Публикуется фрагмент из книги.

В хате новый смотрящий – Евгений А.

Прежнего, Сашу Доктора, вызвали «с вещами» и перевели в другую камеру. Как водится, без объяснения причин. Кажется, у него не сложились отношения ни с администрацией СИЗО (мало поставлял информации?), ни с представителями «блаткомитета» изолятора (не в должных объемах перегонял в «котловую» хату чай, сигареты и прочее «насущное»?). Скорее всего, угодив в эту «вилку» (с одной стороны – жесткая официальная «мусорская» власть, с другой – неформальная, но не менее жесткая власть «блатных»), он так и не нашел между двумя этими крайностями своей «золотой середины».

Возможно, и «заигрался», слишком увлекшись лавированием и поиском компромиссов. Вот эта «вилка» и превратилась в «жернова», которые начали сдавливать его, возможно, даже предварительно скоординировав между собой свои действия.

«Тюремная дипломатия» – наука сложная, учебников по ней не написано. Все «изучается» и «проходится» только на практике, только живьем, только «в натуре»! Оценки выставляются на собственной шкуре.

Уходил Доктор расстроенным, с потерянным лицом. Похоже, перевод из камеры, где он прожил почти целый год своей «тюремной жизни» (дело его затянулось, сказывались надуманность и торчащие во все стороны «белые нитки»), на новое место – для него новость неожиданная и совсем нерадостная.

Искренне хочется, чтобы у него все обошлось, чтобы выскочил он из этих «жерновов», еще окончательно не перемолотым, словом, себя сохранившим. От него в этих стенах я принял немало толковых советов, из его рук я впервые получил «трубу», по которой услышал вдвойне дорогие в неволе голоса близких мне людей. Мне есть за что быть ему благодарным!

А новый смотрун – представитель совсем другой категории тюремного населения: сполна хлебнувший и тюремных и лагерных «университетов», уже отсидевший «за мокрое» лет десять и вновь «заехавший», кажется, на еще больший срок уже с двумя «жмурами» на своей совести. Глаза у него быстрые, цепкие, неуловимые. Говорит мало, больше слушает, нервно подрагивая краешками ноздрей. Очень быстро во всем ориентируется.

Кажется, заезжая в нашу хату, он уже знал, что дни Доктора как смотрящего сочтены (и это притом что еще неделю Доктор находился в камере и полностью, в соответствии со своими обязанностями, руководил ею), что именно ему, Евгению, придется занять эту должность.

Еще одна странность (а возможно, и закономерность): Евгений пронес в нашу хату из камеры прежнего своего нахождения телефон. Как-то странно очень легко пронес. В большой и уже распечатанной пачке черного чая. Что за этим? Недосмотр шмонавших мусоров или очередная интрига администрации изолятора? Думаю, ответы на эти вопросы появятся уже в самое ближайшее время.

Впрочем, «труба» в хате – это всегда хорошо! Выходит, «разморозили» нас! Теперь будет возможность и близких людей услышать, и самому им, говоря тюремным языком, «отшуметься», лично произнести пару слов на вечную тему «жив-здоров».

Что же касается того, что все разговоры здесь могут (возможно, даже должны) прослушиваться, – плевать, совершенно не хочется задумываться. Да пусть хоть «они» обслушаются! Тем более что добрую половину из того, что я говорю своим собеседникам, находящимся на свободе, тем, кто «слушает», не понять никогда! Ума не хватит!

 

***

Еще раз вспомнил Сашу Доктора, прежнего смотруна, и что-то вроде смутного беспокойства внутри торкнулось: не случилось ли так, что я, собственной персоной, и оказался причиной удаления его из камеры? Логика простая, вся на поверхности: мусора, в первую очередь сотрудники оперчасти, что всегда в одной упряжке со следаками, непременно поручали Доктору за мной присматривать. Разумеется, и результатов этого «присмотра» требовали.

А вот с результатами проблема. Мало того что я сам старался предельно контролировать себя (не болтал лишнего и т.д.), так еще и Доктор, похоже, как-то симпатизировал мне и совсем не оправдывал надежд ждущих «сокровенной» информации мусоров. Понятно, что такой информации и быть не могло, так как загремел я сюда невиновным, никакого преступления не совершавшим.

