Журнальный клуб Интелрос » Неволя » №31, 2012
Изобретательности зэковского народа нет границ. Даже если эти границы по периметру опутаны колючей проволокой и охраняются бдительными «вертухаями» на вышках. Случай, о котором я нынче поведаю, относится к началу 90-х годов, когда охрану колоний несли конвойные войска, не подчинявшиеся начальству «зоны». У них было свое командование и помещение для роты конвоя – за пределами колонии. «Конвойники» и «тюремщики» друг друга недолюбливали. Но общаться-то все равно приходилось и решать совместные задачи. Причем не только по охране осужденных.
Ну вот представьте: много в колониях мастеров-зэков, которые изготавливают различные сувениры – от резных, роскошных нард до казачьих шашек, кинжалов, выкидных ножей. Называют таких мастеров «чернушниками», а их поделки – «чернухой». Потому что все это делается «в черную», то есть подпольно, подпольно и сбывается. Разумеется, «чернушники» работают и на начальство зоны – от «хозяина» (начальника колонии) и «кума» (начальник режима и оперработы) до «отрядника» (начальник отдельного отряда арестантов). Изготовить-то изготовят – а вынести как? Если не захочет «конвойник» – ни за что не пропустит! Еще и задержат, акт составят: мол, выносил изготовленные осужденным предметы, значит, находится в нелегальной связи с зэками… Ну и прочее.
Только ведь и конвойники – живые люди. Если с ними по-человечески – и они к тебе по-людски. Им ведь тоже лакированные нарды хочется иметь или, к примеру, нож-«выкидуху». Стало быть, надо искать консенсус…
В колонии усиленного режима № 398/10 на Гниловской (в простонародье – «десятка») такой консенсус нашли. В те годы там, кажется, Юрий Хачатурович Хлиян начальствовал. И производство было крепенькое: зэки работали на «Ростсельмаш», «Красный Аксай», сами выпускали опрыскиватели для садов, термосы… Металла – завались. Ясное дело, шел он не только на нужды народного хозяйства, но и на нужды сотрудников колонии. А они что – не народ?
«Десятка» считалась одной из самых передовых колоний. И не зря: план здесь выполняли, качество тоже давали, да и «тюремщики» с «конвойниками» жили если не душа в душу, то, как говорится, в режиме взаимопонимания. И вот однажды кому-то из начальства конвойной роты (назовем его капитан Беркутов) потребовался срочный заказ. Пришел он к кому-то из начальства колонии (обойдемся без фамилий) и говорит: «Вот, понимаешь, какое дело. Есть у меня за городом небольшой садик-огородик. Как положено, шесть соток. И все бы хорошо, да сам знаешь: без емкости для воды в этом хозяйстве никак не обойтись! А я вот что удумал: нужна мне огромаднейшая металлическая оцинкованная бочка! Такая, чтобы и для полива годилась, и типа бассейна была. Ну, врою ее в землю: в жару, ежели чего, семьей поплескаемся. У нас же на зоне для ''Сельмаша'' почти такие делают. Только мне бы чуток побольше...» «А что ж, – ответствовал высокий колонистский начальник, – для хорошего человека почему ж такую дрянь не смастырить?»
Нашли двоих арестантов-пахарей, те покумекали, нарисовали чертежи. «Слепим бочку, нема базару!» – четко отрапортовали зэки. И со рвением взялись за работу. А трудились оба в цехе, выполнявшем сельмашевские заказы. Один арестант (назовем его Федя Молотков) до того, как робу зэковскую надел, вкалывал на том же «Ростсельмаше». Но любил выпить, по пьянке и залетел в места не столь отдаленные: утащил что-то с завода, да взял «не по чину». Другие таскали помаленьку – и нормально. А этот увлекся. И «семерик» отгреб. В те годы на усиленном собирались люди с хорошими сроками, ниже пяти лет, как правило, не опускались. Но – садились за «колючку» в основном впервые.
