Дана Пинчевская

 

 

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА

 

 

ЭМИГРАНТ НАКАНУНЕ ОТЪЕЗДА

 

I

 

Накануне отъезда бредешь по заглавной улице города.

Мелочь бренчит в пустых карманах, как колокольчики прокаженного,

как сердце, подвешенное на голодный желудок за тонкую нитку влюбленности.

Знаешь, все твои взлеты, падения, перепады, припадки, ненависть

к этой стране, в которой ты можешь быть кем угодно, кроме себя, –

все это, возможно, когда-нибудь приобретет дополнительный смысл:

высокий, как голос лучшего певчего; уместный, как поступившее вовремя СМС;

ясный, как глаза человека, которого ты любишь, накануне последнего прощания.

Возможно, со временем это одухотворит твои дни, твои вечера, твою сущность.

Но пока, к сожалению, все лучшее относится к области вероятных предположений,

действительность же такова, что о ней лучше не говорить с друзьями,

каковых у тебя, впрочем, не осталось; не писать писем, поскольку твои конверты

таинственным образом никогда не покидают стен почтовых отделений;

не произносить мысленно, глядя в глаза прохожим,

чтобы то, что ты думаешь по этому поводу,

не стало причиной внеочередного инфаркта кого-нибудь из безобидных мещан,

читающих утренние и вечерние газеты в твердой уверенности в том,

что правительство, несомненно, заботится о том, чтоб в стране был порядок,

и верщих газетам больше, чем декалогу.

Тебе здесь нечего делать; осталось только

собрать чемодан и проверить, цело ли последнее капиталовложение,

хрупкий прямоугольник билета на поезд

за пределы страны, с которой вы друг другу, как в том анекдоте, к сожалению,

не пригодились.

 

 

II

 

разбрасывая где градусники, где – шерстяной платок,

не успеваешь подумать, открывая по-птичьи рот,

раскрывая не душу, но что осталось, – поскольку пришла гроза.

Как тут не прошептать, – а впрочем, это уже нельзя,

то есть не получается, – Г-споди, этот приморский порт,

где я застрял несколько лет назад, где я вчера промок,

 

он осточертел мне, Г-споди, хуже войны, и сны

в этом порту омерзительнее голода, даже чем нищеты

миазмы, страшнее смерти, гаже портовых див.

Он надоел мне, Г-споди, кто бы ни говорил, как он красив,

как бы мне ни обещал нужный корабль Ты,

я не могу, я болен, я сильно устал, – пусти.

 

Ты быстро идешь на рынок, где распродаешь, что знал,

чтобы купить билет, и, документ достав,

предъявить на таможне, – вот вам, – откройте дверь.

Потому что в противном случае я теперь буду зверь

и к чертовой матери разнесу доски ваших застав,

чтоб хоть в тюрьме, хоть вплавь вновь пересечь канал

 

и оказаться там, где все иначе, там, где теплее, где

сны мои пузырьками в море сойдут по воде,

там, где пройдет лихорадка и обвинения в

саботаже и контрабанде, в которых я не водил,

в которые не играл, которые на замок

запирают дверь и говорят, – Родина – это такой мирок,

где ты как бы один, но тебе все равно хорошо

все равно от чего, жив ты или уже не совсем,

или почти ушел.

 

 

III

 

смена любого произвольно взятого политического строя

вначале касается прежде всего метафор:

легитимны сравнения, объясняющие всем и каждому, что такое

этот новый строй; каким должны быть его лидер, его аматор;

 

на какие фигуры следовало бы равняться, к чему стремиться.

Листая все написанное до сих пор, аккуратно

подчеркни все, что не связано с новым сводом законов: листья,

косые лучи вечернего света, свободу, и верни обратно

 

в небытие, – потому что теперь и здесь все это никому не нужно.

То же, что нужно, хочешь не хочешь, прочитаешь в передовицах,

увидишь в выражениях лиц прохожих, чья легкость натужна,

 

как проповедь христианской истины в дембельских кулуарах,

где правда хранится в еще не разрезанных пыльных старых страницах,

равных твоей способности идти, не отрывая взгляда от поверхности тротуара.

 

 

СЕНТИМЕНТАЛЬНАЯ ПРОГУЛКА, ОКТЯБРЬ

 

Все, на что тебе хватит прогулки в запущенном парке, –

ощущение брошенных в воду и смытых течением

впечатлений случайных и скользких, холодных и жарких,

вскользь подхваченных где-то чужих устоявшихся мнений.

Все, чего тебе больше не нужно искать, ни бояться, –

маски странных животных, привитых к фонтанам скульптурным,

к фонарям на аллеях, к фасадам дворцов и палаццо,

к самым красочным снам древних улочек многофигурных, –

все записано в книгу сетей неглубоких каналов,

крошек, брошенных рыбам под сломанным солнечным светом,

в этом городе пыльном и маленьком, желтом, усталом

и счастливом, как тот, кто смолчит и не скажет об этом.

 

 

НАБРОСОК-ПОРТРЕТ

 

тут, на обрывках времени, на листочках,

на небольших закладках в просторных книжках,

ловишь и отпускаешь большие строчки,

строчки о том, как тебе тут, в кавычках,

 

где, отвернувшись, видишь кораблик синий,

видишь кораблик белый, большую пристань,

ангела в снежном городе, — обессилев,

тот засыпает, тихий и неказистый;

 

тут, где на белых львах нарисован ветер,

россыпи слов, их многоточий, точек,

все, что ты мог не говорить о лете,

что не сказал после бессонной ночи

 

 

ПРИСТАНЬ

 

От невыносимого

кружатся головы

самых высоких деревьев

кроны

реагируют на жару

так

как ты на лишнее воспоминание

или странную новость

 

резко отворачиваясь

до полуобморочного

по направлению ветра

ты там внизу

принимаешь

брошенные метафоры

бронзу списанных листьев

коробки темных семян

памяти

 

думая

головокружение

находится в эпицентре

поэзии

этого города

в мареве его солнца

откуда прекрасно видна

пристань

имени Одиссея

 

2010-е

 

 

 

Дана Пинчевская – переводчик, поэт, прозаик. Родилась в 1977 году в Киеве. В 2002 году окончила факультет искусствоведения киевской Академии искусств. Стажировалась в Варшавском и Ягеллонском университетах. Автор книги прозы «На окраинах присутствия» (2007), а также искусствоведческой монографии, посвященной творчеству еврейских художников восточной Галиции 1900–1939 гг. С 2014 года пишет преимущественно на украинском. Живет в Киеве.