Последнего в головы людей в погонах даже и прийти не могло. Для них полутонов в отношении к содержащимся в стенах СИЗО по службе не положено: оказался в изоляторе – все, ты преступник. Для них арестанты и не люди вовсе, а что-то абстрактное и совсем неодушевленное, «контингент», одним словом!

Соответственно, и смотрящему за хатой давалась установка жесткая: наблюдай и сообщай. А тут в итоге… ни сообщений, ни наблюдений! Облом! Виноват, конечно, смотрун! Нисколько не удивлюсь, если когда-нибудь выяснится, что те же мусора, простите, сотрудники администрации, еще и тюремный блаткомитет на Доктора натравят.

Как бы хотелось, чтобы все эти рассуждения были только плодами моего воображения!

 

***

Замечаю, что в тюрьме совершенно по-другому отношусь к еде, к своему питанию. На воле это рассматривалось через единственную призму: вкусно-невкусно, голоден-неголоден. Здесь подход иной: часто вспоминаешь о витаминах, о том, что существует более и менее полезная пища. За всем этим простая установка: во-первых, надо просто выжить, во-вторых, надо оставаться здоровым. Наверное, срабатывает обостряющийся в неволе инстинкт самосохранения. Потому как лечить тебя здесь никто всерьез не будет, а здоровье тебе очень и очень нужно, так как никто не знает, что ожидает тебя даже сегодня, не говоря уже о более отдаленном будущем.

В передачках (их можно получать хоть каждый день, главное, чтобы общий объем не превышал двадцать килограммов в месяц) помимо традиционных сала, сыра, колбасы получаю регулярно (спасибо семье!) лук, чеснок, морковь, редьку, лимоны. Это чистые витамины! Что-то отдаю на «общее», что-то оставляю себе. Стараюсь, чтобы каждый день в моем рационе обязательно были зубчик чеснока, ломтик лимона. Болеть здесь, как на войне, – роскошь непозволительная! А бои не менее жестокие! Бои, разумеется, «внутренние»: с самим собой, с собственными слабостями, своим настроением.

Опять от частного мелкого и обыденного к большому и глобальному. Очередная грань тысячегранного риторического восклицания «кто бы мог подумать!..». Действительно, кто бы мог подумать, что в начале шестого десятка своей биографии, я окажусь в ситуации, когда банальное пережевывание кусочка редьки будет подталкивать к серьезным философским выводам и принципиальным мировоззренческим обобщениям. Тем не менее…

Кто бы мог подумать… Какая все-таки удивительная штука – человеческая жизнь в целом и насколько удивительна моя собственная жизнь в частности!

 

***

Интересен процесс рождения кличек в тюремной среде. Иногда он совершенно понятен и прозрачен. Важную роль здесь играет фамилия. Скажем, попадает сюда человек по фамилии Никифоров или Никаноров – никто не удивится, что моментально превратится он в Никифора или Никанора.

Не менее важна вольная профессия или род занятий. Например, работал человек в поликлинике, имел медицинское образование – моментально получил кличку (по тюремному – «погоняло») Доктор (так было с нашим предыдущим смотруном). Или служил, пусть в далеком прошлом, нынешний арестант в ВДВ, имеет наколки с парашютиками и крылышками (и такой в хате был, совсем недавно на этап ушел), – разумеется, звали его Десантником.

Иногда «погоняла» появляются более сложным, но не менее логичным путем. Скажем, «заехал» недавно в хату подмосковный парень. Парень как парень. И «беда» стандартная (даром, что ли, «народной» статью в УК про наркотики назвали), и обстоятельства посадки традиционные (потреблял-покупал, покупал-потреблял, потом денег стало не хватать, стал покупать не только для себя, но и для того, чтобы продать, раз продал, два продал, на третий раз угодил на контрольную закупку). Только была у него особенность во внешности: волосы черные, вьющиеся, плюс такие же черные бакенбарды. И дня он в камере не пробыл, как припечатали его «погонялом» Пушкин. Вот такая, очень своеобразная форма пропаганды великой национальной культуры.