Второй умелец (пусть будет Аркаша Журавель) схлопотал срок за то, что кому-то что-то не то проломил, не то поломал, не то вообще оторвал напрочь. Тоже, понятно, не по трезвянке. Ему определили весь «червонец» (десять лет). Оба ударника зэковского производства едва «отмотали» не то по полтора, не то по два года. И скучно, и грустно, и некому руку подать… А тут еще весна наступила, птички, заразы, расчирикались, Дон плещется, на воле ребята с бабами гуливанят, пиво с водкой потребляют.
«А что, Федя, – задумчиво протянул Аркаша, – случай такой представляется раз в жизни…» – «Оно конечно», – закивал Аркаша головенкой, стриженной «под расческу». Вот такая получилась беседа. А потому что ударники трудового фронта понимают друг друга с полуслова.
Долго ли, коротко ли, но знаменитая бочка была изготовлена. Залюбуешься! Сколько в ней оказалось кубов, никому не ведомо, но, для примеру, можно было бы поместить всю конвойную роту и сверху крышкой прикрыть. А потом – поставить на медленный огонь до полного кипения. Шутка.
«Орлы! – бодро рыкнул капитан Беркутов и хлопнул обоих зэков по плечу. – Высший класс! Только как ее теперь отсюда вывозить? Пойду грузовик выбивать у начальства, чтобы эту бочкотару загрузить» – «А мы пока проверим внутри, чтобы никакого изъяна не было, – предложили зэки. – На всякий пожарный». – «Не орлы – соколы!» – растрогался капитан Беркутов.
Машина нашлась быстро, но – только до помещения роты. «Ты, главное, эту пакость за ворота вывези и в роте оставь, – сказало конвойнику начальство колонии. – А там – сам разбирайся. У нас каждый день грузовики шныряют контрагентские, договоришься – и до сада довезут». Ничего не поделаешь: вздохнул Беркутов, позвал своих бойцов, те, пыхтя и надрываясь, загрузили емкость, а потом с громовым грохотом, сопровождаемым благородным матом, сгрузили на территории роты. И разошлись по делам.
А вечером на перекличке в зоне не досчитались осужденных Молоткова и Журавля. Бросились, понятно, к Беркутову: где зэки?!
«Вы чего, ребята, с пальмы упали? – возмутился капитан. – Я тут при каких делах? Бочку они мне сделали, а больше знать не знаю, ведать не ведаю!» Зоновские оперативники – на уши. К конвойникам на «шлюз» (огромные ворота, через которые пропускают все машины на территорию колонии). Может, вы чего недосмотрели? Номер грузовика такой-то, водитель такой-то… Оскорбились солдатики: «Вы нас чего, за лохов держите? Мы свое дело знаем! Муха не пролетит!»
Хотели было к водиле мотнуться, но тут один из оперов предложил прежде осмотреть саму бочку (она все еще стояла в роте). Походили вокруг, постучали: вроде ничего. Пусто. Но вредный опер влез внутрь, стал оттуда по стенке тарабанить. И нашел-таки! Оказывается, народные зэковские умельцы в одном месте сделали аккуратную, незаметную вторую фальшь-стенку. И, пользуясь моментом, втиснулись вдвоем в щель. Да так ловко получилось, что никто и не заметил при обследовании! Ничего не видно со стороны…
«Как сельди в бочке», – не к месту ляпнул лопоухий солдатик известную русскую поговорку. «Дебил! – оторвался на него капитан Беркутов. – Так говорят, когда народу набито под завязку! А здесь…».
