Выставка «Запретное искусство – 2006» проходила больше года назад. По замыслу устроителей – директора Сахаровского центра Ю. Самодурова и куратора А. Ерофеева, – к настоящему времени, по всей видимости, должен был бы состояться второй этап «мониторинга» общественной терпимости [ Все цитаты приводятся по материалам, размещенным на официальном сайте Музея и общественного центра «Мир, прогресс, права человека» имени Андрея Сахарова ]. Ведь именно так и был представлен проект – как попытка социологического исследования вопроса о том, что и почему подвергается в современной России цензуре. Речь идет не столько о выполнении формальных предписаний и запретов, сколько о следовании некоему «внутреннему голосу», который и подсказывает, что следует выставлять, а что лучше спрятать от греха подальше. Оказывается, так и поступают сейчас многие из ответственных работников музеев. Именно поэтому вопрос о цензуре был проинтерпретирован в терминах самоцензуры. Зрителей выставки приглашали высказаться «о правоте или ошибке цензурных действий в отношении выставленных произведений» (в распоряжение желающих предоставлялся отдельный компьютер).

Конечно, не приходилось рассчитывать на то, что публика проявит необходимую научную бесстрастность. Тем более что показанные в Центре экспонаты уже вызывали контроверзы. Так, работа А. Косолапова «Икона-икра» под давлением православных зрителей была снята со стены Третьяковской галереи, а шелкографию И. Кабакова «Пошел ты…» упорно избегали выставлять. Собственно, принципа отбора Ерофеев никогда и не скрывал: показать те работы, которые оказались в последнее время объектом цензурирования. Действовала же такая цензура по трем основным направлениям: религиозная символика, ненормативная лексика, а также порнография/эротика. Показать то, что другие показать отказались, – акт, конечно, в некотором роде вызывающий. Повторю, что ожидать от зрителей спокойствия и незаинтересованности в этих условиях было просто невозможно. И тем не менее: можно было высказаться. Собственно, публичное обсуждение проблемы и должно было стать в известном смысле кульминационным моментом. Если попытаться дать характеристику этому проекту, то я бы сравнила его с художественной акцией в духе В. Комара и А. Меламида, когда в игру потенциально или реально включенными оказываются опросные службы.

Так вот, вместо того, чтобы вступить во второй этап предполагаемого трехэтапного цикла, Сахаровский центр в лице его директора вновь переживает сумрачные времена. Против Ю.В. Самодурова открыто уголовное дело за «возбуждение ненависти и вражды», а точнее за «унижение достоинства как можно более широкого круга верующих граждан, исповедующих христианскую религию», православие в первую очередь. Похоже, что над всеми иными формами цензурирования в конечном счете возобладала одна – государственно-религиозная цензура. Устроители добились публичной реакции, но только репрессивного порядка, и теперь выставка становится поводом для обсуждения несколько иного круга вопросов. То, что выявляется таким путем, путем юридически оформленной угрозы, есть не что иное, как общественная нетерпимость. Об этом можно кое-что узнать, обратившись к самому обвинительному акту, составленному юристом Е.Е. Коробковым.

Прежде всего, мы узнаем о том, что с самого начала Самодуров Ю.В. и Ерофеев А.В. состояли в сговоре, вынашивая «преступные цели». Таковые сразу же определяются как проведение «общедоступной выставки, четкая концептуальная направленность которой состояла в публичном выражении в наглядно-демонстративной форме унизительного и оскорбительного отношения к христианской религии в целом, а к православному христианству – в особенности…». Это проявилось в принижающем использовании христианских символов. Интересно, что автор документа не только перечисляет наиболее одиозные, с его точки зрения, экспонаты, но и дополняет перечень интерпретацией, напирая на «коллаж» как способ соединения сакрального и профанного, при котором смысл священных символов уничтожается. Такой «искусствоведческий» аргумент является столь же изощренным, сколь и произвольным: коллаж не есть установление знака равенства между разнородными вещами и в первую очередь между православным христианством и «любым медийным продуктом» (например, Микки Маус – Иисус Христос, как это якобы имеет место в исполнении А. Савко). Впрочем, этот упреждающий выпад против защитников-знатоков современного искусства играет скорее второстепенную роль.

Поскольку устроители определены в своих действиях как преступники, то в каждом элементе выставки проглядывает «умысел». Так, умышленным, а потому и откровенно оскорбительным является коллаж в масштабе выставки как таковой – размещение по соседству с экспонатами, содержащими религиозную символику, работ, где употребляются бранные слова. Но это только вторая степень тяжести. Ведь Самодуров и Ерофеев не остановились и на этом. «В продолжение задуманного, добиваясь дальнейшей реализации своих преступных намерений», устроители устанавливают стенку-перегородку, через которую зрителям предлагают смотреть на работы и перед которой, надо думать, посетители не могут устоять. Здесь аргументация становится более туманной, и сознательный вуайеристический прием – приглашение подсмотреть за невидимым и/или запретным – интерпретируется в терминах просмотра «не по причине согласия с позицией авторов экспонатов» и организаторов, а «по причине самой по себе явки в место проведения выставки, то есть основного действия, проявляющего волю зрителя посетить выставку». Завлекли (как водится) и бросили на произвол.