А сосед Пушкина по шконарю – Компот. И у этой клички своя логика. Жил парень в Подмосковье, работал в охранной конторе. Сначала за работу платили, потом… перестали. Тем не менее охранники на свои объекты исправно выезжали, свои посты регулярно «сдавали-принимали». А на пропитание себе стали они в окрестностях тех самых объектов промышлять: то пару алюминиевых фляг с заброшенной дачи прихватят, чтобы на «цветмет» потом сдать, то еще что-то, что «плохо лежит», подберут. В одну из таких экспедиций Компот «со товарищи» влезли в чей-то загородный дом (дело уже осенью было, хозяева отсутствовали). Оказалось, что поживиться здесь было нечем. Совсем ничего ценного, совсем ничего, что продать можно было бы. Только разве можно в таких ситуациях с пустыми руками уходить? Забрали «непрошеные гости» что-то из оставленной хозяевами одежды, какие то инструменты, а в придачу… несколько банок фруктового компота, что еще не успели отсюда вывезти те же хозяева.

Незадачливых воришек уже через два дня задержали. Понятно, в милицейских бумагах понятия «проникновение в жилище» и «кража» фигурировали. Разумеется, в тех же бумагах в недлинном списке «похищенного» тот самый компот упоминался.

С учетом этого кто-то в хате и окрестил новичка Компотом. Он и не возражал. Да и много ли его возражения в этой ситуации значили?

Совсем рядом с Компотом и Пушкиным обитает на «пальме» (так на тюремном арго называют верхний ярус двухэтажной койки) Дромадер. Вроде как, романтическая «погремуха», отдающая жаром Аравийской пустыни, заставляющая вспомнить бедуинов в бурнусах и прочую экзотику. Только получил ее тверской паренек совсем при простых обстоятельствах. Отгадывали как-то в камере кроссворд. Как водится, дружно и коллективно. Тут и слово очередное: «одногорбый верблюд». Несложно догадаться, кто первым вспомнил название этого животного. Также не составит труда представить, чем он за это неожиданно поплатился.

У меня до сих пор погоняла нет. Наверное, уже и не будет. Ко мне обращаются по имени, иногда просто по отчеству, иногда даже на «вы». С кличкой как-то не сложилось. Выходит, и вольная профессия (журналист) не «сработала», хотя знаю, что за спиной многие именно так меня и называют. Склонен считать это свидетельством определенного уважения к себе. Возможно, по наивности заблуждаюсь.

 

***

Увы, худшие мои опасения по поводу ситуации с Доктором, кажется, подтверждаются. Кто-то из обитателей хаты пересекался с ним на одном из тюремных «продолов». Поговорить, понятно, не пришлось (и того и другого сопровождали вертухаи, а переговоры между арестантами вне камеры строго запрещены), но было видно, что у Доктора цветет под глазом свежий «фингал», да и настроение у него было совсем «не очень». Похоже, те самые жернова, в которые он некогда угодил, продолжали свою жуткую работу.

 

***

Очередной тюремный сон. Как водится, куда более резкий и отчетливый, чем любой вольный.

Будто я передвигаюсь, скорее ползу по карнизу совершенно отвесной стены. Переступаю ногами по каким-то торчащим из этой стены шатким костылям и очень узким кирпичным уступам. Перебираю руками по проходящим вдоль стены проводам и кабелям. Все это происходит на очень большой высоте. Внизу, далеко внизу, какие-то скалы, кажущийся совсем узкой ленточкой ручей, чахлые, неведомой породы кустики.

Мне страшновато, но я все-таки продвигаюсь. Вниз пытаюсь не смотреть: так высоко. Стараюсь как можно теснее прижиматься к стене. Кажется, я даже во сне чувствую щекой шершавую поверхность местами оштукатуренной, местами просто кирпичной стены, к которой прижимаюсь. Кажется, я как наяву ощущаю запах нагретой солнцем резиновой оплетки кабеля, за который держусь. Вниз заставляю себя не смотреть: очень высоко.

Я не знаю, куда и ради чего я двигаюсь, но я уверен, что это очень надо, что впереди меня ждет что-то очень хорошее и очень важное. Вот только сил остается все меньше: и ноги все чаще промахиваются в поисках очередной точки опоры, и пальцы рук того гляди начнут разжиматься тогда, когда должны цепляться и держать.

