слово, как не заглушай ее голос, как не пытайся ее коррумпировать, купить. Очень интересно, что отцы Церкви тем соперником из Евангелия от Матфея, с которым надо мириться как можно скорее, называли именно совесть:
«Мирись с соперником твоим скорее, пока ты еще на пути с ним, чтобы соперник не отдал тебя судье, а судья не отдал бы тебя слуге, и не ввергли бы тебя в темницу; истинно говорю тебе: ты не выйдешь оттуда, пока не отдашь до последнего кодранта» (Мф. 5:25-26). Совесть называют соперником, потому что она сопротивляется нашим злым поступкам и мыслям, напоминает о том, что мы должны делать, но не делаем.
И очень может быть, что «там», за гробом, когда земные заботы и обольщения уйдут навсегда и голос совести впервые зазвучит до предела отчетливо и ясно, человек впервые по-настоящему ужаснется тому, что он, оказывается, наделал на Земле, пока был живой. И ему (нам) уже не поможет прежняя коррумпированная, подкупленная лукавая совесть, ибо заговорит совесть совсем другая, настоящая. Кстати, именно об этих двух видах совести – фальшивой и настоящей, говорил Николай Гоголь, объясняя смысл концовки своей пьесы «Ревизор»: «Что ни говори, но страшен тот ревизор, который ждет нас у дверей гроба. Будто не знаете, кто этот ревизор? Что прикидываться? Ревизор этот — наша проснувшаяся совесть, которая заставит нас вдруг и разом взглянуть во все глаза на самих себя. Перед этим ревизором ничто не укроется, потому что по именному высшему повеленью он послан и возвестится о нем тогда, когда уже и шагу нельзя будет сделать назад. Вдруг откроется перед тобою, в тебе же, такое страшилище, что от ужаса подымется волос. Лучше ж сделать ревизовку всему, что ни есть в нас, в начале жизни, а не в конце ее. На место пустых разглагольствований о себе и похвальбы собой, да побывать теперь же в безобразном душевном нашем городе, который в несколько раз хуже всякого другого города,— в котором бесчинствуют наши страсти, как безобразные чиновники, воруя казну собственной души нашей! В начале жизни взять ревизора и с ним об руку переглядеть всё, что ни есть в нас, настоящего ревизора, не подложного, не Хлестакова! Хлестаков — щелкопер, Хлестаков — ветреная светская совесть, продажная обманчивая совесть, Хлестакова подкупят как раз наши же, обитающие в душе нашей страсти… Лицемеры — наши страсти, говорю вам, лицемеры, потому что сам имел с ними дело. Нет, с ветреной светской совестью ничего не разглядишь в себе: и ее самую они надуют, и она надует их, как Хлестаков чиновников, и потом пропадет сама, так что и следа ее не найдешь… Не с Хлестаковым, но с настоящим ревизором оглянем себя! Клянусь, душевный город наш стоит того, чтобы подумать о нем, как думает добрый государь о своем государстве».