«А здесь, – угрюмо уточнил зоновский опер, высовываясь из упомянутой емкости, – вспоминается незабвенный Ося Бендер. Грузите арестантов в боки. Братья Карамазовы…»
Выбрались за «колючку», подождали, улучили момент – и спокойно ушли из роты, как белые люди. А дальше, как в блатной песне, – «расканались по своим хавирам». То есть по домам разошлись. Ясное дело, тревога, караул в ружье, опера – на выезд, засады и погони! Ну, Федя – ростовский, мотнулись к нему домой. «Был?» – спрашивают. «Был, – отвечают родные. – Сказал, что его перевели на бесконвойное передвижение, теперь живет за зоной. Переоделся, деньжат прихватил, обещал еще вернуться».
Хотя опера обещаниям зэков привыкли не доверять, но пару хлопчиков для порядку оставили. Правда, решилось все куда проще: на следующий день Молотков как ни в чем не бывало заявился на «Ростсельмаш», где его знала последняя собака, и направился прямиком в рабочую столовку!
«Привет, Федя! – радостно окликали его знакомые слесари, сборщики и даже инженеры. – Тебя чего, отпустили?» – «Амнистия вышла! – не менее радостно объяснял Федя. – Вы чего, в тундре живете?» И все кивали: дык в тундре, Федя, в тундре. За этой работой уже не помнишь, как себя самого зовут…
В столовой Федю и накрыла милиция.
«Борщ дайте доесть, волки!» – жалостливо попросил Федя.
«В тюрьме доешь, там твой кандей стынет».
А Журавля искали дольше. Поймали чуть ли не через полгода, далеко за пределами области. И влепили еще несколько лет за побег. Больше всего зэк возмущался тому обстоятельству, что проходивший по делу Федька Молоток добавочного срока не получил: с радости начальство колонии оформило его поимку как добровольную сдачу. «Тьфу ты пропасть! – расстроился Журавель. – Знал бы – разве ж я бегал бы? Бабы подвели: стосковался на зоне, ну и захороводился… А то бы непременно сдался, граждане начальники!»
До начала 90-х годов прошлого века охрану мест лишения свободы несли военнослужащие внутренних войск – «конвойники». А в самих зонах и тюрьмах работали офицеры и прапорщики управления внутренних дел – «менты».
Между собой «менты» и «конвойники» не ладили. Солдаты-срочники тащили из производственных цехов что под руку попадется: инструменты, краску, стройматериалы. Если воришку ловили, конвойные командиры имели в запасе набор пакостей для «ментов». Например, не выпускали за пределы «зоны» бесконвойных зэков, занятых в подсобном хозяйстве по ту сторону забора, на воле. А бесконвойник– это и гараж, и свиноферма, и ремонт машин. В свою очередь, начальник колонии отключал от казармы «вояк» электричество. В общем, дружба-фройндшафт.
Солдаты срочной службы были настроены к арестантам лучше, чем к их начальству. Зэки называли солдат «чекистами», те арестантов – «жуликами». И солдатня, и зэчары фактически находились на одинаково подневольном положении и друг друга хорошо понимали.
Вышку охраны на жаргоне называют «скворечником». Внутри, поднявшись по скрипучей лестнице, дежурит «пупкарь». Вышки тюремные и зоновские между собой отличаются. В колониях они открыты всем ветрам, чтобы солдаты не расслаблялись, а бдительно несли службу. В СИЗО и тюрьме «скворечники» более капитальные: из кирпича, смотровые окна застеклены, тепло, светло, печка, телефонная связь с дежурным… Все потому, что здесь часто приходилось дежурить офицерам-«ментам», вот они и обеспечили себе легкий комфорт.
1992 год был отмечен в России волной побегов – 2739! В 34-х случаях зэков отпускали солдаты охраны – через вышки. Вышка была и накатанной дорогой для поступления в колонию спиртного, наркотиков, денег. Естественно, через охранников. Чтобы добраться до вышки и вступить в контакт с «вертухом», надо попасть в «запретку», то есть на контрольно-следовую полосу, огороженную колючей проволокой. Пускают туда только арестантов из числа помощников администрации, чтобы те время от времени наводили чистоту. Ни один уважающий себя зэк этим заниматься не станет – позор несмываемый! Стало быть, и способ побега через вышку был «козлячий». Не только унизительный, но и гнусный.