В результате трехступенчатого злодейства – самих по себе отвратительных работ, их продуманной с определенной целью расстановки и, наконец, принудительного способа показа – посетители выставки подвергались «сильнейшему психотравмирующему воздействию чрезмерной силы», угрожающему «целостности личности» и разрушением «сложившейся у них картины мира», что явилось «сильнейшим стрессовым фактором для них, причинило им непереносимые нравственные страдания и стресс, а также чувства униженности их человеческого достоинства». Остается удивляться, как ни один из посетителей не потерял рассудка. В этом месте обвинитель не скупится на повторы, рассчитывая, по-видимому, двукратным и троекратным употреблением одних и тех же слов (именуемым в литературе плеоназмом) добиться большей доказательности. Или заклинательности. Для справки: вход на выставку был не рекомендован детям моложе 16 лет, экспонаты фотографировать не разрешалось, а неудобство просмотра, но и, как выясняется, его неотвратимость усугублялись тем, что приходилось носить с собой стремянку: дырки в стене были проделаны на высоте 180 см от пола. В электронной книге отзывов один из расстроенных посетителей советует куратору изучить основы эргономики…

Много было сказано по поводу самой выставки и реакций на нее. И даже как-то неловко в очередной раз повторять, что живем мы (номинально) в светском государстве или что значение культового объекта меняется за пределами пространства культа. Столь же очевидным, на мой взгляд, является и то, что мишенью так называемых коллажей становится православие в качестве идеологии, которая все больше сращивается с государством. Недавно на кандидатском экзамене в одном из академических институтов, где я работаю, мне довелось услышать экспертное суждение о том, что христианство в современной России выполняет идеологическую функцию, поставляя ценности и заполняя ими вакуум, образовавшийся при смене власти. Член комиссии произнес это уверенно и с одобрением. Иными словами, в такой роли православия уже никто не сомневается, включая тех, кто – по долгу службы хотя бы – должен сохранять непредубежденность и трезвость взгляда. В какой момент, однако, эти ценности, одобренные государством и пришедшие на смену коммунистическим, превратились в орудие давления и даже насильственных актов в руках нового молчаливого большинства? (Вспомним погром, устроенный оскорбленными в чувствах христианами на территории все того же Сахаровского центра.) И еще одно обстоятельство, которое вызывает крайнюю тревогу. Правоохранительные органы обеспокоены левым экстремизмом, свидетельством чему – преследование хулиганствующих лимоновцев вплоть до присуждения им тюремных сроков. (Поражает строгость наказания за поджог хоть и великолепного, но все же неодушевленного занавеса Большого театра.) Между тем расследования случаев вопиющего насилия скинхедов, калечащих и убивающих людей, заканчиваются, как правило, безрезультатно. Хуже того, этим людям выносят оправдательные приговоры. Разве в условиях такого «социального коллажа» разговоры о том, что картины художников подстрекают к ненависти и вражде, не являются чистейшей демагогией?

И наконец, о самих запрещенных работах, выставленных в Сахаровском центре. Смею сказать, что в художественном отношении они отнюдь не равноценны. Так, плакаты группы «ПГ», которые в описании выглядят предельно остро (в них критикуется дедовщина, милицейская коррупция, а также два внешних образа России – проституция и недальновидная экономическая ставка на нефть), при ближайшем рассмотрении оказываются чем-то вроде наспех сделанного шаржа или первой попытки освоить «фотошоп». С другой стороны, работа Ильи Кабакова, несущая в себе «особо циничное и изощренное деструктивное воздействие на сознание и подсознание зрителей» за счет совмещения образов детства (елочек, грибочков, домика, березок) и «грязной, нецензурной, крайне оскорбительной брани», как раз и обнаруживает «грязный ум» зрителя/читателя тем, что дразнит полусокрытостью своей фоновой надписи, которую нужно суметь прочитать. «Реклама Макдональдса» в исполнении Александра Косолапова, вызвавшая бурную реакцию и заклейменная в обвинительном документе сразу по нескольким статьям (кощунство над таинством; отождествление тела Христа с продуктом сети общепита; приравнивание бога к человеку, а евангельского текста к рекламному), показывает, по-моему, только одно: как религия (а вернее, знаки таковой) становится таким же элементом массовой культуры, как и исходная продукция последней. Не случайно А. Косолапов воспроизводит «божественный лик» в сладковатой эстетике китча.

Я не буду обсуждать статус ненормативной лексики, в частности в русской культуре. Впрочем, если литература де-факто отвоевала себе право на использование этой речи, то в изобразительных и пластических искусствах дело обстоит совсем иначе. Думаю, что это могло бы стать предметом самостоятельного обсуждения, как того и хотел Юрий Самодуров, кстати говоря, прекрасно отдававший себе отчет в том, что его показ – отнюдь не регулярная и тем более не взыскующая эстетических оценок выставка. Он хотел лишь прозондировать социальный контекст, и так оно и получилось. Оказалось, что наше общество, усвоившее новые ориентиры, осознавшее свои «традиционные культурные ценности» уже в качестве «русского народа» (продолжаем читать обвинение), не только не стало более гуманным, но, напротив, аккумулировало небывалый потенциал нетерпимости и агрессивности. Художников, считают их православные критики, надо лечить (да и вообще «Врагам Православия – не место на земле!»), а устроителей – отлучить от профессиональной деятельности. Трудно поверить, что такое раздается из уст православных христиан...

Думаю, что Ю. Самодуров и А. Ерофеев «возбуждали» лишь одно – потребность в самостоятельном критическом высказывании. В том числе направленном и против них самих. Но какие бы претензии мы ни предъявляли к устроителям выставки «Запретное искусство – 2006», несомненно, кажется, одно: желание привлечь к суду – не распустившийся цветок правового сознания, но грозное эхо преследований, о которых нам, «традиционным русским», до сих пор не разобравшимся со своим недавним прошлым, не стоило бы столь поспешно забывать.