Журнальный клуб Интелрос » Гендерные исследования » №23, 2018
В постсоветском языке, как в ситуации войны, риторика свободы и риторика власти совпадают в том, что очерчивают вокруг своих носителей онтологическую границу, за которой оппоненты (например, люди, поддерживающие войну, не заинтересованные в проекте освобождения или подозреваемые в такой незаинтересованности) оказываются носителями «злой сущности» или дурной/испорченной природы. Вот почему, как я думаю, в постсоветских дискуссиях мы встречаем бесчисленные эссенциалистские описания, являющиеся конвенцией, общей или частной (для какой-нибудь группы), отсылки к сущности, природе и даже к генетике. Этот язык с его эссенциализмом восходит, по всей видимости, ещё к советскому, сложившемуся в 30-е гг. 20 века, специфическому “сталинскому” языку социального исключения, и его можно рассматривать в более широком контескте языков социального исключения как таковых. Как на очень ёмкий и выразительный пример таких описаний, встречающихся уже в риторике свободы движения к капитализму, можно указать на выражение «вертухаево семя», принадлежащее культовому певцу свободы 70-х гг. Галичу.