Одно дело когда «прикормленный» «козлик» «подогревает» блатную «братву» – это «по понятиям». Но когда он «кидает» охранника и бежит на волю – он всей зоне канал связи обрывает! За это и голову оторвать не грех. Правда, в середине 90-х охрану зон передали самим «ментам», и арестантское счастье закончилось. Но вспомнить о нем – не грех.
Есть в городе Шахты колония № 20 для зэков-туберкулезников. Она находится внутри другой зоны – колонии строгого режима № 9. Но один угол стены «двадцатки» отделяет ее непосредственно от воли. Именно здесь располагается охранная вышка с охранниками. В совковые времена их часто подбирали из кавказцев и азиатов. Вот у таких «пупкарей» и завязалась дружба с русским парнем Васей Мартышкиным, мотавшим срок за злостное хулиганство.
Вася был из горняцкой семьи и даже пробовал вкалывать на шахте. Но как-то повздорил с бригадиром. Под руку попался кусок породы – и загремел пролетарий на два года, по году за удар. Вышел – сел, вышел – сел… Между сроками откопал сожительницу. Но «дюже гавкучая попалась», объяснял Вася. Сел… Авторитетом у арестантов Мартышкин не пользовался. Открытую форму туберкулеза приобретают завзятые обитатели тюрем да зон. Желающих рыхлить граблями «запретку» среди таких нет. А Вася – без базаров! То есть его сами зэки и делегировали, чтобы «коны» на волю навел. Но ведь не каждому такое предложишь…
Короче, нашел Мартышкин ключик к двоим бойцам – даргинцу и узбеку. «Я, – говорит даргинцу, – сам по маме с Кавказа. Прадедушку с Адыгеи выгнали за конокрадство. Мы ж с тобою, блин, братья кровные!» Узбек, правда, по-русски ничего, кроме мата, не понимал. Зато Вася часами слушал рассказы чучмека. На узбекском языке. Фархад Васю очень уважал.
И вот исподволь завел Василий душевный разговор. Дескать, такая история, басурмане. Я – коренной шахтинец, папа с мамой и шмара живут неподалеку, а на передачки у нас в стране пока наложены ограничения. Но по случаю нашей интернациональной дружбы мы на эти ограничения тоже можем наложить! Утречком в свою смену вы меня тихо выпускаете на волю, и я бегу до своей хаты. А вечером, как штык, вертаюсь в родимую зону, но уже нагруженный полезными десертами, водкой и прочей колбасой. И поскольку отбывают срок на зоне больные доходяги, ваш долг гражданинов – помочь им захавать лишнюю бациллу (витамины и калории).
– А эсли камандыр тыривога бить будет? – засомневался даргинец.
– Ара, какой камандыр, какой тыривога?! У нас офицеры и прапора лишний раз боятся в зону сунуться, от палочек Коха дубинками отмахиваются! Им это наказание – хуже нашего! А к вечерней проверке я буду амором! В случае чего кто-нибудь заместо меня мою фамелию гавкнет.
Решили попробовать. Бедные солдатики от страху и напряжения пару раз даже штаны сменили. Но Мартышкин оказался прав. Никому из начальства бдеть особо не хотелось. И людей можно понять: то и дело кто-то из сотрудников «тубонара» подхватывал туберкулез, а у некоторых и дети-школьники состояли на учете. Хрен тут играть в энтузиастов?
В общем, пристроился Мартышкин что ни день в отпуск бегать (поднялся к «братанам» на вышку, спустился через нее на конвойную тропу, а дальше – ворота в стене). На воле погуляет, пацанам выпивон припрет, общак отоварит, малевочку блатную кому надо передаст. Благодать!
…Участкового Лысенко вызвал к себе начальник райотдела.
