В 1989 ГОДУ Юрген Хабермас заявил, что философия Карла Шмитта вряд ли будет иметь «в англосаксонском мире ту же заразительную силу», какую имели идеи Ницше и Хайдеггера. Опозоренного «серого кардинала» времен укрепления нацистского блока (в ФРГ Шмитт стал, по крайней мере публично, едва ли не табуированной фигурой) отделяла от царящих в англосаксонском мире либеральных порядков и нравов слишком уж глубокая духовная пропасть, которая казалась непреодолимой. Два десятилетия спустя подобные предсказания могут показаться наивными. Более того, обозначенный Хабермасом тренд сменился на противоположный. Хотя влияние Шмитта в немецком публичном дискурсе и научных кругах усиливается, проявляясь все отчетливее, оно все же не свободно от моральных ограничений, препятствующих полному и безоговорочному принятию бывшего протеже Геринга. В то же время посвященная Шмитту англо-американская литература (за исключением нескольких заметных критических выступлений) реабилитировала его почти без оговорок. В ней Шмитта представляют двояко. Либо он оказывается авторитарным и отчасти даже фашистским мыслителем, провозвестником и союзником неоконсервативной революции, подхватившей выдвинутую Шмиттом концепцию чрезвычайного положения и его понятие политического. Либо его идеи интерпретируются как радикальная критика всемирно-исторической ситуации, характеризуемой противолиберальным империализмом, стирающим все геополитические противоречия и различия3. Это двойственное прочтение философии Шмитта позволило взять в клещи кантианский либерально-космополитический мейнстрим.