Вдруг на ощупь я натыкаюсь на веревку, уходящую вертикально вниз. Очень удобную веревку. В меру широкую, чтобы по ней было удобно спускаться. В меру прочную, чтобы быть уверенным, что она выдержит вес твоего тела. Почему-то я совершенно уверен, что длины этой веревки вполне хватит, чтобы опуститься туда, где под ногами что-то твердое и надежное.

Сначала я крепко хватаюсь за веревку руками, потом, страхуя руки, оплетаю ее ногами. Совсем как на уроках физкультуры в каком-то классе начальной школы, когда нас учили лазить по канату. Слегка отталкиваюсь от стены и начинаю аккуратно опускаться вниз. Страха по-прежнему нет, больше того, появилось чувство удовлетворения, даже легкой победной эйфории.

С этим ощущением я и просыпаюсь. Приятное, почти счастливое ощущение. Чтобы разгадать такой сон, сонник не нужен. Остается лишь надеяться, что этот сон – вещий.

 

***

Слышал, как бывалый арестант пытался развести зеленого первохода:

– Спорим на блок фильтровых, что я за ночь решетку лезвиями из бритвенных станков перепилю… В натуре перепилю… Готовь блок «Явы золотой»…

Первоход на неожиданное предложение не повелся. Правильно сделал! Мог бы и проиграть. Если бы пари состоялось, в ход пошла другая сторона выломанного из пластмассового станка лезвия. На той стороне есть еле заметные зазубрины, которые превращают полотно лезвия в мини-пилку. Зажать покрепче между большим и указательным пальцем каждой руки края полотна – и… можно пилить что угодно. В том числе и решетку. Другое дело, перепилить за ночь можно лишь один прут, а утром мусора обязательно проверяют степень сохранности железяк, «берегущих» нас от свободы.

Впрочем, и без учета утренних проверок покушение на решетку единственного окна – фантазия совсем беспочвенная. Потому как оконце это (скорее форточка) размеров мизерных и на габариты просто взрослого человека никак не рассчитано. Это даже без учета другого важного фактора: оконце выходит в тюремный двор, из которого на волю никак не выбраться. Короче, куда ни кинь – всюду тот самый клин.

На услышанную информацию можно посмотреть и в другой плоскости. Методика перепиливания железного прута при помощи разовых бритвенных станков пополнила и без того немалый перечень чисто тюремных навыков, которые я, похоже, начинаю коллекционировать. Есть в этом перечне и способ прикуривать от лампочки, не разбивая ее (при помощи тонкой тряпочки и т.д.), и рецепт изготовления из чая, растворимого кофе и сгущенного молока убойного тонизирующего напитка с говорящим названием «конь», и методика производства спиртного опять же в тюремных условиях из того же тюремного хлеба, дрожжей и много чего еще. Очень любопытно, пригодится ли мне на свободе хотя бы что-нибудь из этой коллекции? Или все эти навыки, рецепты и способы, рожденные неволей, рассчитаны исключительно на условия и обстановку несвободы?

***

С новым смотруном жизнь в камере изменилась. Прибавилось коллективной тюремной «движухи», появилась масса коллективных, вроде как общественно значимых (для этой обстановки, разумеется) занятий. Например, вчера весь вечер всей камерой плели «коней». «Конем» на тюремном арго называют тоненький канатик, что хитроумным образом сплетается из тонких шерстяных ниток. Нитки образуются после распускания какой-нибудь шерстяной вещи (носка, свитера и т.д.). «Кони» необходимы для поддержания «дороги» – главной тюремной межкамерной коммуникации. По «дороге» с помощью этих самых «коней» из хаты в хату передаются «малявы» (записки) и «грузы» (чай, курево, продукты и все что угодно, включая «запреты»: мобильники, алкоголь, даже наркотики).

А сегодня вся камера под руководством того же смотруна занималась… оклейкой стен. Стены эти вид имели совсем непотребный: угрюмого темного, когда-то зеленого цвета, липкие и скользкие на ощупь, с зарослями зловещей плесени по верхним углам. Не было никакого сомнения, что стены эти играют не последнюю роль в комплексной системе влияния на личность арестанта. Впрочем, какого там «влияния»! Только одному были призваны служить эти стены: подавлять и размазывать эту личность, превращать ее в часть той самой неодушевленной и безликой массы, для которой мусора придумали граненое слово «контингент».