– Лейтенант, пока ты отпуск выгуливал, у нас скопились жалобы на одного твоего клиента. Соседей беспокоит, бабу гоняет, ветерану очки выстеклил… Разберись! Мартышкин его фамилия. Нужно – посади.
– Как – посади? Он уж год как в «двадцатке» сидит!
– Значит, выпустили.
– Не могли! Трешник влепили, под амнистии не попадает, на «химию» его примут только запаянным в пробирку… Не может это Мартышкин быть!
– Да хоть Гамадрилкин – все одно разъясни ситуацию!
Махнул Лысенко рукой, потопал на участок. И надо же: проходя мимо винного магазина – кого он видит? Ваську Мартышку собственной персоной!
– А ну, ко мне! – вопит участковый.
Мартышкин – деру! Лейтенант – за ним. Но то ли наши зоны укрепляют здоровье уркаганов, то ли наши органы вконец умыкали несчастных ментов… Сдернул Мартышка, как и не было.
Лысенко – на квартиру к его родителям: колитесь, за какой ударный труд вашего отпрыска досрочно освободили?! Те – ни боже ж мой, сидит, видим только на свиданках. Лысенко – к сожительнице. Открывает баба с подбитым глазом типа фингал.
– Где Мартышка?!
– Ты чего, начальник? Вы ж его, гады, посадили!
– А что с глазом?
– В подъезде шибанулась.
Участковый – по соседям: «Вы жалобы писали?» – «Да как не писать, совсем обнаглел бандит! Вечно пьяный, ко всем пристает, болонку мою об стену шмякнул – получилась камбала в кудряшках! Вы сдурели – такого урода до срока на волю отпускать?!»
Побежал Лысенко вечером в «двадцатку»:
– У вас Мартышкин на месте?
– А позвать сюда осужденного Мартышкина из третьего отряда!
Вот он, искомый осужденный. Только ножки его чуток подкашиваются.
– Ты где нажрался?! – рычит начальник.
– Век воли не видать, то с ваших поганых пилюль да уколов, – нагло ответствует Мартышка и смотрит на мента чистыми, но косыми глазами, источая запах «Вермута» и перлового супа с пережженным луком.
Но колесо завертелось. Припертые к стенке, пошли в сознанку и родители, и сожительница с «бланшем»... Фарид и Ара тоже после очередной смены нижнего белья раскололись до самой . Но что делать с Мартышкой? За побег судить? Но ведь зэк каждый день возвращался. Тянет разве что на «самовольную отлучку». А вот солдатикам срок светит. И командир конвойной роты может за такие дела лишиться большой звезды на погонах и отправиться в уютный северный поселок Лабытнанги, чтобы наблюдать красивое сияние небес при температуре -50 по Цельсию.
По счастью, оказалось, что Вася Мартышкин во время вольных прогулок по городу успел «ковырнуть» несколько коммерческих ларьков, о чем чистосердечно признался местным пинкертонам. Точно он эти ларьки «кинул» или просто повесили на него глухие дела – а только уплыл Вася с добавленной «трехой» по этапу в столыпинском вагоне. С тех пор его личность канула в неизвестность. А в истории Ростовской области случай на «двадцатке» остался единственным «челночным» побегом.
Потомок графа Монте-Кристо
В 1981 году начальником ростовского следственного изолятора стал Станислав Овчинников, служивший до этого в оперативно-режимной части «десятки» – колонии усиленного режима № 10 на Гниловской. Через несколько лет Богатяновский централ приобрел в среде уголовников и арестантов недобрую славу одной из самых беспредельных «крыток» Советского Союза. Оспаривать этот мрачный титул могла разве что Елецкая следственная тюрьма №2 («Елец – всем ворам пиздец», как гласит блатная поговорка) да созданный в 1980 году соликамский «Белый Лебедь», где в бараний рог гнули воровскую масть, а заодно всех арестантов, которые попадали в это «единое помещение камерного типа» (о котором поет Ваня Кучин «Я пишу тебе, мама, из глубин Соликама»).
