ПРИСТУП

Сначала шрифт пойдет курсивами,
а после сердце занырнет,
туда, где лыжники красивые
с ботинок отбивают лед.
И так румяно им и льдисто им,
и так морозно мне дышать,
что вспомню тени волокнистые
на Черноморской, 45.
Шелковицей давлюсь ли, смехом ли,
машинки ль собираю в ряд.
А лыжники твердят: «Поехали!»,
голубоглазо так твердят.
Увижу очередь с авоськами,
водой из «вальтера» пальну.
Где детский парк «Ласкаво Просимо»
и почему нельзя вдохнуть?
Кто в дом принес котенка рыжего?
Кто ел до завтрака халву?
Как близко проскользили лыжами!
Я замерзаю.
Я живу.

* * *
Взрослых не существует, – говорит Николай Алиске.
Алиска кивает, просит сушеных фиников.
Кто, как не дети, в долг дают без расписки,
карамель похищают с блюдечка в поликлинике.
Кто, как не дети, в офис проносят пиво,
верят обрядам, лечат обиду матом.
Николай продолжает:
вырастешь – станешь лживой,
как Гулия Аркадьевна из десятой.
И будешь – ворочаться гулко во чреве спальни.
И будешь – домой возвращаться как можно тише.
Алиска согласна. Ей хочется торт миндальный.
Ей хочется к маме.
Но Коля ее не слышит.

* * *
Над жизнью плачет индивид,
а дом его клюет,
жестяным носиком стучит,
бурчит водопровод.
Куда-куда ты уходил?
Куда-куда пришел?
А человек ревет, дебил,
ему нехорошо.
Прости, он дому говорит,
я шел, куда нельзя.
Я наблюдал метеорит,
выпиливал ферзя.
Я вырубал газетный лес,
я не жалел подошв.
Я добирался, я воскрес,
зачем меня клюешь?
Затем что слаб, затем что впрок,
затем что жизнь легка,
что тишиной изъеден бок
и твой, и пиджака.

* * *
Коснувшись мокрого плеча,
гадал на гуще перекресток.
Добром хотелось отвечать
на слякоть сумерек бесхвостых.

Что прятал осенью под лед,
перебродило, заиграло –
теперь шуршит, скрипит, поет
и раздражает поначалу.

Теперь хоть яблоком хрусти,
хоть вспоминай жильцов нездешних,
побег уже неотвратим,
как неизбежен рост черешни,

как встреча с водкой забулдыг,
как сон любовников усталых…
Побег воды, побег воды
из чашек белого вокзала.

ХВОЯ

Я вот все думаю: сосны ли солнце казнят?
Кровь или краска дрожит на зеленых заборах?
Матушка-хвоя, возьми мое тело назад,
плечи укутай в коричневый шелест и шорох.

Эллином дивным воспрянь над моей пустотой,
слизывай глину с ногтей одичавших пожарищ…
Кем бы ты ни был, деревья придут за тобой.
Что, кроме плоти, ты нежному лесу подаришь?

Бронза и уксус, художники и корабли…
все исчезают, хотя заслужили иное.
Я вот все думаю – долго ли, коротко ли.
Не отвечает медовая матушка-хвоя.