Для оклейки стен с воли было «затянуто» несколько пачек бумаги формата А4, приготовлено несколько мисок клейстера. Клейстер – опять чисто тюремный продукт. Изготавливается просто. Сначала хлеб размачивается в горячей воде, потом несколько раз протирается через тряпочку. Постоит немного, наберет положенный «градус клейкости» и, пожалуйста, готов к употреблению, точнее – к использованию.

С оклейкой хлопотали несколько часов. Кто-то намазывал листы клейстером, кто-то аккуратно передавал их тем, кто, балансируя на «пальмах», размещал листы на поверхности стен. Когда работа закончилась, стало ясно, что случилось… чудо. Оклеенные стены раздвинули пространство камеры и наполнили ее неземным, очень добрым и мягким светом. Конечно, раньше я что-то слышал, что-то читал про роль белого цвета в жилище, про секреты дизайна на ограниченных площадях, про всякие там «навороты» из области дизайна «малых пространств», но, чтобы две пачки белой бумаги могли так преобразить нашу камеру, я и представить не мог. Получалось, что начинали мы обыденную, нерадостную и не очень чистую работу, а заканчивали великое таинство, своего рода сеанс исключительно белой магии.

После оклейки стен разительные перемены претерпели не только параметры и облик камеры, изменилась сама атмосфера, ее наполняющая. Развеялся тот желтый, уже не раз описанный мной, смрад, даже лампу, обычно затянутую нездоровым туманом, стало лучше видно. Наконец, главное: в камере стало легче дышать, будто не оклеивали мы здесь стены белыми листами, а пробивали в этих стенах отверстия, через которые хлынули в хату живительные сквозняки. Вот уж действительно сеанс белой, очень белой магии!

***

А новый смотрун, оказывается, не прост, ох, как не прост!

Когда после окончания оклейки стен по кругу пошел «кругаль» с ядреным «купцом» (так на тюремном «арго» называют очень крепкий чай, еще не чифир, но уже и далеко не чай в обычном понимании этого слова), Евгений (он при этой процедуре оказался рядом) наклонился ко мне и спросил:

– Ну, как тебе субботничек?

Дождавшись моего одобрительного кивка, доверительно пояснил:

– В тюрьме, особенно в такой тесноте люди постоянно заняты должны быть… Чтобы лишние мысли в голову не лезли, чтобы между собой из-за пустяков меньше собачились…

Действительно, тюремный опыт – универсальная и комплексная наука. Среди всего прочего есть там и целые главы социальной педагогики, и фрагменты теории управления коллективом, и что-то из высшей психологии. Еще раз убеждаюсь, что в заочной форме эта наука изучению не подвластна.

 

***

Не думал, даже представить себе не мог, что тюремное пространство будет так агрессивно-ожесточенно отстаивать свое право давить и душить угодивших в него людей.

Вчера вечером мы ахали, восхищаясь, как изменилась в лучшую сторону внутренность оклеенной белой бумагой камеры, удивлялись, что даже дышать в преображенном помещении легче. А утром стало ясно, что почти все нами завоеванное, злая и мстительная тюремная хата забрала назад. За ночь белые листы отсырели, наполнились тяжелой нездоровой влагой. Одни из них от этого настолько потемнели, что почти сравнялись по цвету с непроглядно темным цветом стен, когда-то бывших зелеными. Другие, переполнившись этой влагой, просто отвалились, обнажив то, что вчера мы так старательно задрапировывали в добрый и торжественный белый цвет. Разумеется, никакими «сквозняками» в камере уже и не пахло. Желтый едкий смрад снова царапал наши бронхи, наглухо забивал наши легкие, а заодно и укутывал почти непрозрачной кисеей главный, и единственный, источник света в хате – лампу под потолком. О вчерашнем торжестве света, простора и воздуха уже ничего не напоминало.

На смену сеансу белой и доброй магии пришел сеанс магии черной, злой и беспощадной.

Оказывается, и цвета, пространства и атмосферы порою не просто конкурируют, но и воюют между собой. И конечно, победителем выходит не тот, кто воюет сам по себе, а тот, кто служит СИСТЕМЕ. В данном случае это та СИСТЕМА, частью которой является изолятор, в стенах которого мы находимся. Та СИСТЕМА, что призвана нас, арестантов, подавлять и душить.

Правда, все это не значит, что СИСТЕМА нас победила.