Побег из Богатяновского централа считался невозможным. До 1981-го года…
Один арестант вспоминал эти годы:
«Ростов-папа огорчил меня сильно. В Ростове я сидел в 60-м году, когда сбили самолет Пауэрса, и там я не видел ничего сильно плохого... Где тот 60-й год и где 84-85 годы? Я думал, там давно все улучшилось, как все в жизни должно быть. Но не тут-то было. Еще я там не был, но слыхал, что в Ростове творится такое, что там жизнь, как в Бухенвальде, если не хуже.
И вот летом 84-го я в Ростове, где вижу все сам. Тюрьма стала намного чище, но порядки там грязные. Сразу с машины нас встретили грубые крики, ругань, администрация с дубинками во главе с дежурным офицером. Он сам бил тех, кто замешкался в коридоре, кричал: ''Быстрее, бегом!'' – и бил по спине дубинкой... Некоторым попало дубинкой по голове, когда они не успели быстро снять шапки.
За малейшее нарушение бьют палкой или молотком. Делают это так: в дежурке ставят к стенке лицом, руки на стену, и зад им подставляй или спину, так и бьют. Если в коридоре заговорили между собой, когда идешь куда-то, сразу кидаются и бьют по лицу. Это делают даже молодые девушки, а их там дежурит много...»
Не буду комментировать. За что купил, за то и продал. Хочу лишь отметить замечание насчет того, что «тюрьма стала чище». Вот тут – без базаров. Новый начальник СИЗО с первых же дней восшествия на тюремный престол взялся за модернизацию изолятора. Здесь принялись все перестраивать, менять, ремонтировать канализацию, приводить в порядок хозяйственный двор... Именно с этой бурной деятельностью и связана история побега, которую я хочу поведать миру.
Вернемся для этого в 1981 год. Надобно заметить, что в масштабных планах перестройки СИЗО особая роль отводилась реконструкции общежития под режимное здание. До той поры под общежитие было отдано здание изолятора, которое выходило на улицу Горького, к трамвайной линии. Здесь временно ютились офицеры и прапорщики, которым негде было приткнуться в донской столице. А поскольку находилось здание на территории СИЗО, участь сотрудников изолятора напоминала судьбу героя известной песни Высоцкого «Банька по-белому». Только того «два красивых охранника повезли из Сибири в Сибирь», а здесь сами «красивые охранники» каждое утро отправлялись на службу «из тюрьмы в тюрьму».
И вот новый «хозяин» решил превратить общежитие в режимный блок, несколько разгрузив камеры и улучшив санитарное состояние учреждения. Работа закипела с размахом. Весь личный состав из здания выселили. Охрану внутреннего режимного двора усилили. Строительством и ремонтом занимались осужденные из так называемой хозяйственной обслуги СИЗО. Эту категорию арестанты часто по старой гулаговской традиции называют «придурками» – теми, кто умеет хорошо пристроиться на непыльную работу. Отбывать (или еще говорят – «отбивать») свой срок в хозобслуге для многих считается великим счастьем. Отряд небольшой, занимается работами по обслуживанию изолятора: ремонтом, приготовлением пищи, обслуживанием автотранспорта в гараже и прочим. Отбирают сюда людей с небольшими и несерьезными сроками, для которых главное – спокойно отсидеть и спокойно выйти. Живут «хозяйственники» в отдельной чистой камере, быт устроен, все тихо-мирно. Помимо маленького срока, начальство учитывает и рабочие специальности «сидельцев». Особенно ценятся авторемонтники, строители, электрики и так далее.
Вот эти самые «придурки» и пахали на реконструкции здания. А поскольку работы велись не только изнутри, но и с фасада, на территории, прилегающей к СИЗО с «воли», то часть улицы Горького перекрыли до самых трамвайных путей, поставили сторожевую будку, окружили участок по периметру вооруженными контролерами. Муха не проскользнет.
