Был 1991 год. Всего год до моего крещения и воцерковления. В то время я постоянно недоумевал по поводу библейских и евангельских противоречий, «странных» обычаев Церкви и трудных фактов церковной истории. Я мог бы засыпать этими вопросами православных. С одной оговоркой: вопросы мои были риторическими, я считал, что и так знаю на них ответ.

Более того, именно тогда расходилась по кружкам моих тогдашних единомышленников  моя статья о Толстом, вышедшая в анархо-синдикалистском журнале «Община». Мне нравилось, как Лев Николаевич обличал церковников и как он толковал Евангелие, вычеркивая оттуда все «нелепицы» о Божестве и чудесах Иисуса Христа. Я считал себя толстовцем, умилялся морально-этической стороной Нагорной проповеди, считая ее крайне важной для интеллигентного человека, и прямо-таки ощущал, что становлюсь всё духовнее, моральнее и, следовательно, совершеннее.
Уверен, я тут не был оригинален. Ведь очень многие люди хотят быть хорошими. И не просто хорошими, а безгрешными, идеальными в нравственном отношении людьми. И я хотел. И искал примеры для подражания. И нет ничего странного, что одним из них был для меня Толстой.

Вот только Лев Николаевич как человек честный и критично к себе настроенный не имел того самолюбования, которое было у меня. Я же искренне верил, что у меня получается становиться все лучше, а значит у меня появляется право судить. И я смело обвинял Церковь за ее идеи греха и покаяния, засыпал ее своими хлесткими вопросами.

Но постепенно я замечал, как во мне накапливаются совершенно иные вопросы, обращенные уже к себе и своей «вере». Почему мне по мере знакомства с историей социальных движений и революций всё более наивной представляется идея о том, что «освободившись от эксплуататоров и отбросив поповский дурман», сравняв с землей церкви и тюрьмы, мы достигнем идеальных отношений между людьми и станем действительно свободны и счастливы? Как можно (ведь я историк!) признать евангельские вычеркивания и подчеркивания Толстого хорошим способом узнать истину: ведь если исторически Христос считал Себя Спасителем и Богом, то Евангелие Толстого превращает Его в обманщика, который обещал людям Истину и Спасение, а оставил одни лишь рассуждения о морали. Особенно обострились эти вопросы после прочтения «Сына Человеческого» отца Александра Меня.

Я общался с людьми — и начинал понимать, что они не считают меня хорошим. Я пытался доказать им обратное, делать им «добро» (как я его понимал) — и чувствовал, что они начинают либо ненавидеть меня, либо вежливо льстить. И всё больше я убеждался, что проблема не в их «несовершенстве», а в том, что я — по-прежнему не хороший человек.

Совесть не обманешь. И дальше надо либо признать, что нельзя (а значит и не нужно) пытаться измениться к лучшему, либо нужно почувствовать вдруг (не понять умом, а внезапно прочувствовать всем сердцем!), что меняться необходимо — просто без Бога, своей гордостью и саморисовкой тут ничего не добьешься.

Это момент, когда перестаешь считать себя ангелом и на грани отчаяния крестишь лоб, как некоторые атеисты крестятся перед боем. Нелогично, конечно, но только после этого обнаруживаешь, что ты все-таки жив, и что ты готов меняться. Меняться с Его помощью, которую ощущаешь, неизвестно как и откуда.

Иррационально. Но и само желание идеала в себе, добра, любви — разве оно так уж рационально, если задуматься?.. Я вдруг понял, что молюсь, что ощущаю присутствие Бога рядом. Бога, Который не просто поучает и смотрит на меня сверху, но плачет вместе со мною, потому что знает цену человеческому страданию и смертному страху. Ведь Он Сам стал Человеком и пережил даже смерть.
В этот момент у меня отпали (на время) все вопросы к Церкви, кроме самых простых и «детских»: что приносить с собой на крестины, как подойти к священнику за благословением, когда самый важный момент Богослужения. А вся моя прежняя жизнь настолько оказалась далека от меня, что я — на самом деле! — забыл не только свои грозные вопросы Церкви, но даже ту самую статью о Толстом. И когда года три назад она «всплыла» в Интернете, это было для меня полной неожиданностью. Я читал — и не понимал, как мог написать такое.

С тех пор прошло время, и за годы воцерковления многие вопросы, связанные и с Писанием, и с жизнью Церкви, вновь у меня появились. Но теперь это было настолько внутренней потребностью, что поиском ответов я большей частью занимался сам, открыв для себя массу серьезной православной литературы и публикаций по всем направлениям — от библейской археологии до богословия. Там есть масса информации. К священникам же я обращался лишь за советами, связанными с собственной жизнью, которая никогда не бывает у христианина гладкой и беспроблемной.

Что для меня Толстой сегодня? Знаю, что часто человек выходит на новый уровень через отрицание предыдущего, но здесь не тот случай. Мне как-то даже странно противопоставлять учение Евангелия и учение Льва Николаевича. Скорее всего, Толстой для меня — важная ступень на лестнице, восходящей к единственной Истине. Кто-то обходит ее, кто-то перепрыгивает, но для меня лично она оказалась жизненно необходима. Без нее я бы, наверное, не смог шагнуть дальше. Но остановиться на ней я тоже не смог…


Фото Владимира Ештокина