«Нет другого Будды, кроме Будды буддистов» — когда я преподавал историю религии, эта мысль известного буддолога С. Ф. Ольденбурга представлялась мне очень верной и справедливой. Действительно, любую религиозную традицию можно понять только изнутри, стороннему наблюдателю никогда и никак не под силу постичь сущность религозной веры. Конечно, можно придумать и какого-то «своего» Будду, писать о нем научные или, скорее, псевдонаучные труды, критиковать, анализировать… Только все это будет уже не о буддизме, а о собственных представлениях автора об этом вероучении.

Поэтому когда я познакомился с тезисом В. И. Гараджи о том, что подлинно научное изучение религии непременно должно основываться на так называемом «методологическом атеизме», он мне показался весьма спорным. Насколько я понял, мысль Гараджи такова: человек, изучающий какую-либо религию, вне зависимости от своего к ней отношения, всегда должен исходить из того, что Бога как бы не существует. Тогда, мол, он будет объективным исследователем. Но разве в таком случае не может возникнуть «запрет на профессию» для человека верующего, потому что хотя данную религию истинной он может не признавать, но в существовании Бога не сомневается? И можно себе представить (точнее, нельзя, но это уже игра словами), что означает для верующего отказаться от своей веры в «методологических» целях. Даже если отстраниться от нравственного аспекта такой операции, понятно, что такой исследователь будет не идентичен себе самому; он станет конструктом, исследующим конструкт, и чрезвычайно сомнительным будет прежде всего отношение всего этого построения к роду человеческому.

Не согласился я с этим еще и потому, что не вижу здесь никакой объективности, но, напротив, вижу некий априорно принимаемый отказ в праве на существование основному содержанию того, что ты собираешься изучать. То есть получается, что при подобном подходе мы исходим из того, что предмета веры не существует. И начинаем эту веру исследовать, уже заведомо предполагая ее несостоятельность, вне зависимости от результатов нашего исследования. Но тогда любой результат очень легко может быть превращен в идеологически обусловленный фантом, ничего общего не имеющий с реальностью. Примерно таким образом «исследовали» христианство в Римской империи, когда утверждали, будто во время Евхаристии христиане едят младенцев, причем предварительно посыпают их мукой, чтобы нож не скользил при акте убийства.

И вот тут-то мы и решили обсудить на семинаре в Синодальном информационном отделе эту проблему методологического атеизма, и я обзвонил тех религиоведов, которых знал. Хотелось собрать людей с разными позициями и даже представителей разных школ, потому что говорим же мы, например, о московской школе религиоведения или о петербургской. И, к моей радости, они откликнулись, согласились собраться. Правда, не все сказали, что находят особый резон в том, чтобы обсуждать именно эту тему, поэтому мы решили поговорить «просто» о научных основаниях религиоведения. В скобках замечу, что — к моему удивлению и радости — пришли не только те, кого приглашали, но и узнавшие и пожелавшие принять участие не из числа приглашенных.

На самом семинаре выяснилось: некоторые из его участников полагают, что методологический атеизм следует понимать вовсе не так и вообще это, быть может, не очень удачный термин. Поэтому говорили уже не о методологическом атеизме, а о принципе исключения трансцендентного. При этом, на мой взгляд, прозвучали как минимум две трактовки этого принципа, сторонники которых стали дискутировать о том, является ли он идеологией или научной прадигмой. Одна из выступавших сказала, что это ни то и ни другое, а просто метод, который заключается в том, что исследователь не выносит суждения о существовании или несуществовании предмета веры.

Мне представляется, что в принципе это вполне приемлемый метод, потому что любые оценочные суждения в науке должны выноситься с сугубой осторожностью и не в «бытовых» (хороший — плохой, нравится — не нравится, принимаю — не принимаю), а в собственно научных терминах. Наука находится в когнитивном поле, ее задача — описать какие-то характеристики явления, обосновав степень их существенности, а не выносить оценочное суждение.

Более того, при таком понимании просматривается определенная симметрия науки и религии: можно сказать, что наука апофатически относится к проблеме бытия Божия, точно так же, как религия, в которой это бытие однозначно принимается, апофатически описывает свойства Бога.

И здесь у меня возник следующий вопрос: а почему подобный безоценочный взгляд на исследование религий решили назвать «методологическим атеизмом»? Ведь само употребление термина «атеизм» уже подразумевает некую оценку.

И уж если речь идет о такой специфической дисциплине, как религиоведение, тогда вполне логично было бы, наоборот, говорить о методологическом теизме. То есть нельзя исключать самоидентичность религии из рассказа о ней; напротив, на ней и надо строить этот рассказ (вспомним Ольденбурга). Точка зрения, которой, кстати сказать, и придерживались некоторые участники нашей встречи.

Собственно, об этом же говорил профессор А. Б. Зубов — о том, что нужно любить предмет, который ты исследуешь, о котором рассказываешь, и только тогда тебе удастся хорошо об этом рассказать, так, чтобы люди тебя услышали и поняли. Еще он говорил, что для преподавателя религиоведения есть простой и очевидный критерий: будучи верующим человеком, ты должен уметь рассказывать о другой религии так, чтобы твой рассказ нормально воспринимали ее приверженцы, которые сидят в аудитории. Надо сказать, из тех учебников на русском языке, которые мне известны, самым удачным, на мой взгляд, является двухтомник «Религии мира» — энциклопедия для детей, главы которой, насколько я помню, как раз писали представители каждой из религий, о которых там шла речь. И ключевым моментом во всем этом большом общем разговоре, как мне кажется, оказалась очевидная для всех мысль о том, что не нужно идеологически нагружать религиоведение ни с одной, ни с другой стороны.

Однако один очень важный вопрос, о котором я писал выше и который был поставлен в начале семинара одним из его участников, остался открытым: может ли в принципе человек, имеющий определенное мировоззрение, выступая как ученый, полностью исключить это мировоззрение из своих рассуждений? Кто-то скажет, что, конечно, он не только может, но даже обязан это сделать. В этом суть науки. Но как справедливо отметили на нашем семинаре, религиоведение, как и любая другая гуманитарная наука, строится не на эксперименте, а на дискурсе. (Ну, например, какие могут быть эксперименты в истории?) И насколько в принципе возможно полностью исключить из этого дискурса мировоззрение исследователя — вопрос открытый. А в философском поле он вообще решается отрицательно: невозможно. Какая же философия без мировоззренческих оснований? А ведь тоже наука.

Поэтому разговор сводится не к сути научного метода (который в обоих случаях остается одним и тем же), а к личному отношению исследователя к изучаемой религии. Но это уже — совсем другая тема.