Но арестант – не муха. У него под черепушкой мысли постоянно кишат, как червяки. И направлены эти мысли чаще всего «туда, где нет закона и труда», как любят писать уголовнички у себя на груди. Честно говоря, вертухаи, охранявшие ударную стройку, особой бдительностью не отличались. Сами прикиньте: ну какой голимый дятел (то есть идиот конченый) побежит на волю из хозяйственной обслуги? Это надо быть вроде Василия Алибабаевича из «Джентльменов удачи», который рванул в бега со сроком «одын гооод»...
Так что ж вы думаете? Нашелся такой Алибабаевич и в ростовской «крытке»! Я так его дальше и буду называть, поскольку история его настоящего имени не сохранила (в моей памяти). Мотал Вася свою «трешку», кажись, за какую-то «бытовуху»: жену неудачно поколотил не то в пьяном виде тестя гонял и слегка поранил оглоблей промеж глаз... Короче, «домашний боксер», как таких называют на жаргоне. Числился Вася у начальничков на хорошем счету. Во-первых, статья смешная, во-вторых, на его счастье, был он и каменщик, и плотник, и на все руки золотарь. В-третьих, родом с глубокой Кацапетовки – из Центральной России, и бежать ему до дому дюже далеко. Да и куды бечь от сытной жизни в теплой «хате»?
Но просчитались менты! Не учли национальных особенностей широкой русской натуры! К тому же на дворе стояла весна. А весной зэка завсегда на волю тянет. Это психология такая. Летят бегунцы из клетчатых гнезд стаями, косяками и эскадрильями. Сами часто объяснить не могут, куда и зачем. А вы спросите у кота, чего ему в марте башню клинит? – он вам ответит? Вот так и наш Василий Алибабаевич.
Хватились как-то контролеры на вечерней проверке – нет одного «придурка»! Кого? Да Васьки Пузырева! Поначалу никто и не подумал, что арестантик «сделал ноги». Решили: может, плохо ему стало, где-нибудь пускает пузыри на холодной опалубке? Бросились на стройку, стали в темноте фонариками шарить по темным углам... И нашарили. То есть обнаружили четкие белые следы, ведущие к одному из оконных проемов и далее – в бесконечность.
А случилось вот что. Зверехитрый Алибабаевич, поработав на объекте с недельку, обратил внимание на преступную беспечность охраны. Потому как суровые церберы видели свою задачу в том, чтобы не выпустить арестантов за пределы охраняемого периметра. Но никого особо не волновало, если строитель в робе удалялся на территорию СИЗО, в режимную зону. Ну, гвоздей взять, справиться насчет цемента или еще по каким делам. То есть точного учета не велось: кто на сколько убежал в тюрьму и когда вернулся. Этим и воспользовался беглец. Видать, вспомнил он великое творение режиссера Гайдая про джентльменов удачи – и, улучив момент, нырнул в ящик с цементом! Затаился и стал ждать съема.
Расчет оказался верен. Когда строителей стали снимать с объекта, отсутствие арестанта, конечно, сразу обнаружилось. Но – не его одного. Бардак с беготней «придурков» в тюрьму и обратно сыграл с охранниками злую шутку. Они посчитали, что люди попросту ушли в камеры пораньше. Такое и прежде случалось. А Алибабаевич, выждав, когда все уйдут и на улице стемнеет, спокойно вылез из ящика, отряхнулся – и неторопливо выскользнул в оконный проем.
Впрочем, бегал арестант недолго. Повязали его через несколько дней в окрестностях Богатяновского централа. Может, и побуцкали немного – для порядку. Но, увидев его открытый и радостный взор блудного сына, вернувшегося в объятия нежного отца, даже срок добавлять не стали. Но из СИЗО этапом все-таки сбагрили – от греха подальше, чтобы приличную публику не совращал своими байками из цементного склепа...
